VIII. Рыцарское восстание.

 

Как следует смотреть на социально‑политическое движение 1522–1525 гг.? – Взаимные отношения рыцарского восстания и крестьянской войны. – Памфлеты и поведение Гуттена после Вормсского сейма. – Причины рыцарского восстания. – Франц фон Зиккинген. – Рыцарский союз 1522 г. – Планк Зиккингена. – Нападение на Трир. – Победа князей над рыцарями. – Общий взгляд на рыцарское движение.

 

Франц фон Зиккинген

Портрет Франца фон Зиккингена

Современникам Лютера весьма естественно было поставить в причинную связь его отпадение от церкви и проповедь новых религиозных начал, с одной стороны, и те смуты, которые произошли в Германии в годы, следующие за Вормсским сеймом, с другой. Враги и противники Лютера не по одним только полемическим побуждениям утверждали, что волнения и восстания были произведены дерзкими воззваниями и поступками виттенбергского «еретика», да и сам он, и сторонники его готовы были признавать в том, что вокруг них происходило, и чего они равным образом не одобряли, лишь искаженное продолжение того, что было начато самим Лютером, т. е. ту же реформацию церкви, но только вышедшую из своих границ и тем самым начавшую вредить правому делу. И когда новые историки говорят о том, что Лютер спас реформацию от опасности, которая ей грозила от неё самой, и достиг этого тем, что указал ей на её настоящие границы, то и тут слышится отголосок мнения, по которому ход истории в эту эпоху сводится к следующему: порча церкви вызвала необходимость реформы; явился Лютер и показал, как нужно было провести реформу; его мысль многие не поняли и вооружились против него, а другие поняли не так, как следует, и вышли из границ, намеченных реформатором, пожелав идти дальше него в делах церковных и, кроме того, применив новые начала к преобразованию социального строя; это была их ошибка, но Лютер возвратил реформу на её настоящую дорогу. Такой взгляд обнаруживается даже теперь, когда нам совершенно ясно, что рыцарское и крестьянское движения имели свои самостоятельные причины вне церковной реформы.

Исследуя крупные исторические движения, наука должна обращать особое внимание на те социальные силы, которые принимают в движении наибольшее участие. Рыцарское и крестьянское восстания в Германии, совершившись одно отдельно от другого, показывают нам ясно, что помимо тех причин, которые заставляли все общественные классы объединиться под знаменем религиозной реформации (хотя её окончательная формула не была еще найдена), в отдельных социальных классах существовали свои особые причины для того, чтобы принять участие в движении и выставить свои собственные программы. У наций, как целого, всегда есть свои традиции и интересы, но в то же время нация разделяется на разные общественные классы со своими собственными преданиями и стремлениями, а потому одно и то же национальное движение неодинаково и в количественном, и в качественном отношениях захватывает отдельные классы, так что рядом с движением общим, имеющим характер не суммы частных движений, а нераздельного движения целой нации, совершаются еще движения частные, нередко противоположные одно другому и потому неспособные слиться вместе. В национальной оппозиции Риму все были более или менее солидарны между собою; социальная оппозиция светского общества клиру равным образом объединяла в одном стремлении все сословия, хотя в силу неодинаковости причин недовольства духовенством отдельные классы общества могли желать от реформации не одного и того же, когда дело шло о преобразованиях, касавшихся духовного сословия и его положения в обществе. Но на этом дело не кончалось, и так как помимо «порчи церкви» немецкий народ тяготился и своими политическими порядками, то должно было произойти политическое движение, подготовлявшееся задолго до выступления Лютера. Тут опять были стороны дела, которые можно рассматривать, как характеризующие движение в целом, и стороны, наоборот, отражавшие на себе недовольство тех или других общественных классов, даже оказавшихся неспособными действовать сообща. Общим стремлением всех политически недовольных было, как мы видели, преобразовать государство на началах объединения под единою властью с ослаблением значения князей, но затем программы расходились. Восстания рыцарей и крестьян совершились отдельно одно от другого, побитые, каждое отдельно же, князьями, первое, приводя меткое замечание одного историка, как восстание офицеров, у которых не было солдат, другое – как восстание рядовых, не имевших офицеров. Это обстоятельство не было случайностью, ибо не могло же быть солидарного действия двух сословий, между которыми существовал резкий антагонизм. Причины крестьянской войны лежали в юридических и экономических отношениях сельского населения и землевладельческих классов, т. е. и князей, и клира, и рыцарей: господа угнетали земледельцев, и последние во время своего восстания не делали различия между духовными и светскими, между крупными и мелкими владельцами. Лишь отдельные личности стремились объединить оба сословия, – даже все общественные классы, т. е. включая сюда и города, – в одном совокупном действии, придать движению более широкий характер, лишить отдельные восстания односторонне сословной окраски и сгладить классовый антагонизм. Таким лицом в рыцарском движении был Ульрих фон Гуттен, в крестьянском, как мы еще увидим, Вендель Гиплер; но их программы более широкого и общего характера далеко не были приняты всеми в том или другом сословии. К этому присоединилось еще то, что среди самого крестьянства не было единства действия, и требования крестьян, принявших программу с лютеранскою окраскою, были совершенно иными, нежели у той части восставших, которая находилась под влиянием анабаптистов.

Ульрих фон Гуттен

Ульрих фон Гуттен

Одним словом, общественное движение с самого начала пошло вразброд, тогда как князья, против которых оно совершалось, действовали солидарно, оставшись притом в Германии единственною высшей властью в отсутствие молодого императора. Надежды, возлагавшиеся на Карла V патриотами, исчезли после Вормсского сейма, и мы уже видели, что Ульрих фон Гуттен в одном из своих памфлетов 1521 г. влагает Францу фон Зиккенгену в уста слова, что он‑де не прочь пойти по стопам Жижки, если добром не удастся устроить дело; этот памфлет кончается заявлением Зиккингена, что он предпримет что‑нибудь решительное, и что у него есть и помощник недурной – Гуттен. Вскоре Гуттен написал еще один памфлет под названием «Разбойники», любопытный по сделанной в нем характеристике внутреннего состояния Германии. В этом произведении Зиккинген и сам Гуттен ведут разговор с приказчиком банкирского дома Фуггеров, обозвавшим рыцарей разбойниками. Это дает повод Зиккингену распределить всех разбойников, существующих в Германии, на четыре класса, при чем грабители на больших дорогах признаются им еще не за самых важных: хуже их купцы, – а наиболее скверные из них Фуггеры, потом идут юристы, и наконец самые вредные – духовные. Против этих‑то последних Зиккинген и считает нужным действовать, но удерживает пылкого Гуттена, желающего не откладывать дела: старший рыцарь замечает, что ждать долго не придется, ибо Лютер и Гуттен уже достаточно взбудоражили Германию, и рыцари протягивают бюргеру руку. В  «Новой песне» Гуттен приглашает идти за собою и рыцаря, и ландскнехта, а по окончании Вормсского сейма он сделал даже попытку вооруженного нападения на папского нунция Алеандра, когда тот ехал из Вормса, что было только началом целого ряда подобных подвигов против духовных проезжих, которых Гуттен по‑рыцарски грабил на дорогах, – черта сословных нравов, оставшаяся в гуманисте. В то же время он продолжает писать свои зажигательные памфлеты, стремясь объединить в борьбе с духовенством и князьями уже все сословия. Прежде всего в «Плаче о свободе немецких городов» он выдвигает идею союза «бедного дворянства» с городами: царство тиранов одинаково давит дворян и города; эти тираны одни выдвинулись вперед, «пожирают бедное дворянство и ежедневно ищут путей и способов, чтоб ни один город не оставался свободным (dass je bei Freiheit bleib kein Stadt)», так как они только о том и думают, чтобы отнять немецкую свободу; отсюда вывод – необходимость соединиться городам с дворянством, ибо, прибавляет Гуттен, «нет никакого иного лекарства, которое освободило бы нас от нашего недуга». Тогда же, в 1522 г., Гуттен написал и своего «Neu Karsthans». В этом стихотворном диалоге Карстганс[2],крепостной духовенства, жалуется на претерпеваемые им притеснения и грозит припомнить все обиды, когда дело дойдет до расчета, которого и ждать крестьяне не стали бы, был бы у них только вождь. Собеседником Карстганса Гуттен выводит Зиккенгена. Он соглашается в неизбежности восстания, но выражает опасение, что народ не сумеет отличить правого от виноватого. Карстганс ему на это возражает, что крестьяне собираются пригласить его в свои вожди, но Зиккенген говорит ему, что не может сказать, принял ли бы он на себя начальство, прибавив, впрочем, что согласен с мыслью о необходимости союза между рыцарями и крестьянами. Таким образом, в идее Гуттена союз дворянства с городами дополнялся союзом рыцарей с крестьянами. Этот демократический радикализм Гуттена совершенно не подходил, однако, к тогдашнему немецкому обществу, в котором дворянство, бюргерство и крестьянство слишком резко отделялись одно от другого. Гуттену не пришлось участвовать в восстании Зиккингена, начавшемся еще в 1522 г., по причинам, мало выясненным (по-видимому, по болезни). Вскоре после того, как над Зиккингеном разразилась катастрофа, Гуттен, изгнанный из Базеля, вынужденный бежать из Мюльгаузена и нашедший наконец приют в Цюрихе, где он сошелся с Цвингли, написал против князей, победивших Зиккингена, страстный памфлет под заглавием «Против тиранов». Это была его лебединая песня, так как вскоре после этого он умер.

Общие причины восстания имперских рыцарей заключались в недовольстве их своим положением. По мере возвышения княжеской власти мелкие феодальные элементы утрачивали свои права, и имперскому рыцарству приходилось опасаться, чтобы не попасть в полную зависимость от князей, как это случилось с земским дворянством отдельных княжеств. Таких рыцарей, которые еще стояли в непосредственных отношениях к императору, т.е. не были княжескими подданными, было особенно много на западе Германии, и они‑то явились противниками развития земского верховенства князей. Между тем и князья имели поводы быть недовольными рыцарством, так как от этого сословия, отличавшегося большим своеволием, очень терпел тот самый земский мир, о котором особенно заботились в Германии в эту эпоху: учреждения 1495 года, имевшие целью охрану земского мира, были не особенно приятны рыцарям, тем более, что князья делались главными блюстителями нового порядка. Между прочим, они видели, что если каждый имперский рыцарь сам по себе не представлял большой опасности, то нельзя было так смотреть на рыцарские союзы: мы знаем, что запрещение последних было даже одним, из условий, предъявленных Карлу V избирательной капитуляцией. Во всем этом рыцари видели умаление своих прав и очень волновались. Экономическое положение сословия было также не блестящее: его представители вели хозяйство плохо; их земли дробились вследствие естественного размножения членов сословия и обесценивались, благодаря тому, что промышленность и торговля давали лучшие доходы, чем сельское хозяйство, к тому же прежние крестьянские повинности в эпоху общего подъема цен не могли соответствовать возраставшим потребностям, тем более, что рыцарство, в образе жизни мало чем отличавшееся прежде от наиболее зажиточных крестьян, теперь начало гнаться за богатым бюргерством, за князьями, при дворах у которых многие рыцари состояли на службе. Возникал своего рода дворянский пролетариат, и многие члены сословия предпочитали разбой работе, бывшей ниже их благородного достоинства. Но ни к кому не относились они с такою неприязнью, никого с таким сознанием своего права они не считали возможным грабить, как богатых монахов и вообще духовных: в этом отношении даже Ульрих фон Гуттен не составлял исключения из общего правила. Антагонизм между дворянством и духовенством – явление довольно обычное в конце средних веков и в реформационную эпоху: отношение имперского рыцарства к духовенству было лишь частным случаем этого более общего явления. Итак, князья и духовные были главными врагами рыцарства, и духовные князья более, чем кто бы то ни был между теми и другими. Запрещение рыцарских союзов условиями избрания Карла V, хотя оно касалось прямо только княжеских рыцарей, и начало национального движения против католицизма должны были произвести весьма сильное брожение среди сословия, многие члены которого только что участвовали в походе под начальством Франца фон Зиккингена против «тирана», герцога Ульриха Вюртембергского (1519 г.).

Франц фон Зиккинген предводительствовал и восстанием 1522 г. Этот рыцарь, сблизившийся с Гуттеном во время только что упомянутого похода, был человек энергичный, храбрый, весьма влиятельный среди членов своего сословия и вместе с этим человек, несомненно, одаренный всеми главными способностями организатора. Ему не могли быть близки культурные и общественные интересы, заставлявшие Гуттена бросаться в литературную, религиозную и общественную борьбу, так как Гуттен, по собственным его словам («Оправдание»), «получил такой нрав от Бога, что ему и с большею болью, и глубже, чем другим, проникало в душу общее страдание», но он разделял все воззрения и стремления своего сословия. Зиккинген был солдат, участвовавший во многих войнах, и рыцарство охотно становилось под его знамена, под которые охотно же шли и простые ландскнехты, и другие всякого звания люди. Переходная эпоха от средних веков к новому времени в истории военного быта характеризуется падением старых феодальных ополчений и лишь первыми шагами в образовании постоянных армий, но главным образом кондотьерством, получившим особое развитие в Италии. В Германии старые вассальные дружины пришли в упадок, а постоянного имперского войска не образовалось, так как князья этому постоянно противились, опасаясь усиления императора, а между тем потребность в войске была, и этим создавались условия, благоприятные для развития кондотьерства: припомним в эпоху тридцатилетней войны роль Валленштейна. Франц фон Зиккинген был чем‑то средним между средневековым рыцарем и кондотьером вроде Валленштейна, явившегося на историческую сцену столетие спустя и тоже в смутную эпоху, которая тогда переживалась Германией. Зиккинген смотрел еще на себя, как на слугу империи, и служил Максимилиану I в его войнах, но это не мешало ему служить и Франциску I. Впрочем, он отверг его золото, когда тот, ставя свою кандидатуру на императорский престол, хотел расположить влиятельного рыцаря в свою пользу. Другими рыцарскими чертами были у Зиккингена ненависть к князьям, духовным и горожанам, привычка по собственному произволу прибегать к мечу для защиты того, что он считал правым делом, хотя подобный рыцарский самосуд считался простым разбойничеством и со стороны князей, и со стороны горожан. Впрочем, Зиккинген действительно не забывал о своих интересах, когда выступал в роли карателя виновных. Нам не раз уж приходилось видеть, что Ульрих фон Гуттен прочил Зиккингена в вожди восстания, которому он все более и более придавал в своих памфлетах характер общенародного дела.

Летом 1522 г. Франц фон Зиккинген устраивает рыцарский съезд в Ландау, где съехавшиеся заключают между собою союз (der Ritterschaft brüderliche Vereinigung). К сожалению, условия этого союза остаются не вполне ясными, несмотря на существование союзного документа (Bundesbrief), равно как неясны и побудительные причины, именно в это время заставившие Зиккингена пригласить рыцарей на собрание. Если только не было тайных статей договора, имевшего целью обеспечение сословных прав, союз вовсе не был направлен против князей: по крайней мере, обязываясь не воевать друг с другом (прекратить Fehde), по всем же недоразумениям обращаться к суду, союзники делали исключение для княжеских рыцарей на случай войны между их князьями, так как рыцарям последних участвовать в войне не возбранялось под условием щадить имения противной стороны и по окончании войны возобновлять союз. Затем был устроен комитет, в состав которого входили Зиккинген и двенадцать рыцарей, так сказать, для ведения дел союза: во всех важных случаях они должны были обращаться по месту жительства к ближайшим рыцарям и спрашивать их совета. Раз в году предполагались общие съезды с обязательством являться на них всем участникам союза и с подчинением отсутствующих принятым решениям. Если поставить вопрос, против кого видимо был направлен союз, то придется указать на прелатов, так как только их не допускали рыцари в члены союза, открыв доступ в него и князьям, и городам, буде они пожелали бы к нему примкнуть. Есть, однако, указание на то, что в существе дела союз не особенно благоволил к княжеской власти: союзники не должны были обращаться ни к княжеским судам, ни к имперскому верховному суду, члены которого назначались князьями, но обязывались под страхом удаления из союза обращаться к своему третейскому разбирательству без всякой апелляции в имперский суд.

Союз заключался на шесть лет, срок слишком малый для крупного предприятия и слишком длинный для достижения какой-либо временной цели. Были ли при этом тайные статьи, принимаемые некоторыми историками на основании ходивших тогда слухов, а также в виду того, что поход на трирского архиепископа начался очень скоро после съезда в Ландау, или следует тут различать, как делает Ульман, планы рыцарей от планов самого Зиккингена, что весьма вероятно; несомненно только одно то, что за съездом в Ландау весьма быстро начался поход, но что в нем участвовали далеко не все те рыцари, которые приезжали в Ландау и договаривались между собою. Нужно еще заметить, что формальное заключение союза должно было наступить через десять недель, и что Зиккинген перед походом не созывал нового собрания. Что касается до самой цели нападения на трирского архиепископа, то и тут многое остается неясным: враги Зиккингена обвиняли его в стремлении создать себе самостоятельное княжество на границах Германии и Франции, а то, что приписывает ему Гуттен в своих памфлетах, в большинстве случаев выражает собственные желания Гуттена; только, пожалуй, заявление Зиккингена, что он намерен идти по стопам Жижки, отобравшего у монахов и духовных земли, заслуживает внимания. Затем известно, что с архиепископом‑курфюрстом у Зиккингена были личные счеты, и что еще в 1521 г. он начал вербовать войско, выставляя предлогом войну императора с французским королем. Нападение свое на архиепископа Зиккинген мотивировал желанием открыть слову Божию двери, крепко запертые архиепископом, во владениях которого действительно началось религиозное брожение, соединившееся с выражениями неудовольствия на его правление. Зиккинген даже называл в воззвании свое ополчение рыцарями креста против врагов Евангелия. Начав поход с небольшими силами (maximum с 15 тысячами, из которых 10 тысяч было пехоты), он по-видимому рассчитывал, что к главному отряду постепенно присоединятся другие рыцари, что подданные архиепископа окажут ему поддержку, что сам курфюрст будет застигнут врасплох, а соседи ему не помогут. Курфюрст пфальцский был в хороших отношениях с Зиккингеном, и он надеялся на его нейтралитет; майнцский архиепископ был товарищ ненадежный, а кёльнский (Герман фон Вид) – кабинетный теолог, совсем не интересовавшийся мирскими делами. Быть может, захват трирского архиепископства должен был быть лишь началом более крупного переворота, но Зиккинген ошибся в расчетах и встретил против себя союз князей; они были встревожены его предприятием: не в первый раз уже он начинал враждебные действия против князей. Например, ландграф Филипп Гессенский подвергался и раньше нападению с его стороны: уже по этому поводу трирский архиепископ предостерегал других князей против Зиккингена. На первых порах Зиккинген имел успех, объявляя, что он идет на «врага Бога, императорского величества и порядка империи», и что поход совершается «во имя императора», но осторожный архиепископ, знавший своего противника и ожидавший беды от съезда в Ландау, успел заранее приготовиться к обороне. Осада Трира не удалась, особенно когда курфюрст пфальцский и Филипп Гессенский пришли на помощь к архиепископу. Зиккингену пришлось из наступления перейти в оборонительное положение, имея опорными пунктами сначала два замка Эбернбург и Ландштуль, а потом только один Ландштуль, который он должен был наконец сдать князьям. В это время он был смертельно ранен и скончался в присутствии своих победителей (май 1523 г.). Победа была полная, и ею князья воспользовались, чтобы сломить рыцарей и уничтожить их союзы. Среди восставших популярна была мысль о восстановлении старины, когда Германия была едина под властью императора, окруженного рыцарством, и князья еще не поднимались так высоко; но император в это время отсутствовал, князья оказались солидарными, а союзников у рыцарей не нашлось, хотя Зиккингену и приписывали намерение соединиться с крестьянами: по крайней мере, враги его, чтобы сделать его более ненавистным в глазах князей, представляли дело таким образом, и сам он говорил в том же смысле, впрочем, быть может, больше имея в виду запугать противников. Более дальновидные люди не верили, однако, этим россказням, и герцог Георг Саксонский резонно говорил, что «башмак (крестьянский символ) направлен против низшего дворянства (widder den gemeinen Adel), ибо где власть в руках крестьян, там и дворянство, и всякое начальство утеснены» (wo die pawern regieren, dasselben ist der Adel und alle Herrschaft vordruckt). Так и случилось, ибо восставшие крестьяне прямо хотели уничтожить и рыцарей. Против князей Зиккинген мог бы скорее рассчитывать на города, которым de jure позволялось примкнуть к союзу, тем более, что в виду угрожавших Германии переворотов в  марте 1522 г. был назначен в Шпейере съезд представителей от городов. Туда Зиккингеном было даже отправлено посольство, но города не доверяли ни рыцарям вообще, ни Зиккингену в частности, так как он делал нападения и на них. Замечательно, что рыцарское восстание было подавлено частным княжеским союзом, а не тем имперским правлением (Reichsregiment), которое было организовано по капитуляции на Вормсском сейме.

Хотя некоторые подробности рыцарского движения спорны, тем не менее общий характер его ясен, будем ли мы ставить в причинную связь рыцарский союз 1522 г. и поход на трирского архиепископа, или станем рассматривать оба явления, как независимые одно от другого следствия одной общей им причины. Движение это, во‑первых, было чисто сословное, хотя в нем и рождалась мысль о необходимости союза с другими общественными силами, – мысль, впрочем не имевшая глубоких корней и, кроме того, едва ли бывшая осуществимой при тогдашней сословной розни. Как сословное движение, рыцарское восстание было, с одной стороны, попыткой феодальной реакции против княжеского монархизма, с другой – проявлением антагонизма между дворянством и духовенством, соединенного со стремлением к секуляризации церковных имуществ в пользу светского сословия. Далее, это восстание нужно поставить в связь вообще с беспокойным нравом рыцарства, ведшего полуразбойничий образ жизни и с аналогичными прецедентами, вроде нападений того же Зиккингена на других князей. Поэтому, конечно, не реформация вызвала войну 1522–1523 г. Положительные планы Зиккингена нам неизвестны, да и едва ли у рыцарей была определенная и выработанная политическая программа, хотя два пункта её намечались – государственное объединение на развалинах княжеской тирании и уничтожение силы духовенства посредством отобрания у него поземельной собственности, так что не даром Зиккинген «во имя императора» ополчался в защиту реформации: благодаря последнему обстоятельству, рыцарское восстание было первым крупным общественным движением, пошедшим под знаменем реформации. В нем особенно любопытно соединение феодальной реакции с новыми началами, – явление, которое мы наблюдаем сорока годами позже во Франции, где религиозное движение покрывало собою сословные стремления дворянства, и феодальная реакция шла даже рука об руку с идеей народовластия. Впрочем, в рыцарском движении 1522 г. религиозный элемент сам по себе был еще слаб: сильнее выступает он в крестьянской войне, но зато в истории этой войны, помимо чисто сословных требований и помимо сектантских мечтаний о «царстве нового Сиона», мы встречаемся и с более общей политической программой, в сравнении с которою рыцарское восстание носит на себе черты чисто стихийного движения.



Литература: Ulmann. Franz von Sickingen.

[2] Кличка, данная мужику вообще.