Глава третья. НА ПОДМОСТКАХ
(продолжение)
(См. предыдущую статью: Троцкий «Наши политические задачи».)
Изгнанный из «Искры» и почти что изгнанный из обеих фракций партии, Троцкий покинул Женеву и направился в Мюнхен. Здесь он поселился в доме одного из самых необычных деятелей тогдашнего революционного движения – Александра Израилевича Гельфанда. Несколько позднее туда же приехала и Наталья.
Троцкий. Биография
Гельфанд был более известен под своим псевдонимом Парвус. Он происходил из не очень обеспеченной еврейской семьи, проживавшей в Минской губернии, где евреи тогда составляли почти половину населения. Как и Троцкий, он вырос в Одессе. Образование свое он сумел завершить в Швейцарии.
Парвус весьма авторитетно писал на самые разные темы, включая вопросы экономики и техники, и завоевал положение постоянного автора ведущего социалистического журнала Европы «Нойе цайт», редактируемого Карлом Каутским. В то время Парвусу было 37 лет, на 12 больше, чем Троцкому. Вскоре они подружились.
Александр Львович (Израиль Лазаревич) Парвус (Гельфанд), автор выдвинутого им в годы Первой Мировой войны плана русской революции, уничтожения и расчленения России на германские деньги, частично осуществлённого позже с помощью Ленина и Троцкого
Троцкий высоко ценил ум Гельфанда. Он считал его «не только самым выдающимся марксистом начала века», но также «замечательным публицистом, отличающимся бесстрашием ума и живым, энергичным стилем». С другой стороны, «в нем всегда была какая-то сумасшедшинка и чертовщина. Вдобавок к другим своим страстям, этот революционер был одержим поразительным стремлением во что бы то ни стало разбогатеть... Мысли о революции постоянно переплетались в этой тяжелой, мясистой, бульдожьей голове с мечтами о богатстве».
Гельфанд действительно сделал уникальную карьеру. Он стал единственным настоящим марксистом-мультимиллионером.
Хотя в то время он был всего лишь журналистом, его особое положение в немецком социалистическом движении способствовало его высокому авторитету среди русских марксистов. Он издавал и собственный журнальчик («Аус дер вельтполитик») и снискал уважение одним своим марксистским предсказанием, которое вскоре оправдалось: еще в 1895 году он начал предсказывать скорую войну между Россией и Японией и последующую революцию в России. И то, и другое произошло через десять лет.
Но особенно важен был вклад Гельфанда в марксистскую практику: в соавторстве с Троцким (трудно сказать, кто кому был больше обязан) он создал теорию перманентной революции, которой суждено было сыграть определенную роль в большевистской стратегии.
Сам Гельфанд ограничился предсказанием грядущего политического переворота и «авангардной роли» русского пролетариата. Он не говорил о «социалистической» революции в России: революция в России может быть только «буржуазной» в силу сельскохозяйственного, полуфеодального характера этой отсталой страны.
Пророчество Гельфанда послужило Троцкому отправной точкой для оригинального построения. Он предсказал, что именно вследствие слабости русской буржуазии, та окажется неспособной провести свою собственную революцию. Поэтому перед русским рабочим классом возникнет необходимость установить пролетарскую диктатуру, чтобы самому провести буржуазную революцию, независимо от того, вспыхнет революция на Западе или нет.
Вплоть до событий 1917 года эта теория не играла существенной роли. Затем, однако, Ленин взял на вооружение один из ее вариантов.
Но в то время, в 1904 году, когда Троцкий совместно с Гельфандом разрабатывали свою теорию перманентной революции, Ленин яростно напал на него. Впрочем, Ленин всегда нападал яростно.
Ленин подчеркнул, что, по его мнению, мысль о «возможности немедленного осуществления программы-максимум, то есть о захвате власти для проведения социалистической революции» является «абсурдной и полуанархической». Он снова привел базирующееся на обычном здравом смысле соображение: поскольку мало кто из рабочих хоть что-либо понимает в социализме, было бы нелепо ожидать, что они могут совершить социалистическую революцию. Ленин завершал свой анализ необычайно проницательным замечанием, – которым сам, впрочем, вскоре пренебрег: «Тот, кто попытается достичь социализма любым иным путем, кроме пути политической демократии, неизбежно обречен прийти к абсурдным и реакционным выводам как в политическом, так и в экономическом плане».
По существу, и Ленин, и Троцкий предсказывали одно и то же – один для партии, другой для государства. Если же партии суждено было стать государством, то обе опасные ситуации неизбежно должны были наложиться одна на другую.
Ни Ленин, ни Троцкий никогда не предвидели, что может произойти из такого наложения.
Партийный статус Троцкого по-прежнему оставался неопределенным. Даже когда он формально порвал с меньшевиками, его письмо об этом в «Искру» (в конце сентября 1904 г.) не было опубликовано. В результате в партийной среде с ее несколько зыбкими границами его неизменно ассоциировали с меньшевистской фракцией.
Но как бы там ни было эти партийные дрязги все более заслонялись фактом первостепенного значения – бурными событиями в России.
(См. далее: Троцкий в русской революции 1905 г. Там же, а также в статьях Троцкий в эмиграции перед Первой Мировой войной и Троцкий и Первая Мировая война вы можете узнать о дальнейших отношениях Троцкого и Парвуса.)
А. И. Солженицын о тех же событиях:
«С лидерами меньшевиков он [Троцкий] конфликтовал и по сути порвал (но продолжали в партийных кругах считать его меньшевиком). А пристать уже и не к кому. Осенью того года, подальше от эмиграции, уехал в Мюнхен. Туда вернулась и Наташа из России. Там познакомился с гениальным умом, выдающейся марксистской фигурой, да и земляком своим, Гельфандом-Парвусом. Парвус мыслил выше всех этих партийных объединений, дроблений. И Троцкий усваивал от него эту высоту и тем более нуждался сам её набрать, – да не он ли и был всегда враг ничтожного эмпиризма, поборник самого Общего! И с его неистощимой изобретательностью! Надо создать нечто высшее, чем все эти фракции и споры. Надо не только казаться первым – надо и быть первопроходцем, ввинчиваться в будущее.
И Парвус же внушил, что завоевание власти пролетариатом – не где-то в астрономической дали, а – практическая задача близкого времени. Так что надо спешить.
И не без влияния умницы Парвуса, однако уже и противясь давлению его мускулистых мыслей, Троцкий стал строить лучшую свою теорию за всю жизнь. Вот какую. Из-за слабости российской буржуазии (полукомпрадорской) она не сумеет провести и довести до конца буржуазную революцию. Однако есть привилегия и в исторической запоздалости: она вынуждает усваивать готовое раньше положенных сроков, перепрыгивая через промежуточные этапы. Неравномерность – это общий закон исторического процесса. Поэтому: российский рабочий класс, не дожидаясь, устанавливает свою диктатуру и сам проводит буржуазную революцию, независимо от того, будет ли наша революция поддержана Западом. Так что может получиться, что мы завоюем власть раньше, чем пролетариаты западных государств. Но, уж завоевав власть, партия пролетариата не может ограничиться демократической программой, удержаться в рамках демократической диктатуры, – а должна будет начать социалистические мероприятия. Хотя, конечно, полностью построить социалистическое общество в пределах одной России нам не удастся. А в общем, раз начавшись, такая революция и закончиться не может ничем иным, как только ниспровержением капитализма и водворением социалистического строя – во всём мире!
Эту проницательнейшую теорию Троцкий назвал «теорией перманентной революции».
Отдельные большевики и меньшевики назвали её романтической. Ленин злобно напустился, что это – сумбур, абсурд, полуанархия. Парвус, напротив, подкрепил, написал к брошюре Троцкого предисловие. (Ум Парвуса хорошо использовать, но из-под него и вырваться нелегко.) А Милюков пустил словечко «троцкизм». И оно привилось. (И очень лестно показалось Льву. И уж теперь-то он – навеки Троцкий!) Впрочем, Милюков объявил, что идея диктатуры пролетариата детская и ни один серьёзный человек в Европе её не поддержит».
(А. И. Солженицын. Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Глава 179.)
