СТАРЫЙ ПОРЯДОК

Книга первая

Строение общества

Глава II

Привилегии

I

Число привилегированных

Их около 270.000: в дворянстве 140.000, в духовенстве 130.000. Это составляет от 25.000 до 30.000 дворянских семей, 23.000 монахов в 2.500 монастырях, 37.000 монахинь в 1.500 монастырях, 6.000 священников и викариев в таком же количестве церквей и часовен. Если нужно представить все это более точно, то можно вообразить, что на каждый квадратный лье земли и на каждую тысячу жителей приходится одна дворянская семья, в каждой деревне один священник и одна церковь и каждые шесть или семь миль, одна мужская или женская община. Вот древние вожди и создатели Франции, – судя по этому у них еще много имущества и много прав.

II

Имущество, капитал и доходы привилегированных

Следует всегда помнить, кем они были, чтобы понять, кто они еще теперь. Как ни велики их преимущества, это все же лишь остатки преимуществ более значительных. Такой-то епископ или аббат, такой-то граф или герцог, преемники которых ездят на поклон в Версаль, был некогда равен Каролингам и первым Капетингам. Один из владельцев Монлери держал в страхе короля Филиппа I. Аббат Сен-Жермен де Прэ владел 433.000 гектаров земли, т. е. площадью равной почти целому департаменту. Не нужно удивляться, если они остались могущественными и в особенности богатыми; ничего нет устойчивее общественной формы. После восьмисот лет, несмотря на многочисленные удары королевского топора и колоссальное изменение социальной культуры, древний феодальный корень был все еще крепок. Это заметно прежде всего по распределению собственности. Одна пятая земли принадлежит короне и общинам, одна пятая – третьему сословию, одна пятая – земледельческому классу народа, одна пятая – дворянству, одна пятая духовенству. Таким образом, если не считать общественных земель, то привилегированные классы владеют половиной государства. И это огромное пространство в то же время самое богатое, так как на нем находятся почти все роскошные постройки, дворцы, замки, монастыри, соборы и почти все драгоценные движимости, мебель, посуда, произведения искусства, шедевры, накапливаемые в продолжение веков. О них можно судить по любви к ним духовенства. Эти земли оценивались в четыре миллиарда; они приносили доход от 80-ти до 100 миллионов, не считая еще десятины, доходившей до 123 миллионов в год, в общем 200 миллионов, сумма, которую нужно увеличить в два раза, чтобы она соответствовала теперешней; прибавьте к этому плату за требу и сбор[1].

Чтобы лучше представить себе размеры этой золотой реки, познакомимся с некоторыми из её притоков. 399 духовных особ считают свой доход превышающим один миллион, а капитал достигающим 45 миллионов. Тулузский монастырь доминиканцев с 236 монахами владеет более 200.000 ливров дохода, не считая их монастырей, построек и в колониях земель, чернокожих и других предметов, стоящих несколько миллионов. Бенедиктинцы Клюни в числе 298 человек имеют доход в 1.800.000 ливров. Бенедиктинцы Сен-Морэ в числе 1.672 человек оценивают в 24 миллиона движимое имущество их церквей и домов, а доход считают в 8 миллионов, «не включая сюда того, что поступает к аббатам и приорам», т. е. столько, же если еще не больше Дон Роккур, аббат Клэрво, владеет от 300.000 до 400.000 ливров дохода. Кардинал де Роган, епископ Страсбургский, более миллиона. В Франш-Контэ, в Эльзасе и Руссильоне, духовенство владеет половиной всех земель; в Гэно и Артуа тремя четвертями; в Камбрези 1.400 участков из 1.700. Велэ почти целиком принадлежит епископу Пюискому, аббату из Шэз-Дьё, дворянскому роду Бриуд и помещикам Полиньяк. Каноники Сэн-Клода в Юре владеют 12.000 рабов или крепостных. При помощи этого богатства первого класса, мы можем себе представить богатство второго. Так как наряду с дворянами в него входят и все те, кто получил дворянство впоследствии, и так как в продолжение одного столетия финансисты приобретали или покупали дворянское звание, то ясно, что почти все огромные состояния Франции, как древние, так и новые, переданы по наследству, получены в награду от двора, приобретены путем коммерческих операций; когда какой-нибудь класс находится на высоте, то он принимает к себе все, что поднимается или карабкается кверху. Здесь тоже есть колоссальные состояния. Высчитано, что уделы принцев королевской крови, графов д'Артуа и Прованса, герцогов Орлеанских и Пантьеврских, занимают седьмую часть всей территории. Принцы крови имели в общем доход от 24 до 25 миллионов; герцог Орлеанский, один владел 11.500.000 ливров ренты. В этом видны следы феодального строя; нечто подобное можно встретить теперь в Англии, в Австрии, Пруссии и России; в самом деле, собственность на много лет переживает обстоятельства создавшие ее. Ее создала верховная власть; отделенная от верховной власти она осталась в руках некогда бывших тоже верховными. В лице епископа, аббата или графа, король уважал собственника, уничтожая соперника, и в собственнике сто признаков указывают еще бывшего или урезанного в своих правах государя.

III

Льготы привилегированных

Таково изъятие от уплаты налогов, полное или частичное. Сборщики не требуют от них денег, так как король чувствует, что феодальная собственность точно такого же происхождения, как и его. Если королевство – привилегия, то поместье – тоже; сам король никто иной, как самый привилегированный из привилегированных. Самый неограниченный и более всех пользовавшийся своим правом, Людовик XIV и тот выказал беспокойство, когда крайняя необходимость заставила его наложить на всех налог десятины. Договоры, прецеденты, обычай, установившийся с незапамятных времен, память о древнем праве удерживают еще руку фиска. Чем более собственник походит на древнего независимого короля, тем более широки его преимущества. То укрывается он недавним договором, своим чужеземным происхождением, своим родством с королем. «В Эльзасе, владетельные иностранные принцы, Мальтийский и Тевтонский ордены пользуются освобождением от всех налогов». «В Лотарингии род Ремирмон пользуется привилегией лично назначать себе размер государственных налогов[2]. То его защищают провинциальные штаты или включение в дворянское сословие; в Лангедоке и Бретани только одни разночинцы платят подать. Повсюду его звание освобождает его, его замок и владения от уплаты налогов, – которые уплачивают только его фермеры. Даже больше, достаточно, если он обрабатывает землю сам или через своего управителя, чтобы его природная независимость сообщилась и этому клочку земли; как только он коснется земли сам или через своего работника, он ничего не платит за триста десятин, за которые в руках другого наложили бы две тысячи франков подати, и кроме того от налога освобождаются леса, луга, виноградники, пруды, земли принадлежащие замку, какой бы величины они ни были». Поэтому в Лимузене и в других местах, где большею частью находятся луга и виноградники, он старается управлять сам, так как освобождается совершенно от сборщика податей. Таким образом после четырехсот пятидесяти лет деятельности, налог, это первое орудие фиска, самое тяжеловесное из всех, почти не коснулось феодальной собственности[3]. Спустя столетие, два новых орудия, подушная подать и двадцатая часть казались более плодотворными, но не осуществили ожиданий. Прежде всего, при помощи дипломатического искусства, духовенство отвратило и смягчило эти удары. Так как оно составляло корпорации и устраивало собрания, то могло вести переговоры с королем, откупаться, избежать установления размера налога посторонними лицами, заставить принять, что его взносы не уплата налога, но «добровольный дар», добиться взамен массы привилегий, уменьшать этот дар, иногда даже не делать его, во всяком же случае, сокращать его на 16 миллионов каждые пять лет, т. е. приблизительно на 3 миллиона ежегодно; в 1788 году было уплачено лишь 1.800.000 ливров, а в следующем 1789 году духовенство отказалось совершенно от уплаты[4]. Более того, так как оно занимает для взноса своего налога, а десятина, установленная на духовные имущества, не достигает суммы, чтобы погасить капитал и уплатить проценты по долгу, то оно сумело заставить короля придти к нему на помощь и получает ежегодно 2.500.000 ливров; таким образом вместо того, чтобы платить, духовенство получает, и еще в 1787 году ему было выдано 1.500.000 ливров.

Дворяне же, не имея возможности собираться, иметь своих представителей, действовать общественным путем, действовали путем частным, у министров, управителей, субделегатов, откупщиков и вообще у всех лиц, облеченных властью; ради их звания им оказывалось снисхождение, уважение. Прежде всего, их звание освобождает их, их людей, и людей их, от несения службы в милиции, от постоя войск, от обязательных работ по исправлению дорог. Затем, подушная, установленная, согласно налогу, касается их совершенно нечувствительно. Кроме того, каждый из них, насколько может, восстает против суммы, которую на него наложили. «Ваше чувствительное сердце, пишет один из них уполномоченному, никогда не допустит, чтобы отец моего звания был бы обложен такою же податью, как отец простолюдина»[5]. С другой стороны, так как каждый платит свою подать по месту жительства, нередко очень отдаленного от его земель, а об его доходах с движимого имущества ничего неизвестно, то он может платить, сколько ему вздумается. Никаких расследований не производится, раз он дворянин; «к лицам привилегированного сословия относятся с бесконечной предупредительностью»; в провинции, говорит Тюрго, подушная привилегированных постепенно сводится к чему-то в высшей степени изменчивому, тогда как подушная податных почти равна податям». Наконец, «сборщики считали себя обязанными быть милостивыми по отношению к дворянам», даже когда они были должны, «что привело, – говорит Неккер, – к крупным недоимкам, числившимся за дворянами». Таким образом, не отражая нападения фиска с фронта, они просто уклонились от него, сделав это нападение почти безвредным. В Шампани, где «сумма подушных достигала до 1.500.000 ливров, дворяне уплачивали не более 14.000 ливров», т. е. «2 су и 2 динария за тот предмет, который стоит 12 су фунт податному». По словам Калонна, «если бы уничтожили концессии и привилегии, то налоги приносили бывдвое большую сумму» Самые богатые защищались наиболее ловко. «С уполномоченными, говорил герцог Орлеанский, я достигаю соглашения; я приблизительно плачу, сколько хочу», и он высчитывал, что провинциальные власти, обложив его чрезмерным налогом, заставили потерять его 300.000 ливров дохода. Доказано, что принцы крови платили 188.000 ливров, вместо 240.000. Собственно, при том строе, освобождение от налогов, есть последний обрывок верховной власти или, по-крайней мере, независимости. Привилегированный уклоняется от налога не только потому, что он отнимает у него часть денег, но также потому, что он унижает его; налог является отличительным признаком разночинца, т. е. древней сервитуды, и потому дворянин противится фиску столько же из гордости, сколько и ради собственного интереса.

IV

Феодальные права привилегированных. – Эти преимущества – остатки первобытной власти.

Последуем за привилегированным в его владения. Епископ, аббат, каноник, аббатисса, – каждый из них имеет свое владение, как и светский помещик; так как прежде монастырь и церковь были маленькими государствами, подобно графству или герцогству.

Оставшаяся нетронутой по ту сторону Рейна и почти уничтоженная во Франции, феодальная постройка позволяет различать один и тот же план повсюду. В некоторых местах лучше укрытых или менее подвергавшихся нападениям, она сохранила всю свою старинную внешность. В Кагоре, епископ-граф города имеет право, когда он совершает торжественное богослужение, «положить на алтарь шлем, кирасу, перчатки и шпагу». В Безансоне архиепископ-князь имеет в своей свите шесть высоких должностных лиц, которые должны платить ему лен, присутствовать при его посвящении и при его похоронах. В Мандэ, епископ, сюзеренный владелец Жеводан, с одиннадцатого столетия избирает «советников апелляционных судей, комиссаров и синдиков страны», распоряжается всеми должностями «как муниципальными, так и юридическими» и, отказываясь приехать на собрание трех орденов, «отвечает, что его положение, его владения и его ранг ставят его превыше всех мелочей его епархии, и он не может председательствовать лично, так как, будучи сюзеренным владетелем всех земель и в частности баронств, он не может идти на уступки своим вассалам», одним словом, что он король в своей провинции. В Ремирмоне благородный глава каноников распоряжается «нижним, верхним и средним судом в пятидесяти двух поместьях», является представителем семидесяти пяти деревенских священников, председательствует в десяти мужских каноникатах, назначает в городе муниципальных властей, кроме того, назначает трех судей первой инстанции и апелляционного суда и местных чиновников. Тридцать два епископа, не считая монастырских глав, также представляют светскую власть, целиком или отчасти, в своем епископском городе, иногда и в прилежащем округе, иногда же, как например, епископ Сен-Кло, во всей провинции. Здесь феодальная твердыня сохранена во всей неприкосновенности; в других местах она несколько изменена, особенно в уделах. В этих владениях, охватывающих более двенадцати наших департаментов, принцы крови назначают лиц на судейские должности и на доходные места. Заступая короля, они имеют свои права как материальные, так и почетные. Они почти короли, так как получают не только все, что получил бы король как владелец, но еще и часть того, что получил бы он как монарх. Например, Орлеанский дом имеет право облагать налогом напитки, золотые и серебряные изделия, железное и стальное производство, карты, бумагу, крахмал, одним словом, все предметы торговли, которые более всего увеличивают сумму косвенных налогов. Ничего поэтому нет удивительного, если находясь почти в королевских условиях жизни, они подобно королям, имеют совет, канцлера, двор, домашний церемониал, и если феодальный строй облекается под их руками в роскошные одежды.

Перейдем к менее значительным лицам, к помещику средней руки, в его имение, в среду тысячи жителей, которые некогда были его рабами, к дворянину, живущему по соседству с монастырем или епископом и права которого переплетены с их правами. Как бы не унижали его достоинства, он все-таки стоит довольно высоко. Он все еще, как говорят интенданты, «первый житель»; это князь, которого мало-помалу лишили его общественных обязанностей и урезали в почетных и материальных правах, но который остался князем. В церкви у него своя скамья и он имеет право быть похороненным на клиросе; на стенах красуются его гербы; ему воскуривают фимиам и подают святую воду. Иногда, будучи основателем и строителем церкви, он становится её патроном, избирает кюрэ, требует от него полного себе повиновения, – в деревнях по его фантазии служат позже или раньше приходские обедни. Если он носит какой-нибудь титул, то является главным судьей, и есть целые провинции как, например, Мэн и Анжу, где нет лена без своего суда. В таких случаях он назначает уездного судью, актуариуса и других законников, прокуроров, нотариусов, сержантов, приставов, которые действуют и судят от его имени, разбирая в первой инстанции как гражданские, так и уголовные дела. Более того, он утверждает особый суд за лесные преступления и назначает штрафы, которые взыскивает лесной судья. Для преступников разного рода у него есть своя тюрьма и даже иногда виселица. С другой стороны, в возмещение расходов по судопроизводству, он получает имущество человека приговоренного к смерти и к конфискации в его владениях; он наследует побочному члену фамилии умершему без духовного завещания и не имевшего законных детей; он наследует местному уроженцу, законнорожденному, но умершему, не оставив законных наследников и духовного завещания; он присваивает движимое имущество, живой и мертвый инвентарь, владелец которого неизвестен; он оставляет в свою пользу треть или половину находки и на берегу, он берет себе имущество потерпевших крушение; наконец, что случается очень нередко в эту эпоху нищеты, он становится владельцем покинутых земель, которые не обрабатывались в течение десяти лет. Другие преимущества еще яснее указывают, что некогда он управлял всем кантоном. Таковы, например, в Оверни, во Фландрии, в Эно, в Артуа, в Пикардии, в Эльзасе и в Лоррэне налоги за заботу, которые уплачивают ему за охрану жителей; налоги за стражу; пошлина, которую он берет с людей торгующих пивом, вином и другими напитками в розницу и оптом; сборы деньгами или зерном, которые уплачиваются ему, с каждого дыма, семьи или дома; кроме того, почти повсеместно в его пользу установлен налог на продажу и покупку земель, а также на каждую аренду, превышающую девять лет. Все это настоящие налоги, – земельные, на движимую собственность, на договоры, на наследства, установленные когда-то в виду общественных услуг, оказываемых дворянином и от которых он освобожден в настоящее время.

Другие доходы тоже ничто иное, как древние налоги, но за них он несет известные обязанности. Правда, король уничтожил многие из поборов, и продолжает уничтожать, но все же остается еще много приносящих доходы помещику, таковы налоги на мосты, на дороги, на пруды, на суда, которые поднимаются или спускаются по реке. За починку мостов, дорог и пр. они получают в общем налогов на девяносто тысяч ливров. Точно так же за содержание рыночного барака и за даровое пользование весами и мерами, помещик устанавливает налог на товары, привозимые к нему на ярмарку или на рынок: в Ангулеме уплачивается сорок восьмая часть проданного зерна, в Конбурге близ Сен-Мало, с головы скота, в других местах с количества проданного вина, съестных припасов и рыбы. Построив доменную печь давильню для винограда, мельницу, бойню, он обязывает жителей пользоваться ими и платить ему и при этом уничтожает постройки, которые конкурируют с ним. Ясно, что эти монополии и пошлины восходят к тому времени, когда он имел абсолютную власть.

Он не только имел власть, но владел людьми и землею. Во многих отношениях он является собственником людей и теперь в некоторых провинциях. «В Шампаньи, в Сеноне, в Марше, в Бублоннэ, в Нивернэ, в Бургундии, Франш-Контэ – почти повсеместно имеются следы бывшего рабства. Там можно встретить большое число рабов ставших, либо по собственному желанию или по желанию их господ». Там человек является рабом иногда в силу рождения, иногда из-за земли. Разные, крепостные крестьяне в количестве полутора миллиона людей, носят на шее обрывок феодального ига; в этом нет ничего удивительного, так как по ту сторону Рейна его носят почти все крестьяне. Некогда полный властитель и собственник их имущества и работы, помещик еще и теперь может требовать от них десять или двенадцать дней барщины в год и ежегодной подушной. В баронстве Шуазель близ Шомана в Шампаньи, «жители обязаны обрабатывать его поля, засевать их, собирать жатву и убирать зерно; каждый кусок земли, каждый дом, каждая голова скота оплачиваются налогом; дети наследуют родителям только в том случае, если живут с ними; если же они отсутствуют во время смерти, то все наследство переходит владельцу». Вот что на современном языке называлось поместьем «с хорошими доходами».

В других местах помещик получал наследство вместо братьев и племянников, если те не принадлежали к одной общине с покойным в момент его смерти, переход же из общины в общину делается лишь с его разрешения. В Жюре и Кеверне он может преследовать бежавших рабов и присваивать после их смерти все оставленное имущество. В Сен-Клоде он приобретает это право на каждого, кто провел год и один день в черте его владений.

Что касается собственности земли, то тут еще яснее видно, что прежде она принадлежала ему вся. В округе, подчиненном его юрисдикции, общественные владения остаются его частным владением; дороги, улицы и общественные площади принадлежат ему. Он имеет право усаживать их деревьями и вырубать находящиеся там деревья. Во многих провинциях он заставляет платить население за разрешение пасти их скот, в полях после снятия урожая и в разных пустошах. Речки не судоходные принадлежат ему вместе с островками и отмелями, имеющимися на них, а также рыбой. Он имеет право охотиться на всем пространстве своей юрисдикции, так что бывали случаи, что другой помещик бывал принужден открывать ему ворота своего парка обнесенного оградой.

Для полноты картины сделаем еще один штрих. Этот глава государства, собственник людей и земли, был некогда возделывателем земли, живущим среди других, подвластных ему землепашцев; благодаря этому он оставил за собой некоторые преимущества эксплуатации. Таково, например, право продажи вина, еще очень распространенное, в силу которого он имеет привилегию продавать вино единолично, в продолжение первых сорока или тридцати дней после сбора винограда. В Турени, он имеет право посылать пастись свои стада на луга своих подданных. Такова, наконец, монополия, на основании которой тысячи его голубей могут свободно летать повсюду, собирая себе корм, и которых никто не смеет тронуть пальцем.

Благодаря все тому же званию землевладельца, он собирает дань со всех земель, которым были им отданы когда-то в вечную аренду, делая поборы деньгами и натурой, столь же разнообразные, сколько разнообразны местные условия. В Бурбонэ он получает четверть жатвы; в Берри двенадцать колосьев со ста; иногда его должником или жильцом является целая община; некий депутат из Национального собрания получал двести бочек вина с трех тысяч частных владений. В других местах он мог «удержать за собою все проданное поместье, с возвращением платы приобретателю, но за удержанием в свою пользу налога за совершение купчей крепости».

Заметьте, наконец, что все эти подчинения собственности образуют для владельца положение привилегированного кредитора, налагающего на своих подданных неделимый неоплатный долг. Вот феодальные права: чтобы представить их в одной общей картине станем изображать всегда графа, епископа или аббата X века, властелина и собственника своего кантона. Форма, в которую выливается тогдашнее человеческое общество, построена под давлением беспрестанной и близкой опасности, ввиду защиты местности, вследствие подчиненности всех интересов, необходимости жить, желания сохранить за собою землю, прикрепившись к этой земле. Исчезла эта опасность, распалась и постройка. За плату владельцы позволили бережливому крестьянину воспользоваться несколькими её камнями. Они пострадали также оттого, что король присвоил себе общественную часть. Остается первобытный устой, древний фундамент собственности, земля, предназначенная или уже исчерпанная на поддержку социального строя, который распался, одним словом порядок привилегий подчиненности, причина и объект которых исчезли.

V

Судить о привилегированных можно по местным и общим заслугам

Этого всего недостаточно, чтобы признать подобный порядок вредным или даже бесполезным. В самом деле, вождь не несущий больше своей прежней службы, может исполнять другие обязанности. Назначенный для войны, когда жизнь была военной, он может служить для мира в мирное время и для народа; подобное изменение имеет огромное преимущество, так как, сохраняя своих вождей, устраняется опасность, которая состоит в избрании новых.

Нет ничего более трудного, как создать правительство, я говорю о правительстве постоянном, которое состоит в том, что несколько приказывают, а несколько повинуются, т. е. о совершенно противоестественном порядке вещей. Чтобы человек, сидя в своем кабинете, иногда дряхлый старик, располагал имуществом и жизнью двадцати или тридцати миллионов людей, большинство которых его никогда не видали; чтобы он приказывал им вносить десятую или пятую часть дохода, и чтобы они вносили; чтобы он приказывал им идти убивать других или подвергать свою жизнь опасности, и чтобы они шли; чтобы они продолжали такой образ действия десять или двадцать лет, несмотря на все испытания, поражения, несчастия как французы при Людовике XIV, англичане при Питте, пруссаки при Фридрихе II, без волнений и внутренних восстаний: вот истинное чудо, и если народ желает оставаться независимым, он должен быть готов повторять такое чудо каждый день. Но эта преданность, это согласие не являются плодами рассуждающего разума; разум слишком слаб, слишком нерешителен, чтобы породить подобный энергичный результат. Предоставленное самому себе и низведенное сразу к первобытному состоянию, человеческое стадо не знало бы, как поступить, и толклось бы без толку, пока, наконец, чистая сила не взяла бы верх, как в варварские времена, и среди шума и криков не появился бы военный вождь, который почти всегда был палачом. В деле истории лучше продолжать, чем начинать все сызнова. Вот почему, в особенности когда большинство некультурно, полезно, чтобы вожди назначались вперед по наследственному обычаю и по специальному воспитанию. В таком случае народу не приходится их искать. Он налицо в каждом кантоне, их все видят, все признают; их узнают по их имени, по их титулу, по состоянию, по образу жизни, их власть уважают все. Власть эту в большинстве случаев они уже заслужили; рожденные и воспитанные, чтобы проявлять ее, они находят в традициях, в примере и семейной гордости предшественников, то, что воспитывает в них дух общественности; нужен лишь случай, чтобы они поняли обязанности, налагаемые на них их прерогативой. Таково обновление вносимое феодальным строем. Таким образом, бывший вождь все еще может сохранять за собою свое старшинство, благодаря оказываемым услугам и оставаться популярным, не теряя своих привилегий. Некогда бывший начальником округа, его охранителем, он должен теперь превратиться в помещика, благодетеля своего края, добровольным покровителем всех полезных предприятий, обязательным попечителем бедных, администратором и бесплатным судье кантона, депутатом у короля, т. е. опять-таки защитником, как в древности, только поставленный в другие условия, приуроченные к новым обстоятельствами. Местный администратор, представитель в центре, вот его две главные функции, и если обратиться в другие страны, то можно увидеть, что он исполняет то или другое или же обе функции вместе.