Архилох (около 680–640 до Р. Х.)

 

 

Путник, постой и смотри: пред тобою сын Пароса старый,
Ямбов певец, Архилох; беспредельно, с востока на запад,
Громкая слава его пронеслась. Потому что любили
Музы его, Аполлон покровителем был благосклонным.
Песенным даром исполнен и многоискусный, нашел он
В голосе много мелодий и многие звуки на лире.
Феокрит

 

Начало античной лирики

До начала олимпийского летосчисления, у греков из всех родов поэзии достиг художественного развития только один эпос; но с этих пор являются первые попытки лирики, которая затем все более и более выступает на первый план и до эпохи персидских войн приобретает господствующее значение в духовной жизни эллинского народа. С началом олимпийского летосчисления начинается и постепенно подготовлявшийся расцвет греческой жизни, духовной и материальной. Спокойное время патриархальной монархии уже прошло; в новых республиках начинается новая политическая жизнь; новый политический порядок начинает служить основанием для свободного развития народа. Вместе с процветанием торговли и промышленности начинается и колонизация; умственный кругозор народа расширяется и дает новый материал для развития духовных способностей. Ум, обратившись к рефлексии, создает, следуя требованиям чувства, глубокое религиозное миросозерцание вместе с расширением нравственных требований. Эта эпоха сильно возбужденной умственной деятельности, с её политическими и нравственными стремлениями, с борьбою партий в отдельных государствах, – причем личность, участвуя в нуждах и интересах своего времени, получает гораздо большее значение, – эта эпоха была особенно благоприятна для развития лирической поэзии, которая в противоположность эпосу, погруженному в спокойное созерцание прошедшего, обращается к настоящему и выражает настроение, чувства и желания самого певца.

 

Древнегреческая элегия

Первым, еще робким шагом от эпоса к лирике была элегия. В ней поэт изображает настроение своего духа и высказывает свои желания; но ход его мыслей лишен той свободы, которою отличается развитая лирика; мир, окружающий поэта – вот то основание, из которого он исходит и к которому вскоре снова возвращается. Таким образом, элегия стоит еще довольно близко к эпосу, хотя по содержанию своему она не может подняться до широкого, величественного кругозора эпической поэзии; только предметы, непосредственно окружающие самого поэта – город, родина в тесном смысле слова, общественная и частная жизнь и т. п. – вот объективная подкладка элегии, Содержанию и поэтическому настроению соответствует и размер стиха – так называемый дистих, двустишия, состоящие из эпического гекзаметра и вновь явившегося пентаметра. Гекзаметром элегия привязывается к эпосу; в пентаметре же, вследствие незначительного изменения формы стиха, нарушается спокойный, величественный ход эпического метра, так что в стихе является большая подвижность, соответствующая движению чувства и мысли. Но дистих далеко еще не представляет того разнообразия и подвижности, какая служит принадлежностью позднейшего лирического стихотворения; дистих является лишь первой попыткой лирической строфы.

То же самое ионическое племя, которое создало эпос и вообще шло впереди всех других племен почти во всех областях умственной жизни, то же ионическое племя создало и элегию, которая оставалась почти исключительною принадлежностью этого племени до ученой александрийской эпохи. Первым автором элегий у греков считался Каллин из Эфеса, живший около 1 олимпиады (776 до Р. Х.). От него дошла до нас только одна элегия, и притом не вполне сохранившаяся; она имеет характер воинственный и политический; в ней поэт обращается к юношеству своего родного города, которое, живя под прекрасным небом Ионии и заражаясь влиянием роскошной жизни соседнего лидийского царства, начало поддаваться изнеженности и увлекаться чувственными наслаждениями; поэт старается вдохнуть в молодое поколение мужество и храбрость для войны с соседним городом Магнезией. Следовательно, объективной подкладкой в этой элегии, так же как и в эпосе, является война; но в эпосе она является самостоятельным элементом жизни, необходимым условием для великих подвигов богоподобных героев, между тем как в элегии, по отношению к отдельной личности, она представляется случайным, грозным злом, для отвращения которого необходимо напрячь все силы духа; любовь к отечеству, к жене и детям, прирожденную наклонность к бою, страсть к славе и почету, равно как и боязнь позора. Элегия Каллина служит чисто лирическим отголоском современной ему эпохи и тех обстоятельств, по поводу которых написаны эти стихи:

 

«Долго ли еще вы будете медлить, юноши? Когда же, наконец, вы решитесь? Неужели вам не стыдно перед всеми согражданами, что вы лениво проводите день за днем, сидя сложа руки, как будто в мирное время, а вокруг грозно бушует война?

…Умирающей рукой наносите врагу последний удар! Мужественно сражаться с неприятелем – вот в чем высшая слава человека, защищающего родную землю, жену и детей. По неизменному закону судьбы, смерть постигнет когда-нибудь всякого из вас; поэтому, пусть, каждый смело бросается вперед, высоко поднимая копье и закрывая щитом могучее сердце, пусть сходится с врагом в битве лицом к лицу! Ведь никому еще не удавалось избежать смерти, хотя бы он происходил даже от вечных богов. Иной успеет, может быть, избавиться от опасности среди стрел и копий, но безжалостная судьба похитит его у домашнего очага; и о нем не станет печалиться город, и не станет желать его возвращения к жизни, между тем как павшего в битве жалеет всякий, и старый, и малый; все выражают печаль о гибели храброго героя, если он пал на войне; все воздают ему почести, как полубогу. Как величественное здание, стоит он перед своим народом, так как он один мог вступаться за многих».

 

Из своей родины – Ионии – элегия распространилась по островам и перешла впоследствии в европейскую Грецию, при чем, кроме отношений политических, стала обращать внимание и на обстоятельства частной жизни. Рядом с элегией политической и воинственной явилась элегия застольная, любовная, печальная. Представителями этого рода поэзии были, до 70 ол. (500 г. до Р. X.), Архилох, Тиртей, певец Второй Мессенской войны (Ол. 23,3 – 28,1 = 685–668 до Р. X.), Мимнерм колофонский (630–600), Солон афинский (архонт 594 г.), Феогнид мегарский (540–490) и др.

 

Биография Архилоха

Но наиболее замечательным из всех их был Архилох, поэт чрезвычайно даровитый, который не только прославился своими элегиями, но и обогатил греческую поэзию совершенно новыми формами творчества. Древние ставили его наряду с Гомером, Пиндаром, Софоклом и Аристофаном, из которых каждый достиг в своем роде высшей степени совершенства.

Родиною Архилоха был остров Парос, один из больших Кикладских островов, населенный ионянами, которые поддерживали постоянные сношения со своими единоплеменниками, жившими в Европе и на азиатском берегу, но в умственном развитии этого племени гораздо более заимствовали с обеих сторон, чем давали им своего. Только Архилох в этом отношении составляет крупное исключение, так как он своими гениальными созданиями вызвал в области поэзии новое движение, влияние которого распространилось на всю Элладу. Архилох процветал около 700 г. до Р. X., он был современником лидийского царя Гагеса, о богатстве которого он упоминает в своих стихах; поэтому Цицерон замечает, что Архилох был также и современником Ромула, смерть которого римляне относили к 15 или 16 олимпиаде. Архилох происходил из знатного жреческого рода. Отец его Телесикл был жрецом Деметры, мать же его Энипо была, как он сам говорит в своих стихах, простая рабыня. Это странное неравенство, вероятно, причиняло ему много неудовольствия и, может быть, еще в ранней юности послужило основанием для той раздражительности и язвительности, которою он всегда отличался.

Во времена Архилоха остров Парос имел довольно значительный флот. Около 16 или 18 олимпиады (720–708 до Р. X.) паросцы основали колонию на острове Фасосе, с которым они, по-видимому, еще и прежде того имели сношения, так как дед Архилоха, Теллис, вместе с жрицею Клеобойею, основал на этом острове культ и оргии Деметры. Теперь же сын его Телесикл, отец Архилоха, получил от дельфийского оракула приказание, по которому паросцы должны были основать колонию на острове Аэрии. Это загадочное название было разъяснено остроумным юношей Архилохом, который указал на остров Фасос, вследствие чего паросцы и поручили его отцу (или ему самому) начальствовать над колонистами, отправленными на этот остров.

Остров Фасос, лежащий насупротив фракийского берега, отличался плодородной почвой и был богат золотом, добыванием которого занимались в древнейшее время финикияне. В этой золотой стране колонисты, а вместе с ними и Архилох, который, по собственному признанию, был изгнан из отечества бедностью, надеялись найти богатство и счастье. Но они не нашли на острове тех золотых гор, и которых мечтали. Для того, чтобы воспользоваться богатствами этой страны, нужно было долго и прилежно трудиться, а у новых поселенцев, по-видимому, не было к этому охоты. Их манил к себе противолежащий берег, богатый вином и хлебом, и еще более богатый золотом, и они, вместо того, чтобы удовольствоваться своим островом и трудом упрочить свое благосостояние, начали тяжелую войну за обладание прибрежьем с туземными племенами и греческими колонистами, которые переселились сюда прежде их. Эта война была для них не особенно удачна.

В этой войне участвовал также и Архилох, который в то время, в полном цвете сил, был не последним воином и, вероятно, многим неприятелям поднес «печальный дар». Он сам говорит о себе: «Я в одно и то же время и служитель Арея-воителя, и знаком с любезными сердцу дарами муз». Для смелого, заносчивого воина копье – все: «Здесь, в моем копье, мой хлеб; здесь, в копье, вино исмарийское; я осушаю кубок, опершись на копье».

К тогдашней военной жизни на фракийском берегу, где правильные сражения сменялись внезапными высадками и нападениями врасплох, относится, вероятно, и следующий отрывок, из которого видно, что легкомысленный ионянин даже в виду грозящей опасности не может отказаться от наслаждений жизнью:

 

«Встань и обойди с кубком вокруг быстро бегущего корабля, и скорее снимай крышку с пузатого кувшина; наливай пурпурного вина вровень с краями – ведь нельзя же нам простоять целую ночь на страже, если мы будем трезвы».

 

Служитель Арея и муз, однако, вовсе не в такой степени увлекался воинственными наклонностями своего народа, чтобы ради этого бесцельно рисковать своей драгоценной жизнью. У греков считалось великим позором, если воин в бегстве потеряет или бросит свой щит. Но Архилох сделал это, когда ему угрожала опасность во время бегства после одного сражения с фракийцами, и затем совершенно свободно и шутливо рассказывает об этом случае:

 

Щит, украшение брани, я кинул в кустах поневоле,
И для фракийца теперь служит утехою он.
Я же от смерти бежал... Мой щит, я с тобою прощаюсь!
Скоро, не хуже тебя, новый я щит получу.

 

Нечто подобное рассказывали о себе впоследствии Алкей и Гораций (Od. II, VII, 10). Но строгие Спартанцы, как говорит предание, так жестоко наказали Архилоха за это нарушение военного обычая, что он должен был покинуть Спарту, лишь только явился туда.

Уезжая с Пароса, Архилох воскликнул: «Прочь с Пароса! я ненавижу эти смоковницы, ненавижу этот шум моря». Но и Фасос вскоре также ему опротивел, потому что все его надежды были разбиты. В отрывках его стихотворений мы находим много жалоб на этот остров, «куда собрались бедствия со всей Греции». – «Полон горя и бедствий этот остров, покрытый диким лесом и похожий на хребет осла, покрытого струпьями; ничего хорошего нет в этой стране, ничего приятного, ничего приветливого; совсем не то, что область на берегах Сириса». На берегу Сириса, в Южной Италии (теперь река Сенно), колофонцы основали во времена лидийского царя Гигеса город Сирис. Туда-то, как кажется, и отправился Архилох, наскучив жизнью на Фасосе, и, вероятно, советовал своим землякам также переселиться туда.

Покинув остров Фасос, Архилох скитался по разным греческим городам и нигде не находил себе покоя и счастья. Недовольный самим собой и всем светом, увлекаясь самыми противоположными страстями, он своей грубостью и раздражительностью, язвительностью, с которою он нападал в своих стихах на всякого, кто ему не нравился или его оскорблял, навлек на себя общую вражду и много беспокойства. «Я должен избегать язвительных речей, говорит Пиндар; я видел Архилоха, любившего бранить людей, который навлек на себя ненависть и часто находился в беспомощном состоянии».

 

Архилох и дочери Ликамба

Всех более испытал на себе язвительность насмешки Архилоха один паросец, Ликамб, со своими дочерьми. Он, по всей вероятности, еще до переселения Архилоха на остров Фасос, обещал выдать за него младшую из своих дочерей, Необулу, но затем взял назад свое торжественное обещание. Архилох, по-видимому, страстно любил красивую девушку «с ароматными волосами, которая могла бы свести с ума любого старика»; когда он видел, как она играла «миртовой веткой и свежею розой, и кудри её волнами рассыпались по плечам», тогда «любовь вполне овладевала им, так что он, полумертвый чувствовал боль во всем теле». Когда же отец её, может быть, вследствие бедности молодого человека, а может быть, и вследствие его неприятного для многих образа мыслей, «нарушил великую клятву, данную за дружеским хлебом-солью», тогда оскорбленный поэт, «который ничего не мог сделать лучше, как отплатить злом тому, кто с ним зло поступил», в страшном гневе, начал в стихах своих осыпать Ликамба и его дочерей такими позорящими насмешками, что несчастные со стыда и отчаяния все повесились. Так, по крайней мере, рассказывает народное предание, которое, конечно, желало этим только указать на убийственную язвительность ямбов Архилоха. Позднейшие поэты воспользовались этим преданием, как хорошим материалом для своих эпиграмм. Так например, Гетулик написал по этому поводу следующую эпиграмму:

 

«Здесь, на морском берегу покоится Архилох, который растворил горькие слезы своей поэзии ядовитою желчью змеи и обрызгал высоты Геликона кровью. Это хорошо знает Ликамб, оплакивающий на трех могилах судьбу своих дочерей. Тише иди, путник; берегись, чтобы не разбудить сердитых ос, которые спят здесь на могиле».

 

Вот еще эпиграмма Юлиана:

 

«О, Цербер, страшным лаем своим пугающий мертвых! Вот теперь один из них напугает и тебя самого: ведь Архилох умер. Берегись же грозного ямба, полного горькой желчи; разве ты не полнишь о силе этого человека, который отправил в царство Аида двух дочерей Ликамба на одной и той же лодке?»

 

Впрочем, в числе эпиграмматистов были и такие, которые вступились за честь дочерей Ликамба, опозоренных Архилохом; так, например, у Мелеагра тени дочерей Ликамба говорят:

 

«В истине ваших слов мы клянемся тебе, путник, могучею рукою Аида и священным ложем Персефоны: мы были и остаемся девственницами до сих пор; но Архилох позорно загрязнил нас горьким ядом своим. Прекрасными дарами небесных муз он воспользовался – увы! – не для славного подвига, а для войны с женщинами. О, Пиериды (музы), для чего же обратились вы против девушек, относясь благосклонно к вредному человеку, изрыгающему бранные ямбы?»

 

В конце своей жизни Архилох снова попал на родину, на остров Парос. Он был убит еще в полном цвете лет и сил в сражении с наксосцами, которые, по-видимому, постоянно соперничали с соседним островом Паросом и часто вели с ним войны. Наконец, им удалось пересилить паросцев и даже подчинить их своей власти. Дельфийский оракул некогда предсказывал отцу Архилоха: «Будет у тебя сын, бессмертный среди людей, одаренный искусством поэзии», и теперь по смерти поэта, тот же оракул почтил его память. Когда Калонд, убивший Архилоха в сражении и прозванный Кораксом, явился, долгое время спустя, в Дельфы, чтобы вопросить оракула, Пифия отказалась отвечать ему, как преступнику и воскликнула: «Иди вон из храма, ты – убийца служителя муз!» Калонд оправдывался случайностью войны, умолял бога не гневаться на него и проклинал себя за то,что он не дал себя убить Архилоху, а сам его убил. Бог сжалился и приказал ему идти в Тенар на то место, где похоронен Теттикс, и там примириться с тенью Архилоха. Калонд исполнил это приказание и таким образом умилостивил разгневанного бога[1].

 

Роль Архилоха в древнегреческой поэзии

Как дельфийский оракул, так и весь греческий народ высоко уважал Архилоха, забывая о недостатках его характера и имея в виду только его величие, как поэта. Паросцы, несмотря на то, что он часто над ними издевался, почтили своего соотечественника особым праздником, как кажется, наравне с Гомером. Греки и римляне ставили Архилоха наряду с величайшими своими поэтами. Платон называл его мудрейшим, Синезий – прекраснейшим из поэтов; александрийские критики Аристофан и Аристарх признали его первым и наиболее замечательным из всех поэтов, писавших ямбами. Император Адриан, отличавшийся, правда, совсем особенными взглядами на поэзию и ставивший, например, эпика Антимаха выше Гомера, предпочитал Гомеру и Архилоха, о котором он сказал в одной из своих эпиграмм, что музы только из любви к Гомеру дали Архилоху искусство сочинять язвительные ямбы.

В чем же заключались великие достоинства Архилоха, как поэта, – достоинства, о которых мы не можем составить себе понятия по дошедшим до нас небольшим отрывкам его стихотворений? В крушении, постигшем древнюю литературу, сочинения этого знаменитого поэта были почти совершенно уничтожены. Великое значение Архилоха заключалось в том, что он, при своем творческом таланте, совершенно отказался от взглядов старого эпоса, господствовавшего в продолжение многих веков, и обратившись от прошедшего к настоящему, в свободных и увлекательных лирических произведениях восстановил права настоящего времени и личности поэта. Далее, он отказался от дактилического стиха, нераздельно господствовавшего до тех пор в греческой поэзии, и искусною рукою создал для выражения своих мыслей множество новых стихотворных размеров, вполне соответствовавших своеобразному содержанию его поэзии. Он был одинаково изобретателен как в стихотворном размере, так и в звучности своего стиха. В этих-то изобретениях новых поэтических форм и состояла, главным образом, творческая деятельность его музы, которая в значительной степени обогатила греческую поэзию и открыла широкое поприще для развития лирики, Древние насчитывали до 30 стихотворных размеров, изобретенных Архилохом и отчасти названных по его имени.

 

Ямбы Архилоха

Наиболее известным и знаменитым из всех видов лирики Архилоха были изобретенные им ямбы. Это название взято из культа Деметры; во время праздников в честь этой богини, участвовавшие в торжественной процессии, по древнему обычаю, осыпали насмешками всякого, кто с ними встречался. Это бывало, например, в известные дни элевсинских таинств; в элевсинской саге о Деметре, искавшей свою похищенную дочь, рассказывается о том, как одна девица в доме Келеоса развеселила и насмешила грустную богиню своими шутками. Эта девица называется в саге Ямбою. Насмешки и шутки, бывшие в ходу во время празднества Деметры, также назывались ямбами. На острове Паросе находился один из наиболее посещаемых храмов в честь этой богини, где отец и дед Архилоха были жрецами. Здесь также были в ходу эти праздничные шутки и насмешки, и заслуга Архилоха заключается в том, что он при помощи своего таланта придал этим грубым и безыскусственным ямбам художественно-поэтическую форму и в таком виде ввел их в греческую поэзию, Для этого он изобрел ямбический размер стиха[2].

Двустопный ямбический стих (γένος διπλάσιον) заключает в себе, сравнительно с спокойным дактилическим размером, что-то легкое, подвижное и увлекательное и чрезвычайно удобен для сатирического стихотворения. Архилох употреблял в своих стихотворениях так называемый ямбический триметр, или шестистопный ямб, чрезвычайно удобный для резкой насмешки и бичевания, для беспощадных нападок на все порочное и дурное в человеческой жизни и в отношениях между людьми; этим стихом он пользовался с такой энергией и смелостью мысли, с таким художественным совершенством и грациозностью формы, что именно этими своими стихотворениями, несмотря на их неприятное содержание, он вызвал всеобщее удивление и приобрел себе высокую славу. Квинтилиан (X, I, 60), имея в виду эти ямбы, говорит: «Он отличается чрезвычайной энергией в выражениях, обилием сильных, кратких и метких мыслей, большой подвижностью и нервностью, так что многие полагают, что если он и уступает какому-либо другому поэту, так в этом виновато содержание его произведений, а не талант». Его нападки направлялись обыкновенно против отдельных личностей; он не щадил никого, даже своих друзей. «Только людей хороших, да мертвых не надо осмеивать», – говорит он сам. Его стихи были полны горечи и раздражения, причем он нередко преувеличивал недостатки изображаемых им лиц; несмотря на это, они однако не возбуждали отвращения, какое вызывается обыкновенно бранью, потому что, независимо от прекрасной формы, за этою страстностью была видна натура, способная к благородным и прекрасным чувствам, и еще потому, что в его изображениях нельзя было отрицать правдивости. Слог его ямбов был вовсе не похож на слог эпоса и элегии; это был слог краткий и ясный, простой, безыскусственный, разговорный, но и не грубый. Впоследствии древние, по-видимому, уже перестали понимать ионическую страстность и демократическую свободу выражений Архилоха и, слишком заботясь о доброй нравственности, стали строго осуждать его. Поэтому-то, вероятно, до нас и дошли только весьма незначительные отрывки из произведений этого оригинального поэта.

 

Другие формы лирики Архилоха

Архилох изобрел также и трохаический тетраметр (восьмистопный хорей). Этот стих, хотя также отличается значительной подвижностью и силою, но по характеру своему гораздо мягче стремительного ямба; он занимает средину между ямбом и спокойным элегическим метром, изобретение которого многими ошибочно приписывалось также Архилоху. В своих трохеях и в элегии поэт является перед нами в более спокойном настроении духа; здесь вступает в свои права сердце, и поэт то выражает чувство скорби и участия, то увлекается веселой шуткой и остроумной мыслью. При этом он привлекает глубокомысленными и остроумными изречениями и несокрушимою силою духа, которую он противопоставляет ударам судьбы:

 

«Каков у людей ум, таковы и дела их».

«Если ты сделаешь дурное, тебе и отплатят дурным».

«Предоставь все богам. Часто они, милосердые, избавляют людей от тяжких страданий и возвышают их из ничтожества. Часто они и снова низвергают в ничтожество гордых».

 

Знаменито и стихотворение Архилоха о сердце:

 

Сердце, сердце! Грозным строем стали беды пред тобой.
Ободрись и встреть их грудью и ударим на врагов!
Пусть везде кругом засады – твердо стой, не трепещи!
Победишь – своей победы напоказ не выставляй,
Победят – не огорчайся, запершись в дому, не плачь!
В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй;
Смену волн познай, что в жизни человеческой царит.

 

Из элегий Архилоха до нас дошли два отрывка стихотворения, написанного в утешение другу поэта, Периклу, по поводу кораблекрушения, во время которого вместе с другими паросскими гражданами погибли люди, близкие к Периклу и Архилоху, в том числе шурин последнего. Вот эти отрывки:

 

Скорбью стенящей крушась, ни единый из граждан, ни город
Не пожелает, Перикл, в пире услады искать.
Лучших людей поглотила волна многошумного моря,
И от рыданий, от слез наша раздулася грудь.
Но и от зол неизбежных богами нам послано средство:
Стойкость могучая, друг, вот этот божеский дар.
То одного, то другого судьба поражает: сегодня
С нами несчастье, и мы стонем в кровавой беде,
Завтра в другого ударит. По-женски не падайте духом,
Бодро, как можно скорей, перетерпите беду.

 

Из других произведений Архилоха следует упомянуть еще о так называемых эподах, в которых древним особенно нравилась прелесть и изящество формы стиха. В эподах за длинными стихами, через известные правильные промежутки, следуют стихи короткие, так, например, за ямбическим триметром ямбический диметр или короткий дактилический стих, за дактилическим гекзаметром – ямбический триметр или диметр и т. д., так что эподы представляют собою прототип явившихся впоследствии строф эолической поэзии. В них выражается все разнообразие и подвижность лирики, и Архилох, по-видимому, вложил в эту изобретенную им форму всю страстность своих лирических порывов; в этой-то форме преимущественно являлись его сатиры с их убийственными обличениями. Как видно по нескольким отрывкам, он нередко писал свои сатиры в форме басни (αϊνος).

В одной эподе рассказывалась басня о лисе и орле. Они подружились между собою и поселились недалеко друг от друга. Гнездо орла с молодыми орлятами находилось на вершине высокой скалы, а лиса жила у её подошвы. Однажды, когда лисы не было дома, орел утащил её детенышей и принес их в свое гнездо на съедение орлятам. Лиса, возвратившись, ничего не могла сделать с разбойником, который, сидя на высокой скале, смеялся над нею; тогда она стала молить Зевса о мщении. Зевс услышал её молитву. Орел похитил с жертвенного алтаря кусок мяса, к которому пристал горящий уголь; этот уголь зажег орлиное гнездо, и орлята попадали на землю, а лиса поела их. Затем следовало обращение к Ликамбу, нарушившему свое слово относительно дочери. Здесь, между прочим, поэт говорит:

 

«Отец Ликамб, какое слово ты сказал? Кто так извратил твой ум, некогда столь твердый? Теперь ты сделался предметом насмешки для всех граждан».

 

 

Влияние Архилоха на позднейшую эллинскую поэзию

Подражателями Архилоха в ямбической поэзии были: его младший современник Симонид из Аморга и Гиппонакт из Эфеса (540 до Р. X.), изобретатель холиямба (хромого ямба); но они далеко не сравнялись со своим великим предшественником. Гиппонакт – урод, бывший предметом насмешек за свое безобразие, был в стихах своих еще язвительнее Архилоха; но ему недоставало изящества в стихе и того гениального одушевления, каким отличался его учитель. Как Архилох довел до самоубийства Ликамба и его дочерей, так, по преданию, от ямбов Гиппонакта повесились два художника, Бупал и Атенис, изобразившие поэта в уродливом виде. Симонид, по-видимому, высказывал в своих ямбах соображения более общего характера. В одном из более значительных отрывков, дошедших до нас, он изображает различные типы женщин, из которых одни, по его мнению, происходят от свиньи, другие – от лисы, от кошки и т. п. Все они изображаются в дурном свете, кроме одной, которая происходит от пчелы. Приводим характеристику этой последней из длинного ряда изображаемых Симонидом женщин, вместе с её предшественницею, происходящею от обезьяны:

 

«Другая происходит от обезьяны. Это, по справедливости, величайшее из несчастий, которые Зевс посылает людям; лицом она отвратительна до крайности; если такая женщина покажется на улице, то все встречные смеются, она ворчлива и бранчива до последней степени и никому не доставляет никакого удовольствия; целый день она все думает только о том, как бы кого-нибудь посильнее побеспокоить и помучить.

Другая происходит от пчелы. Счастлив кто имеет такую жену, так как одна она стоит вне всякого порицания. Под её управлением дом – полная чаша; любимая любимым мужем, она доживает до старости и бывает матерью прекрасных детей. Она высоко выдается из всех женщин и отличается божественною красотою. Такие женщины – лучшие и умнейшие из всех, милостиво посылаемых Зевсом нам, мужчинам».

 

Солон, великий афинский законодатель, также писал ямбы и трохеи; но этот гуманный поэт, отличавшийся мягким и добродушным характером, пользовался ими не для нападения на других, как Архилох, а для самозащиты. В них он оправдывает, хотя и не всегда спокойно, свою политическую деятельность от обвинений со стороны своих сограждан. Его элегии также находятся отчасти в тесной связи с его политической деятельностью, отчасти же заключают в себе общие взгляды на жизнь, высказываемые этим многоопытным мудрецом.

 

---