IV. БОРЬБА ЗА МАЛОРОССИЮ

(продолжение)

Заметки П. Алеппского: московские города и население, Коломна, страшное опустошение от мора, торжественное возвращение победоносного царя Алексея Михайловича и церковные празднества.

Царь Алексей Михайлович

Вышеприведенные записки антиохийского архидиакона Павла Алеппского дают нам возможность ближе заглянуть внутрь Московского государства, когда оно подвергалось страшным опустошениям от моровой язвы.

Несколькими днями, проведенными в Путивле, Павел воспользовался для своих наблюдений и записей. По его словам, Путивль, это – обширный город, расположенный на высоком месте; дома жителей имели садики с яблонями, вишнями, сливами и грушами. А крепость его такая, что подобной путешественники не видели в земле казаков; она построена из дерева с прочными башнями, двойными стенами, бастионами и глубокими рвами, коих откосы укреплены деревом; концы мостов поднимаются на бревнах и цепях; в ней есть водоем, в который вода скрытно накачивается колесами из реки. Внутри ее есть другая крепость (кремль) еще сильнее и неодолимее, снабженная множеством больших и малых пушек, расположенных рядами один над другим. Но Боже сохрани, если какой-либо иностранец станет осматривать крепость и пушки; московиты тотчас его отправят в заточение, говоря: «ты шпион из Турецкой земли». Так они подозрительны и так крепко охраняют свою страну. В городе 24 церкви и 4 монастыря, из коих один женский. Иконы обыкновенно закрыты серебряными окладами, чеканной работы с позолотой; иконы ветхие, древние пользуются особым почитанием. Колокольни круглые и осьмиугольные с приподнятым узким и высоким верхом, тогда как в земле малороссийских казаков они широкие и круглые наподобие восточных. Верхняя одежда священников и дьяконов из черного или коричневого сукна со стеклянными или серебряными пуговицами, с петлями из крученого шелка и с отложным воротником; на голове они носят высокие, суконные колпаки. Так же одеваются их жены, в отличие от мирских женщин. Одежды последних архидиакон имел случай наблюдать во время обедни в Спасо-Преображенском храме. Кругом него шла галерея; тут стояли жены важнейших чиновников вместе с супругой воеводы, в роскошных платьях с дорогим собольим мехом, в темно-розовых суконных верхних одеждах, унизанных жемчугом, в красных колпаках, шитых золотом и жемчугом и опушенных черным мехом. При них было много служанок из пленных татарок, что ясно было видно по их широким лицам и узким глазам. Благодаря ничтожной цене, за которую можно было купить пленных татарских мальчиков и девочек, у московских вельмож обыкновенно встречалось их по нескольку десятков среди дворни. Прежде татары брали в плен многих русских; теперь же, когда пограничная линия сильно укреплена, наоборот, московские войска, охраняющие южную границу, нередко нападают на татар и многих берут в плен, а потом продают за какой-нибудь десяток золотых. Покупатель пленных рабов немедленно их крестит и дает им русские имена, и это против воли. Крещеные татары и татарки потом отличаются замечательной набожностью и усердием к православной вере; обыкновенно женят их между собой.

Ссылаясь на рассказы местных монахов, Павел говорит, что в Путивле во дни Михаила Федоровича воеводами были притеснители, обидчики и взяточники, потому что царь был милосерд и скуп на пролитие крови; но сын его, Алексей, воцарившись, казнил этих неправедных правителей, ибо он весьма грозен; а воеводой сюда он прислал Никиту (Зюзина), который принадлежал к патриаршим боярам. Антиохийский патриарх и его свита посетили тут Молчанский монастырь, где находилась могила некоего митрополита Иеремии родом из Алеппа, приехавшего в Россию за милостыней и скончавшегося в Путивле по причине долгого здесь задержания и притеснений от корыстолюбивого воеводы. Этот монастырь возвышался на окраине города, на холме. Поднявшись наверх, на галерею, путешественники любовались, оттуда видом на окрестности и смотрели, как городское стадо переходило вброд реку. Поутру пастухи сзывали его звуками рожка и выгоняли в поле по ту сторону реки, а теперь гнали обратно в город. От Путивля до Москвы рогатый скот меньше ростом, чем в Малороссии; а пастухи пасут вместе коров, баранов, козлов, свиней и лошадей; тогда как у казаков каждый пастух пасет, одну породу.

Получив разрешение на отпуск Антиохийского патриарха, путивльский воевода снарядил его в путь, назначил пристава для его сопровождения, снабдил его на содержание денежной суммой, распределенной на 14 дней пути от Путивля до Москвы; причем патриарху назначалось по 25 копеек в день, архидиакону по 7 коп., прочим лицам свиты соответственно их значению. Поздним утром 24 июля, в понедельник, путешественники двинулись в путь. Дороги оказались еще более узкими и трудными, чем доселе; они пролегали по густым непроходимым лесам; притом в июле и августе шли частые дожди, от которых образовались везде ручьи и непролазная грязь. Однако, благодаря исправным казенным подводам, путешественники довольно скоро подвигались вперед, минуя небольшие селения и останавливаясь в наиболее крупных, где досыта кормили лошадей ячменем. На третий день добрались до Севска, который показался Павлу большим городом с величественной, отлично устроенной и вооруженной крепостью, рвы которой были обставлены острыми рогатками, и вне которой шли двойным рядом надолбы, долженствовавшие задерживать нападение конницы. По обыкновению дорога направлялась чрез средину посада, острога и кремля. Севский воевода, муж преклонных лет и внушающий почтение, очень дружелюбно приветствовал владыку, прислал ему большое количество напитков и сообщил разные подробности о своей стране и походе царя. Из этой беседы, равно и из других подобных, Павел заключил, что московиты очень любят своего царя Алексея и очень боятся своего патриарха Никона. Обыкновенно воеводы и другие чиновники просили Антиохийского владыку, чтобы тот похвалил их перед московским патриархом, когда с ним свидится; ибо он и царь одно. Переменив экипажи и лошадей в Севске, путешественники пустились далее и, проехав верст 30 большей частью по сосновому лесу и мимо нескольких деревень, заночевали в лесу; а на заре продолжали свой путь.

Павел делал попутные наблюдения над сельскохозяйственными обычаями и приемами местного населения. Он видел, как крестьяне вырубали леса, очищали землю от пней и не медля ее засевали; как они пахали на одной лошади сохой вместо коров, которые употребляются для того на востоке, и быков, которых по нескольку пар запрягают в плуги в Молдо-Валахии и Малой России. И в Малой, и в Великой России сеяли пшеницу, ячмень и особенно рожь, из которой с помощью хмеля выделывали водку; она очень дешева в стране казаков и очень дорога у Московитов (вероятно, по причине налога); затем следовали: овес, горох, греча, просо, репа, лен, из которого приготовляют рубашки, и т. д. Поля летом представляют зеленые или разноцветные ковры. Сжатый хлеб связывали в снопы, которые складывали в скирды, покрытые досками; а обмолачивали хлеб, просто раскладывая его вокруг врытого в землю бревна, к которому привязывали лошадей и гоняли их по хлебу то в ту, то в другую сторону; причем молотили только старый хлеб, собранный года за два, а новый сохраняли. Запасы сена на зиму оставляли на скошенных лугах (вероятно, сложенное в стога), пользуясь полнейшей безопасностью; путешественники также с любопытством смотрели на русские серпы и грабли. Виденные ими леса изобиловали высокими прямыми соснами и елями; встречались тополь и липа. Последняя в июне и июле была покрыта цветами, которые далеко от себя распространяли благоухание. Из этого дерева приготовляли дуги, сундуки, колеса, оглобли и пр.; его кора (лубки) шла на покрышку домов и экипажей; из нее же выделывали веревки и рыболовные сети, циновки, лапти и т. д. Дома же строили из еловых бревен, плотно пригнанных друг к другу, с дощатыми кровлями, выведенными горбом, чтобы на них не залеживался снег. В земле казаков, во время владычества Ляхов, Евреи устраивали обширные постоялые дворы (корчмы) для проезжих, с которых взимали плату за постой, за пищу, за водку и за корм скота. В земле же Московитов таких дворов не было, и путешественники останавливались в тех домах обывателей, которые отводил сопровождавший их пристав. Иногда они останавливались в поле ради пастьбы коней, но при этом много страдали от дождей, комаров и других беспокойств.

Россия при Алексее Михайловиче. Карта

Автор карты - В. В. Николаев

Русские женщины невольно обращали на себя внимание путешественников своей красотой и миловидностью, а дети их своими румяными лицами. Головной женский убор у крестьянок составляла маленькая шапочка с отвороченными краями, подбитая ватой; в больших селениях и городах сверх нее носили колпак с черным мехом, закрывавший волосы; а девицы имели род высокой шапки с меховым отворотом. Жены богатых людей носили колпаки или расшитые золотом и украшенные дорогими камнями, или из хорошей материи с желтым пушистым мехом. На мужчинах были узкие кафтаны с пуговицами и петлицами, застегнутыми сверху донизу. Волосы у московитов тонкие, хорошо расчесанные вдоль головы; стригут их очень редко, а бороды не бреют и оставляют ее расти на свободе. Меж тем жители Молдо-Валахии и Малой России бреют головы, оставляя род локона, спускающегося на глаза; очень немногие сохраняют бороду, а обыкновенно ее бреют и носят густые усы. Но торговцы, приезжающие в страну московитов, опасаются брить голову или бороду, потому что последние очень не любят этого обычая. Вообще среди малоруссов и великоруссов антиохийцы не видали людей, пораженных уродством, каким-либо телесным недостатком, расслабленных, прокаженных или больных (которых так много на востоке); разве только кто-либо из богачей страдает подагрой.

После Севска путники проехали укрепленные города, Карачев, Волхов, Белев, Лихвин, и достигли Калуги. Везде они заметили строгие меры предосторожности, принятые против внешних неприятелей и их шпионов. Дорога всегда пролегала чрез средину города или селения, с узким проходом по мосту, через реки и озера, и потом через болота; объезжих путей не было; следовательно, никакой иноземец не мог миновать надзора и пропуска. Нашим путникам приходилось переезжать засеки и укрепленные черты. Тут они пробирались иногда лесом, до того частым, что жители не раз спасались в нем от вражеских набегов. Дорога упиралась в укрепленные ворота, снабженные башнями, от которых в обе стороны тянулись или тын, т. е. частокол, или надолбы, т. е. бревна, связанные в решетку, на известных расстояниях прерываемые небольшими крепостцами или острожками. От Волхова стали встречаться телеги с пленными польско-литовскими женщинами и детьми, которых везли с театра войны; а мужчин московиты избивали мечом. «Сердца наши разрывались за них, – пишет Павел, – Бог да не даст нам видеть подобное». Он сообщает также, что, отправляясь на войну, царь Алексей издал указ, чтобы во всех его городах каждое воскресенье перед литургией или после нее священники собирались в главный храм и совершали молебствие (о победе), а затем крестный ход вокруг крепости, что и было исполняемо.

От Севска путешественники ехали до Калуги не переменяя лошадей; здесь они встретились с греческими торговцами, которые бежали из Москвы от моровой язвы и рассказывали о ее необыкновенной губительности. С стесненным сердцем антиохийцы отправились в дальнейший путь. Но едва отъехали от Калуги 15 верст по трудной холмистой и размокшей от дождей дороге, как, к великой их радости, навстречу явился гонец, посланный от патриарха Никона и бояр с поручением отправить их на царском судне в Коломну, чтобы там переждали моровую язву. Путешественники вернулись в Калугу, и тут пробыли некоторое время, пока приготовляли для них особое судно с разными помещениями и с каютой для владыки-патриарха. В этом городе из местных произведений наиболее славились яблоки и дыни по своему вкусу и величине. А из бесед с калужским воеводой они вывели заключение, что вообще московские сановники люди очень любознательные, склонные рассуждать о тонких вопросах и вести глубокомысленные споры. Так сей воевода спрашивал восточных гостей, откуда взялись лишние восемь лет сверх пяти тысяч пяти сот от воплощения Господа Христа. Павел откровенно сознается, что Антиохийцы не могли разрешить такое недоумение. Он заметил при этом, что видел у воевод множество книг, а у киевских будто бы целые воза, и воеводы будто бы прилежно их читают:.

Патриарх Макарий с собственной свитой поместился на означенном судне, сопровождавшие его греческие монахи и торговцы сели на другое, и в пятницу 11 августа эти суда от Калуги поплыли вниз по Оке. Тут архидиакону Павлу пришлось наблюдать судоходство московитов по их внутренним рекам. Корабль двигался вперед помощию длинных шестов с железным наконечником. Если он садился на мель, его с трудом сдвигали с нее теми же шестами; а если поднимался противный ветер, то рабочие выходили на берег и тащили его канатами. Извилистые берега Оки от Калуги до Коломны, т. е. на расстоянии 200 верст, казались хорошо заселенными и возделанными; деревни были очень близко расположены друг к другу. Путешественники плыли мимо нескольких городов, каковы Алексин, Серпухов, Кашира. Тут они останавливались и посылали переводчика известить о своем прибытии; а тот или являлся лично, или присылал чиновника, в сопровождении священников, с поклоном и подарками, состоявшими из съестных припасов и напитков. Останавливались они более при монастырях (Владычный, Высоцкий, Троицкий), посещали их и отстаивали там или всенощную, или обедню. Когда они достигли устья Москвы-реки, то повернули в нее. По этой реке спускалось в Волгу много судов, шедших из Москвы с семьями, которые бежали от моровой язвы. Не доезжая немного до Коломны, Антиохийский патриарх и его спутники пристали к Голутвенному монастырю и отстояли здесь вечерню. А на следующее утро, 17 августа, они приплыли к самой Коломне, где воевода встретил их с духовенством и всем народом, Их привели в каменную крепость, где в соборном храме они отстояли обедню, после которой поместились в епископских келиях; ибо Коломенская кафедра после ссылки Никоном епископа Павла пока не была занята. В челе местного духовенства и церковного управления поэтому стоял соборный протопоп.

Павел Алеппский восхищается высокими каменными стенами и башнями Коломенского кремля. Он описывает его сводчатые подземелья или тайники, ведущие к реке, ворота с железными решетками, снабженными подъемной машиной, и надворотные иконы с навесом от дождя и с фонарями вместо лампад, башню со сполошным колоколом, в который ударяют в случае пожара; причем жители домов с топорами спешат для его тушения. Далее он распространяется о важнейших коломенских церквах, их куполах, иногда покрытых зеленой черепицей, иконостасах, массивных и расписанных восковых свечах, вставленных в каменные с резьбой колонки, и т. д.; а также о большой тюрьме при епископии, с цепями и колодками для ее провинившихся слуг и крестьян, о епископских угодьях и доходах и пр. Коломенская епископия считалась беднейшей сравнительно с другими; а между тем под ее ведением находилось более 15 городов и 2000 селений.

В ближайшее воскресенье патриарх Макарий, по просьбе жителей, совершил освящение воды, которую затем священники разделили между собой и ходили кропить по всему городу по случаю начинавшейся в нем моровой язвы. Ради нее воевода, чиновники и духовенство с плачем просили патриарха наложить недельный пост на всех жителей без исключения. Он разрешил трехдневный пост, который и был соблюден со всей строгостью, не исключая малых детей. В среду 23 августа Антиохийский владыка снова святил воду в соборном храме, и затем, во главе всего духовенства, совершил крестный ход вокруг кремля при звоне всех колоколов. Павел при сем замечает, что всякая церковная служба у русских содержит моления за патриарха и царя с царицей и чадами их, причем Алексею Михайловичу давались титулы «христолюбивого, благочестивого, боговенчанного, богохранимого, тишайшего великого князя и самодержца всей земли Русской». Подметил он также чрезвычайное благочестие русских, большое обилие у них праздников и почти ежедневное посещение обедни; причем каждый ставит в церкви одну или несколько свечей с приклеенной к ним копейкой, затем крестится полным (истовым) крестным знамением и совершает непрестанные земные поклоны. Священники вообще очень затягивали службы; так что «мы – замечает Павел – выходили разбитые ногами и с болью в спине, словно нас распинали». Удивляли его и некоторые русские обычаи, вытекавшие из набожности, но не чуждые соблазна. Так, мужья и жены, исполнившие супружеские обязанности, становились вне церкви и не входили в нее, пока священник не прочел над ними особую молитву; причем они, конечно, служили предметом нескромного любопытства.

О церковном пении Павел заметил, что у казаков оно радует душу, их напев Приятен и вообще они любят нотное пение и нежные мелодии; у московитов же этому пению не обучаются; они порицают напевы казаков, называя их фряжскими и ляшскими; а лучшим голосом у них почитается грубый, густой бас. О священниках он сообщает, что они выбривают большой кружок посредине головы (древнее гуменцо), а остальные волосы оставляют длинными, которые держат в порядке и часто расчесывают; «при этом очень любят смотреться в зеркала, которых в каждом алтаре бывает одно или два». Воеводы и чиновники относятся к ним с уважением и снимают перед ними свои колпаки; когда священник идет по улице, то встречные подходя к нему с по клоном для получения благословения. При соборной церкви было семь священников и семь дьяконов. В алтаре стояли сундуки с богатыми архиерейскими облачениями, митрами, серебряными сосудами, священническими и дьяконскими ризами. В золотых и серебряных ковчегах хранились мощи святых, т. е. собственно частицы мощей; к сим святыням благоговейно прикладывались, почитали их защитой города и носили их в крестном ходу, когда молились об отвращении какого-либо бедствия.

1 сентября 1654 года антиохийцам пришлось участвовать в большом церковном торжестве по случаю наступления нового года. Во время богослужения на аналое была положена икона св. Симеона Столпника Алеппского, память которого приходится в этот день.

Меж тем, сильная моровая язва, распространяясь из Москвы на ближние области, достигла Коломны и ее окрестностей. То было нечто превосходящее всякое описание по своим ужасам и по своей внезапности. Стоит человек, и вдруг моментально падает мертвым; едет верхом или в повозке и валится навзничь бездыханным, тотчас вздувается, как пузырь, чернеет и принимает неприятный вид. Лошади бродили по полям без хозяев, а последние мертвыми лежали в повозках, и некому было их хоронить. Воевода послал было загородить дороги и не пропускать в город людей, чтобы не вносили заразы, но это оказалось невозможным. Проникши в какой-либо дом, язва опустошала его совершенно. Город, кипевший прежде народом, теперь обезлюдел. Скот и домашняя птица бродили без призора и погибали от голода и жажды; собаки и свиньи пожирали трупы или бесились от голода. Большинство священников сделалось жертвой язвы, и, по недостатку их, многие умирали без покаяния и причащения. По несчастью, вдовым священникам запрещено было служить, и многие из них, удаляясь из города, жили в монастырях, чтобы посредством монашества получить опять право отправлять богослужение. Когда бедствие усилилось, некому было хоронить покойников. Мальчики, сидя верхом на лошади, отвозили телеги, наполненные трупами, которые сваливали в яму. В Молдо-Валахии и Малой России хоронят в дощатых гробах, а в Московской земле в гробах, выдолбленных из одного дерева; их привозили из деревень и цена им, бывшая гораздо меньше рубля, теперь поднялась до 7 рублей, а потом и за эту цену нельзя было найти; так что для богатых стали делать гробы из досок, а бедных зарывали прямо в землю. По спискам, составленным воеводой, всего в Коломне умерло около 10.000 душ. А по рассказам вновь прибывшего к антиохийцам царского толмача (прежний умер), в столице от начала язвы до конца ее исчислено будто бы 480.000 умерших, так что и она сделалась безлюдной. Бедствие продолжалось с июля месяца до самого Рождества, все усиливаясь, и затем – благодарение Богу! – прекратилось. «Многие жители из городов бежали в поля и леса, но из них мало кто остался в живых». «Московиты давно уже не знали моровой язвы, и теперь, когда она появилась, они были сбиты с толку и впали в сильное уныние». Павел Алеппский заметил еще, что, несмотря на царившую смерть, в городе не было слышно раздирающих душу воплей; ибо русские женщины не бьют себя по лицу и не кричат диким голосом по своим покойникам, как это было в обычае на его родине, а плачут и рыдают тихо, но очень жалобно, чем вызывают слезы даже у жестокосердных; провожая тело, они при всякой встречавшейся церкви творили крестное знамение и, проливая слезы, клали земные поклоны.

Коломенские власти воспользовались пребыванием Антиохийского патриарха для поставления священников и дьяконов на места умерших. При соборном храме из семи священников и семи дьяконов осталось только по два дьякона, и сюда по воскресеньям приезжал один сельский священник для совершения литургии. Патриарх Макарий часто совершал служение, причем рукоположил многих не только для Коломны, но и для всей окружной области. Из соседних городов, например, из Каширы, приезжали многие люди с письменными удостоверениями от воеводы и его подчиненных в том, что такой-то достоин сана иерея или дьякона, причем привозили в подарок рыбу, масло, мед и т. п. Патриарх рукополагал кандидата, а потом прикладывал свою подпись к ставленной грамоте, с которой тот отправлялся на свое место, уплатив рубль служилым людям епископии. В обычное время архиерей, рукоположив священника или дьякона, прежде чем отпустить его домой, заставит его 15 раз отслужить в соборе, чтобы он хорошо научился отправлять богослужение. Теперь же, во время бедствия, ограничивались для того гораздо более сокращенным сроком. Новопоставленный священник облекался в длиннополый кафтан с широким отложным воротником, выбривал на макушке большой кружок по циркулю, откидывал волосы за уши, и ехал к своей церкви.

Приезжие антиохийцы, однако, все уцелели; хотя сильно страдали от непривычного для них холода и по причине утомления от беспрерывных продолжительных церковных служб. В соборе было так холодно, что при водосвятии вода замерзала в металлических кувшинах; а св. Дары оттаивали кипятком. Несмотря на меховые рукавицы и трое или четверо толстых теплых чулок, антиохийцы с великим трудом выстаивали службу, постоянно переминая ноги. Павел по сему поводу удивляется привычке и выносливости русских. «Мы выходили от обедни – говорит он – только перед закатом, и когда еще мы сидели за столом, в церкви начинали уже звонить к вечерне; мы должны были вставать и идти к службе. Какая твердость и какие порядки! Эти люди не скучают, не устают и не тяготятся беспрерывными службами и поклонами; к тому же они стоят на ногах с непокрытой головой при таком сильном холоде». Особенно тяжело приходилось восточным людям в Рождественские праздники и при Крещенском водоосвящении на Москве-реке: тут хотя и приготовлена была прорубь во льду, но вода тотчас замерзла, и при погружении патриархом креста каждый раз приходилось разбивать лед медными кувшинами; а когда он кропил предстоящих, вода замерзала на самом кропиле. В базарные дни, по понедельникам и четвергам, чужеземцы наблюдали в Коломне съезд крестьян из ближних селений с их продуктами, каковы: капуста, морковь, редька, ощипанная замороженная птица и битый скот. Особенно дивились они на свиные туши, которые стояли как живые.

Во время коломенского пребывания патриарха Макария посетил известный Мисаил, архиепископ Рязанский, проездом в столицу. На расспросы патриарха он рассказывал, что в его епархии более 1000 церквей, что в последнее время он проповедовал христианство одному языческому народу (Мордве), от которого перенес много бед, и успел окрестить 4400 человек, причем ставил в реке вместе мужчин в нижних портах и женщин в сорочках, наливал масла в воду и по прочтении обычных молитв заставлял их погружаться. Новокрещенные сделались усердными к вере и очень охотно собираются на богослужение в построенные для них храмы. (Впоследствии сей архиепископ восприял мученическую кончину от языческой Мордвы). Простившись с патриархом, Мисаил дважды простерся в своей мантии по снегу перед иконами, которые находились над соборными дверями; потом сел в сани и поехал, окруженный своими боярами и слугами, в сопровождении 50 всадников. Под мантией одежда его состояла из обычной зеленой, узорчатой рытой камки с «собольим мехом и длинными узкими рукавами; а на голове была суконная шапочка с черным мехом, прикрытая сверху большим черным клобуком.

Антиохийцы крайне соскучились в Коломне, и тщетно ожидали ответа на письма Макария в Москву с просьбой о своем туда выезде. Томление их увеличивалось тем обстоятельством, что, несмотря на свои расспросы о царе и о положений его дел, они не могли ничего узнать; все, даже дети, отвечали им одним словом: «не знаем». По сему поводу Павел указывает на коварство московитов вообще и в особенности на их скрытность по отношению к делам государственным, к чему они обязываются присягой при воцарении каждого государя. Даже с приезжих греческих купцов брали клятву, что те не разнесут никаких вестей. Потом узнали, что главной причиной задержки было отсутствие патриарха Никона из Москвы. На содержание Макария и его свиты положено было 150 реалов (75 руб.), которые шли из питейных сборов с водки, меда и пива, и ежемесячно драгоман отправлялся за получением этих денег. Но вот, в одно воскресенье, когда патриарх Макарий с своим архидиаконом служил обедню в верхней (теплой) соборной церкви и посвящал иерея с дьяконом, пришла к ним весть о прибытии из Москвы двух толмачей с царскими санями, с бочкой меда, вишневою водою, икрою и рыбою. Они привезли приказ воеводе как можно скорее отправить гостей. Во вторник 30 января, после обедни, воевода и епископские бояре посадили Макария в запряженные четверней царские сани, обитые сукном снаружи и внутри и устланные подушками; укрыли его до груди полостью, и с торжеством, предшествуемые отрядом стрельцов, проводили его из города. Путешествие до столицы по зимнему санному пути совершилось с большой скоростью; на пути виднелись частые селения; в некоторых останавливались для отдыха себе и лошадям. При встрече с приезжими провожатые стрельцы заставляли их сворачивать в сторону с узкой дороги; причем их лошади увязали в снегу по брюхо. На запятках патриарших саней у обоих углов по очереди сменялись драгоманы и епископский боярин, как ради почета, так и для того, чтобы сани не опрокидывались на больших ухабах. От частых ухабов сани качались вправо и влево, словно корабли на море, и означенные люди постоянно держали их в равновесии; тогда как другие сани, со свитой, неоднократно опрокидывались.

В пятницу, 2 февраля, в день Сретения, антиохийцы прибыли в столицу; проехали Земляной город, потом Белый город, Китай и вступили в Кремль, Сердца путников были поражены жалостью, при виде множества пустых домов и безлюдных улиц. Их поместили в Кирилловском подворье, расположенном против девичьего Вознесенского монастыря, и назначили им столовое содержание из царской кухни. Но тут гости были подвергнуты известному московскому порядку: за исключением приставленных переводчиков, никто из жителей к ним не приходил, и сами они никуда не могли выйти, пока не были представлены царю. Означенные переводчики или драгоманы наставляли их в знании московских порядков. Между прочим, никто не мог входить к патриарху без доклада ему со стороны привратника; тогда патриарха приготовляли к приему, для чего надевали на него мантию и панагию и давали в руки посох; без этих принадлежностей миряне не должны были видеть не только архиерея, но и монастырского настоятеля. «Тут-то, по сознанию архидиакона Павла, они вступили на путь стояний и бдений, самообуздания и благонравия, почтительного страха и молчания. Всякая шутка и смех сделались им чужды; ибо коварные московиты подсматривали за гостями и обо всем доносили царю и патриарху». Поэтому антиохийцы в своем образе жизни невольно уподобились святым людям.

Уже на другой день приезда их, т. е. в субботу, 3 февраля, в Москву воротился Никон, после почти полугодового из нее отсутствия. В следующую пятницу, 9 числа, вечером, прибыла царица; а царь остановился ночевать в одном из своих загородных дворцов, чтобы на следующее утро, в субботу, 10 февраля, вступить в столицу во всем царском величии, после одержанных им побед и завоеваний. У Земляного вала встретил его патриарх Никон с освященным собором, с крестами, хоругвями, образами, при звоне всех колоколов. Купцы и ремесленники поднесли ему хлеб с солью, иконы в окладах, позолоченные чаши и связки соболей. В город один за другим вступали отряды войска или сотни; перед каждой несли большое знамя, при котором били в два барабана; сотни шли в три ряда. Смотря по цвету знамени, ратники были одеты в кафтаны белые, синие, красные, зеленые и т. д. На первом знамени изображено было Успение Богородицы, на втором образ Нерукотворенного Спаса, потом св. Георгия, св. Димитрия, Михаила Архангела, двуглавый орел и т. д. Под каждым шел сотник с секирой в руке. Войско расположилось от Земляного вала до дворца по обе стороны дороги, по которой должен был проходить царь. В Кремле показались ведомые в поводу царские заводные лошади, в числе 24, с седлами, украшенными золотом и драгоценными каменьями, потом царские сани, обитые алым сукном, с покрывалами, расшитыми золотом, и кареты со стеклянными дверцами, с серебряными и золотыми украшениями. Появились толпы стрельцов, метлами расчищавшие снег перед царем. Алексей Михайлович шел пешком с открытой головою, в царском одеянии из алого бархата, обложенном по воротнику, подолу и обшлагам золотом и драгоценными каменьями, с обычными шнурами на груди. Рядом с ним шел патриарх Никон и разговаривал. Антиохийцы, смотревшие в окно своего подворья, видели, как, поравнявшись с Вознесенским монастырем, царь обернулся к наворотным иконам и положил на снегу три земных поклона, а затем поклонился ожидавшим тут игуменье с монахинями, которые поднесли ему икону Вознесения и черный хлеб таких размеров, что его держали двое. Царь прошел в Успенский собор, отслушал вечерню и только после того поднялся к себе во дворец.

Народ радовался возвращению государя; но сам он с печалью смотрел на опустошения, произведенные моровой язвой; а подходя к Спасской башне, пролил обильные слезы при виде ее разрушения. Она красовалась своими узорчатыми орнаментами, флюгерами и высеченными из камня фигурами, а главное, заключала в себе прекрасные боевые часы с колоколами; но во время Рождественских праздников почему-то загорелись деревянные брусья внутри часов; пламя охватило всю башню, и верх ее обрушился; часы погибли.

Вскоре по прибытии царя, именно 12 февраля, состоялся торжественный прием патриарха Макария, сопровождавшийся со стороны последнего поднесением подарков. По московскому обычаю предварительно были переписаны тщательно все эти подарки, состоявшие отчасти из священных предметов, отчасти из произведений Востока, каковы: иконы, частицы Крестного древа, Честный камень с Голгофы (обагренный кровью Спасителя), иерусалимские свечи, ладан, благовонное иерусалимское мыло, финики, пальмовая ветвь, алеппские фисташки, ангорская шерстяная материя, дорогие платки с золотом и пр. Все это было разложено на многочисленных блюдах, покрытых шелковой материей, и принесено стрельцами в Золотую палату, где происходил прием. На этом приеме Макарию оказан был чрезвычайный почет: царь сошел с трона, поклонился патриарху до земли и потом принял от него благословение. Хотя при дворе было много разных переводчиков, но никто из них не знал родного Макарию языка, т. е, арабского; а по-турецки его предупредили не говорить, ибо этот язык считался здесь нечистым. Поэтому антиохийский владыка принужден был объясняться на греческом языке, на котором он не говорил так бегло, как греческие духовные, приезжавшие в Москву; от царя не укрылось это обстоятельство, и он спросил о причине. Алексей Михайлович не только обласкал Макария, но и сказал, что ради свидания с ним и его благословения прибыл в Москву. После царского приема Макарий перешел из дворца в палаты патриарха Никона, который встретил его во всем величии своего сана, одетый в мантию из рытого, узорчатого бархата с красными бархатистыми скрижалями, на которых золотом и жемчугом был изображен херувим, и с белыми источниками, 'имевшими красную полоску посредине; на голове его был белый клобук с верхушкой в виде золотого купола, увенчанного крестом из жемчуга и драгоценных камней, и с жемчужным изображением херувима над глазами; а спускавшиеся вниз воскрылия также блистали золотом и драгоценными каменьями; в руках был посох. Оба патриарха затем были приглашены к царскому обеду, который происходил в Столовой избе. Патриархи сидели по левую руку царя, а далее за ними расположились бояре за другим столом. Это была неделя перед мясопустом; после молитвы обед начался хлебом с икрой. Кушанья подавались все рыбные, конечно, ради патриархов; а во время обеда один юный псаломщик стоял перед алтарем и, по монастырскому обычаю, громко читал житие св. Алексея, которого память праздновалась в этот день. (Именины грудного младенца, царевича Алексея Алексеевича). Такое благочестие и смирение царя приезжий патриарх невольно сравнивал с обычаями господарей Молдавского и Валашского, у которых во время трапезы слышались песни, гремели барабаны и бубны, звучали трубы и флейты; сами они сидели на переднем месте, на высоких креслах, посадив патриарха ниже себя направо. Царь кушал мало, более был занят беседой с Никоном; а Макария часто потчевал яствами и напитками. После обеда царь встал и собственноручно раздавал серебряные кубки с вином и всем присутствующим, начиная с патриархов; то была круговая чаша за его здоровье. В это время певчие пели многолетие, сначала царю, потом царице и царевичу, а затем обоим патриархам. Трапеза началась после полудня, а круговые чаши окончились около полуночи. После чего пелись обычные на сей случай молитвы. А между тем стрельцы, расставленные в Кремле, все еще стояли со своими знаменами на снегу при сильном морозе, и ушли только тогда, когда патриарх Макарий проехал мимо них. Воротившиеся на свое подворье антиохийцы едва не умирали от усталости, стояния и холода. Они крайне удивлялись царю, который «оставался на ногах около четырех часов и с непокрытой головой, пока не роздал всем присутствующим четыре круговые чаши!» Но и этого было мало: едва гости расположились отдохнуть, как ударили в колокола, и царь с Никоном и боярами отправился в собор, где слушал вечерню и утреню, и вышел из него только на заре. «Какая твердость и какая выносливость! – восклицает Павел Алеппский. – Наши умы были поражены изумлением при виде таких порядков, от которых поседели бы и младенцы».

Затем Антиохийскому патриарху пришлось принимать участие в обычном церковном торжестве, известном в Москве под именем «действо Страшного Суда или Второе Пришествие», которое совершалось в воскресенье перед мясопустом (масляницею). Оно началось в Успенском соборе; оттуда царь, оба патриарха, пребывавший в Москве сербский митрополит Гавриил и весь освященный собор с крестным ходом вышли на дворцовую площадку, усыпанную песком. В этом ходу видное место занимала большая великолепная икона Страшного Суда. Патриарх Никон стал на помосте, устланном коврами, а царь на троне, покрытом соболями. Главную часть богослужения составляло протяжное, нараспев, чтение патриархом Никоном благовестия о Страшном Суде из евангелиста Матфея. А потом совершалось водосвятие, которое закончилось песнью «Спаси, Господи, люди твоя». После того царь и бояре прикладывались ко кресту и были окроплены святой водой. Крестный ход воротился в собор, где и продолжалось богослужение, которое протянулось до вечера. Не довольствуясь продолжительной службой, Никон читал еще из книги поучение, относящееся ко Второму пришествию, и чтение свое сопровождал наставлениями и толкованиями. Царь терпеливо выстоял службу до конца; только по причине бывшего в этот день холода, он держал правую руку за пазухой – как о том записал Павел Алеппский. Через день после того, 20 февраля, во вторник на Сырной неделе, во дворце праздновались именины и рождение старшей царской дочери Евдокии. Она родилась собственно 1 марта; но так как этот день приходился на первой неделе Великого поста, то царь перенес его празднование на несколько дней ранее. Оба патриарха и Сербский митрополит служили в этот день в одной из дворцовых церквей. Царица и сестры царские слушали богослужение из-за решеток и маленьких окон; а царь во время службы обходил церковь и сам зажигал свечи перед иконами. После службы владыки были приглашены к царской трапезе, которая происходила в нижней столовой избе и со всеми теми же обрядами, как и в предыдущий раз. А на следующий день царь с боярами отправился в Троицкую лавру, чтобы там заговеться вместе с монахами. В его отсутствие, в четверг на Сырной неделе, Никон соборне совершал в Успенском храме поминовение по усопшим московским патриархам и митрополитам; после чего угощал обедом Антиохийского патриарха с его свитой, Сербского митрополита, архиереев и архимандритов. За столом прислуживали патриархам стольники; вообще во всем было явное подражание обычаям царской трапезы. Обед продолжался до вечера, и в конце его Никон, чтобы занять гостей, велел позвать несколько десятков старшин дикой Самоедской или Лопской орды, которая, наряду с вспомогательным отрядом чуваш, черемис и других инородцев, по царскому повелению пришла в Москву в количестве нескольких тысяч, вооруженная луком и стрелами. Приземистые, с крутым, плоским, безбородым лицом, закутанные в оленьи шкуры, дикари произвели сильное, отталкивающее впечатление на антиохийцев. На вопросы присутствующих, едят ли они человеческое мясо? Дикари отвечали: «Мы едим своих покойников и собак, почему же нам не есть людей?» Им дали сырую мерзлую щуку, которую они тотчас съели с большим наслаждением и попросили другую. Павел Алеппский дает любопытное описание торжественного патриаршего служения в неделю Православия, или так наз. Сборного воскресенья, которое пришлось тогда на 4 марта. Никону в тот день сослужили шесть архиереев: по правую его руку становились митрополит Новгородский, архиепископы Рязанский и Вологодский, а по левую – митрополиты Сербский и Ростовский и архиепископ Тверской; за ними четыре обычных архимандрита (Чудовской, Новоспасский, Симоновский и Андроньевский), два протоиерея Успенского и Архангельского соборов, большое число священников и дьяконов. За обедней протодиакон читал синодик: сначала поминались святые Греческой церкви, и при каждом имени сослужащие хором трижды возглашали вечную память. Потом поминались святые Русской церкви с таким же возглашением. Затем следовало поминовение русских великих князей и царей, потом русских воевод и ратников, павших в последнюю войну. За поминовением наступило троекратное анафематствование всех известных еретиков, иконоборцев и т. п. По окончании сего обряда протодиакон провозгласил многолетие царю, потом царице, царевичу Алексею, сестрам царя и его дочерям; потом патриархам Никону и Макарию, а затем архиереям и всему духовному сану, боярам, воинству и всем православным христианам. Уже наступал вечер; но, несмотря на общее утомление и большой холод, Никон взошел на амвон; дьяконы раскрыли перед ним Сборник отеческих бесед, и он начал читать положенную на тот день беседу об иконах. Свое медленное чтение он сопровождал еще поучениями и толкованиями. Потом велел принести написанные по западным образцам и осужденные им иконы, о которых мы говорили выше. Теперь Никон воспользовался удобным случаем, чтобы в присутствии царя распространиться против означенных икон; причем он сослался на Антиохийского владыку в доказательство неправильности такой живописи. Оба патриарха предали анафеме и отлучили от церкви впредь как тех, кто будет писать подобные образа, так и тех, кто будет их у себя держать. Никон брал правой рукой такую икону, называл вельможу или человека, у которого она была, показывал народу и бросал на железные половые плиты, так что образа разбивались; после чего приказывал их жечь. Царь смиренно стоял подле, внимая проповеди патриарха, и тихим голосом упросил его не жечь образа, а просто зарыть их в землю. После того Никон поучал о крестном знамении, вооружаясь против двуперстия; в чем опять ссылался на присутствующего Антиохийского патриарха. Архидиакон последнего прибавляет, что, после семичасового стояния в соборе, они воротились на свое подворье, полумертвые от усталости и холода.

Напрасно антиохийские гости вместе с москвичами радовались прибытию царя и ждали провести с ним пасхальные праздники. На сей раз он оставался в Москве не более месяца. Что же заставило Алексея Михайловича так скоро опять покинуть столицу и спешить на запад? Неприятные и важные известия с театра войны, как из Белой, так и Малой России.