XXIII. Культурные следствия реакции

 

Средневековый католицизм и иезуиты. – Католическая реакция и общественная деморализация. – Оппозиция янсенизма. – Иезуиты и дух нового времени. – Оппозиция иезуитизма и борьба с ним протестантизма. – Культурное влияние католицизма и протестантизма в новое время. – Сохранение церковного землевладения и монашества. – Более высокий культурный уровень протестантизма. – Примеры католической реакции в Италии и Польше.

 

Католическая реакция, воплощением духа которой сделался иезуитизм, была попыткою восстановления средневековой церкви с её господством над личностью и обществом. Все, что характеризует культурные и политические отношения средневекового католицизма, является столь же характеристичным и для католицизма нового времени, хотя история внесла в него и совершенно новые черты – главным образом в системе средств, которыми он достигал своих целей. Универсализм, отрицавший самостоятельность национального начала, теократический дух, требовавший от государственной власти подчинения папству, клерикальное стремление поставить светское общество под опеку духовенства, – все это характеризует и иезуитскую политику совершенно так же, как и средневековой католицизм в его отношениях к отдельным нациям, государствам и сословиям. Что касается отдельной личности, то идеалом иезуитов было такое же её подчинение принятым церковью учениям с подавлением индивидуальной свободы в области мысли, какого требовала и добивалась по отношению к личности и старая церковь в средние века. В одном лишь иезуитизм отступал от прежней традиции: восстановляя все существенные её элементы, иезуитизм в области морали отступал от средневековых воззрений. Последние, как известно, заключались в аскетическом взгляде на жизнь с вытекавшими из него требованиями, но иезуиты подчинились духу нового времени, которое было в общем неблагоприятно для аскетизма, сделав это, однако, очень своеобразно, вне всякого сходства с другими антиаскетическими направлениями. С двух совершенно различных точек зрения монашество было отвергнуто и гуманизмом, и протестантизмом, одним – как противное человеческой природе, другим – как не имеющее основания в Св. писании. С своей стороны, иезуиты в принципе не отрицали аскетизма; они даже требовали его от неофитов, видя в нем воспитательное средство и предоставляя желающему предаваться подвигам благочестия, – но весь орден не был монашеским в строгом смысле слова, и, как мы видели, удручение плоти считалось в нем не только излишним, но даже могущим сделаться вредным для настоящего служения церкви. Вот почему в самом католическом мире высказывалось мнение, что иезуиты погубят монашество. Но особенно новая тактика отличается от старой тем оппортунизмом, представителями которого явились иезуиты, создавая легкую мораль, чтобы при её помощи заманивать в свои сети лиц разных званий и сословий, хотя, конечно, по всем казуистическим учениям, формальному взгляду на грех и «благочестивым обманам» (рiае fraudes), к которым они прибегали, у них были предшественники и в средних веках[1].Во всяком случае в нравственном отношении иезуитизм воскрешал не строгую этику средневекового аскетизма, а ту порчу церкви, против которой раздавался моральный протест лучших людей эпохи, так что в наиболее безнравственных своих проявлениях иезуитизм был непосредственным порождением деморализации, характеризующей католическое духовенство в эпоху перехода от средних веков к новому времени. Искание новой морали гуманистами, как ни бесплодно оно подчас бывало, и моральный дух, проникающий собою протестантизм, были явлениями, указывавшими на то, что Ренессанс и реформация заключали в себе элементы нравственного возрождения, тогда как реакция, наоборот, готова была достигать своих целей, принося им в жертву общественную нравственность. И, действительно, иезуиты везде, где они забирали в свои руки воспитание и вообще духовное руководительство, вносили деморализацию в общество, особенно в высшие его сферы, в правящие классы и интеллигентные слои. Таким характером своей деятельности они нередко прямо возбуждали моральный протест со стороны лучших представителей самого католицизма. В этом отношении особенно замечательно возникновение особого антииезуитского направления в католицизме в XVII в., когда орден окончательно превратился в политическое учреждение с богатыми поземельными владениями и большими денежными капиталами, которые он приумножал разными промышленными, торговыми и банкирскими предприятиями, и вполне развил свои учения о пробабилизме, мысленных оговорках и т. п. Это оппозиционное иезуитизму направление получило название янсенизма по имени Корнелия Янсения (Янсена), бывшего сначала профессором в Лувене, потом ипрским епископом и умершего в этом сане (1638 г.). Янсений написал книгу под заглавием «Августин», противопоставив в ней учению иезуитов строгую этику бл. Августина, вдохновлявшего и реформаторов. Вследствие этого учение Янсения получило характер католического пуританизма. Существовало даже некоторое сходство между янсенизмом и протестантизмом в вопросе об оправдании, так как Янсений выдвигал на первый план благодать Божию, веру и внутреннее душевное расположение и потому был противником формалистики, которую поддерживали иезуиты, учившие, что человек спасается собственными заслугами и, между прочим, делами внешнего благочестия. По смерти Янсения его друзья напечатали этот труд (в 1640 г.), который создал ему немало последователей. Самыми видными янсенистами были аббат сен‑сиранского монастыря (во Франции) Дювержье де Горанн (Duvergier de Hauranne) и некто Антуан Арно. Оба они сильно содействовали распространению янсенизма во Франции, где у него образовался особый центр (парижский женский монастырь Пор‑Рояль). К числу янсенистов принадлежали и такие люди, как Паскаль и Расин. Известно, что Паскаль в своих остроумных «Провинциальных письмах» (Lettres provinciales, 1656), выходивших сначала брошюрками, а потом выпущенных отдельной книгой, разоблачил иезуитскую безнравственность. Такими же врагами иезуитизма, какими во Франции были янсенисты, сделались в Польше пиары (fratres scholarum piarum), основывавшие школы, в которых они держались принципов, противоположных иезуитской морали.

Корнелий Янсений

Корнелий Янсений

 

Оппозиция многих католиков против иезуитизма вытекала не из одних моральных побуждений, да и не одному протестантизму, против которого орден направлял, главным образом, свою деятельность, нужно было отстаивать себя в борьбе с иезуитами. Католическая реакция, которой они служили, имела вообще более широкое значение, чем одно противодействие реформации: это была реакция против всего духа нового времени, поскольку он воплощался не только в протестантизме, но и в гуманизме, не только в стремлениях индивидуума, но и в стремлениях государства. Свобода совести и свобода мысли, светская культура и светское государство имели в иезуитах принципиальных противников, а потому иезуиты сделались главными борцами против религиозной терпимости, против свободного исследования, против общественной самодеятельности, против независимой от церковных интересов политики. Поэтому‑то все новое и жизненное и стояло в оппозиции иезуитизму. Когда в XVIII в. возродились светская культура («просвещение») и светская политика («просвещенный абсолютизм») нового времени, борьба с иезуитизмом приняла в самых католических странах очень острый характер, и дело дошло до изгнания иезуитов из отдельных государств, а потом и до уничтожения самого ордена. Реакция против философских идей и общего направления политики XVIII в., наступившая после падения империи Наполеона и принявшая характер не только феодально‑абсолютистический в отношениях социальном и политическом, но и клерикальный в отношении культурном, была как нельзя более благоприятна для восстановления ордена иезуитов, который и в XIX в. стал играть ту же роль реакционного фактора, какая ему принадлежала и раньше. Рассматривая в целом все фазисы католической реакции против Возрождения, реформации, «просвещения» XVIII в., просвещенного абсолютизма и французской революции и всюду обнаруживая деятельность иезуитов, знакомясь с тою враждою, какую орден встречал по отношению к себе со стороны защитников разных национальных, политических, социальных и культурных интересов, мы не можем, конечно, придавать исключительного значения той полемике, которую вели против иезуитов протестанты. Притом по самому существу обеих враждующих сторон, как представительниц двух противоположных религиозных систем, эта полемика должна была принимать преимущественно богословский характер. Наконец, сами протестанты обнаруживали догматическую нетерпимость и клерикальные тенденции, имевшие в протестантских странах столь же пагубные культурные следствия, как и католическая реакция. Нужно было бы проследить историю богословских споров в Германии второй половины XVI в., распрей в ней лютеран и кальвинистов, религиозных преследований в самих протестантских княжествах или познакомиться с фактами культурной отсталости в пресвитерианской Шотландии[2], чтобы прийти к тому заключению, что и протестантизм мог в культурном отношении мало чем отличаться от реакционного католицизма. Тем не менее сравнение в культурном отношении стран, подпавших католической реакции, с теми, в которых утвердился протестантизм, показывает, что отрицательные стороны последнего не имели такого гибельного влияния, как католическая реакция. До известной степени это обстоятельство позволяет нам обобщить относящиеся сюда явления, чтобы в наиболее верных принципам своим проявлениях протестантизма видеть элементы и факторы культурного прогресса, а в стремлениях католицизма – элементы и факторы регресса. Конечно, это обобщение не может претендовать на безусловную верность. Из общих правил есть, понятно, исключения: не в одном протестантизме заключались прогрессивные силы новой истории, да и в нем самом были регрессивные стороны, а кроме того, и жизненные условия отдельных стран могли парализовать то хорошее или то дурное, что приносили с собою общеевропейские исторические течения. Поэтому для сравнения культурного значения католицизма и протестантизма удобнее брать не отделенные одна от другой страны, например, католическую Испанию и протестантскую Голландию, но католические и протестантские части одних и те же государств, или одни и те же государства в разные эпохи. Историки давно уже выставляли на вид, что в протестантских частях Германии обнаруживалось гораздо более умственной жизни и движения вперед, чем в католических, и что с усилением в Германии католической реакции и иезуитского влияния (с последней четверти XVII в.) произошло в ней и общее культурное понижение. Такое же наблюдение делалось над католическими и протестантскими кантонами Швейцарии. Еще резче бросается в глаза разница между двумя частями Нидерландов, из которых одна осталась католическою и подчинилась реакционному направлению Испании (Бельгия), а другая сделалась протестантской и отвоевала свою свободу (Голландия). Бельгия страшно отстала от Голландии в культурном отношении и до времен французской революции была страной клерикального консерватизма, между тем как в Голландии в XVII в. расцвела промышленная и умственная деятельность, сделавшая ее одною из наиболее передовых стран тогдашней Европы. Стоит также сравнить Польшу XVI века, когда в ней сильно было влияние гуманизма, и развивалось реформационное движение, с Польшею XVII и XVIII вв., Польшею эпохи иезуитов, католической реакции, преследования диссидентов, умственного застоя, общественной деморализации и политической анархии, Во Франции в эпоху действия Нантского эдикта (1598–1685) протестантская: часть населения славилась особенно трудолюбием и духом предприимчивости.

Впрочем, для таких контрастов можно указать и на общие причины, так или иначе связанные с реформацией. Уничтожив. церковное землевладение и праздное монашество, реформация возвратила гражданскому обороту громадное количество земель, подлежавших «мертвой руке», создала класс новых собственников на этих землях, отдала обществу массу рабочих рук, избавив его от монашеского паразитизма. Католические страны в XVI – XVIII веках продолжали испытывать на себе все неудобные стороны церковного землевладения и многочисленного монашества, отмененных в протестантских странах реформацией. Мало того: реакция в некоторых странах (например, в Испании и в Неаполе) прямо сопровождалась увеличением площади церковных владений и числа духовных и монахов, равно как умножением праздников, сокращавших годовое рабочее время. Все это не могло не отражаться невыгодно на экономической жизни католических стран, где, кроме того, и дух населения, опекаемого священниками и монахами, не мог проявить такой энергии, какою отличались более свободные, менее стесняемые и менее обираемые протестанты. Конечно, нельзя в одном католицизме видеть причину культурной отсталости, а в одном протестантизме – причину прогресса, как нельзя думать, что большая культурность содействовала принятию протестантизма, и что верными католицизму оставались страны более отсталые (вспомним культурную Италию и «варварскую» Шотландию); многое тем не менее заставляет признать, что протестантизм все‑таки соответствовал более высокому культурному уровню, и как религия, и как вообще историческое явление. В религии это был протест против господства внешнего над внутренним, формы над содержанием, чувственного над духовным, обрядности над моралью, протест против суеверий и нравственной порчи. В своей культурной стороне реформация была одним из проявлений того индивидуализма, того личного начала, которое нужно считать главным фактором прогрессивного исторического процесса. Как ни страдал протестантизм противоречиями, он в сравнении с духом католической реакции, воплотившимся в иезуитизме, был явлением неизмеримо более прогрессивным, особенно если мы возьмем его в основных его принципах, а не в полных, непоследовательных и противоречивых его применениях. Во всяком случае он выводил человеческую личность на новую дорогу, воспитывал ее к самоопределению и самостоятельности; тогда как иезуитизм убивал личность, дрессируя ее для служения целям, ей посторонним. Протестантизм был продуктом пробудившейся совести, иезуитизм заглушал её голос своими казуистическими успокоениями. Протестантизм оживлял деятельность мысли, иезуитизм зарывал ее в ворох мертвой учености. Протестантизм оживлял чувство национального и политического патриотизма, иезуитизм не знал родины и не научал ее любить. Южнороманские страны, католическая Германия с Австрией и Баварией во главе, Польша, – вот страны, в которых реакция одержала полную победу, и откуда делались попытки католической реакции у соседей – в Нидерландах, Англии с Шотландией, во Франции, в протестантской Германии, в Швеции, и везде мы наблюдаем упадок культуры. Последний замечался и во Франции, когда она изменяла веяниям нового времени и подчинялась духу реакции, как это было в эпоху религиозных войн во второй половине XVI века и в эпоху отмены Нантского эдикта во второй половине XVII столетия.

Лишенная политического единства, раздробленная на мелкие владения, бывшие большею частью под властью деспотических государей, и даже входя некоторыми своими частями в состав Испанской монархии, Италия, которая и раньше не выработала у себя духа общественной свободы, весьма быстро испытала на себе всю тяжесть католической реакции. С 1550 г. начались в папской области казни «еретиков» при помощи костра, виселицы и плахи; в том же духе действовала римская инквизиция в других частях Италии. Напрасно, например, неаполитанцы выхлопотали у Филиппа II освобождение от испанской инквизиции: ее с успехом заменила инквизиция римская. В Милане Филипп II тоже должен был отказаться от введения испанской инквизиции, но это нисколько не мешало тому, чтобы и здесь без всякой пощады гнали еретиков. Одно время некоторою свободой в религиозном отношении пользовалась Венеция, где было довольно значительное число протестантов, и бойко шла торговля протестантскими книгами. Например, в период от 1543 по 1549 год было продано здесь сорок тысяч экземпляров протестантского сочинения «Del beneficio del Cristo». Около 1560 г. и тут еретиков стали топить по ночам в лагунах. В Ферраре протестантам покровительствовала герцогиня Рената, но папское бреве потребовало у её мужа искоренения ереси, и здесь тоже начались преследования протестантов. Папы второй половины XVI века, отказавшись от исключительно светской политики своих предшественников, давали тон этой реакции, особенно усилившейся после Тридентского собора. Таковы были Пий V, Григорий XIII, современник Варфоломеевской ночи (1572–1585), Сикст V[3], Климент VIII (ум. 1605 г.). Вместе с этим изменилось отношение Рима и к классическому Возрождению, для которого он был одним из главных центров. Несколько долее поддерживались гуманистические занятия при других дворах, но Возрождение вообще везде уступало место реакции. Одним из признаков этой реакции был «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо (1544–1595), старавшийся внушить уважение к средневековым традициям, одною из наиболее выдающихся её жертв – Джордано Бруно, сожженный на костре в Риме в 1600 г.[4].

Пример Бруно, философа‑пантеиста и ученого, жившего во второй половине XVI в., весьма характеристичен для этой эпохи. В Италии его времени гуманистическая философия, возобновлявшая идеи Платона и Аристотеля, уже уступала место возрожденной иезуитами схоластике, и Бруно был последним представителем свободной философской мысли в Италии. Восприняв все культурные элементы гуманистической эпохи и став в самое резкое отношение к реакции, господствовавшей в Италии, он сначала покинул свою родину, чтобы в протестантской Европе иметь более свободы, но он горько ошибся в своих расчетах: ему везде жилось тяжело, всюду его гнали и католики, и протестанты, и он возвратился в Италию, но лишь для того, чтобы в Венеции быть схваченным инквизицией и выданным в Рим, где его предали пламени костра, как атеиста и нарушителя монастырских обетов (в молодости Бруно был доминиканцем). Фанатики хотели даже совершенно истребить память о нем и об его сочинениях. До известной степени они достигли этого, так как позднее пришлось почти совсем вновь открывать этого философа. Как вообще беспощадна была итальянская реакция по отношению к книгам, ей не нравившимся, можно судить по следующему факту: из громадного количества экземпляров «Del beneficio delCristo», бывших в обращении в XVI в., к нашему столетию уцелело так мало, что одному историку литературы лишь с большим трудом удалось отыскать один его экземпляр. Такая же судьба, как Бруно, чуть было не постигла и знаменитого Галилео Галилея (1564–1642). Его учение о вращении земли вокруг солнца инквизиция объявила ересью, а учение о вращении её вокруг своей оси – ложным и опасным, хотя и не еретическим: великого ученого привлекли к суду инквизиции, заставили отречься от своих заблуждений и до конца жизни держали под надзором[5].

О католической реакции в Испании и Германии придется еще упоминать в другой связи. Что касается до Польши, то католическая реакция в этой стране, подчинявшейся в XVI в. и влиянию гуманизма, и влиянию реформации, достойна внимания, как один из наиболее рельефных примеров того, как иезуиты овладевали целым обществом, в котором были задатки развития в ином духе. В эпоху религиозных войн и сильного фанатизма, как католического, так и протестантского, Польша представляла собою страну, в которой, хотя бы и для одного сословия только, существовала столь широкая религиозная свобода, что лишь здесь нигде не терпевшийся и всюду преследовавшийся антитринитаризм имел возможность организоваться в целую церковь. Было время, когда в Риме даже отчаивались относительно возможности удержать Польшу в лоне католической церкви, и иезуитам, начавшим действовать в этой стране лишь по прошествии четверти века со времени основания их ордена, в некоторых отношениях представлялась задача не совсем легкая. Не то было трудным, что нужно было искоренять «ересь»: протестанты не составляли большинства нации, были притом разделены в вероисповедном отношении на четыре лагеря, не отличались особой энергией и не проявляли в общем никакого фанатизма, с которым приходилось бы считаться. Если шляхтич битьем гнал народ в реформированную им церковь, то это делалось не из фанатизма, а потому, что пан считал себя собственником костела и мог делать с ним что хотел, смотря и на холопов, как на людей, отданных ему в полную власть. На эти массы, бывавшие часто лишь немыми свидетелями «профанации» церквей, на шляхетское разноверство, на властолюбие шляхты иезуиту можно было даже очень удобно опереться, – только стоило немножко разнуздать в массе сидевшего в ней зверя, дискредитировать реформацию именно её разноверством и втереться в доверие господствующего сословия, льстя его слишком бросавшимся в глаза инстинктам. И опять не то было трудно, что приходилось действовать в стране, где правительство давало молчаливое и даже формальное согласие на религиозную свободу: правительства меняются, а законы – дело рук человеческих. Самое трудное, по-видимому, представляли из себя весь дух молодого польского общества, его индифферентизм и склонность к вольномыслию, его антипатия к клерикализму, и (что было еще важнее) общее настроение польского духовенства, более заботившегося о своих десятинах и местах в сенате, чем о вере, бывшего даже готовым вступать в компромиссы с нововерами, если дело только не касалось доходов и власти, более ревностно хлопотавшего о национальном соборе, чем о борьбе с «ересью» и даже сопротивлявшегося принятию тридентских постановлений. Предстояло переделать старых католиков в католиков нового образца, созданного совокупными усилиями ордена и тридентского собора, а для этого нужно было воспитать подраставшие поколения в ином духе, чем воспитывались их отцы, и найти другие средства, чтобы подействовать на тех, кого воспитывать было слишком поздно, – одним словом, предстояло направить и на шляхту, и на духовенство орудия педагогии и дипломатии, а у иезуитов обе системы были уже готовы: они и явились в Польшу опытными воспитателями и искусными мастерами политических дел. Первым делом нужно было всех перевоспитать в духе нетерпимости, а потом водворить нетерпимость и в законодательстве и, опираясь на двойную силу общества и государства, нанести удар тем еретикам, которых нельзя было пронять ни увещанием, ни проповедью, ни лестью, ни обещаниями, ни страхом перед разнузданною толпой. Начать иезуитам предстояло с высшего духовенства, затронув его интересы и показав ему, что лучше всего оно сохранит свое положение под защитою папского Рима, – и с детей, воспитав их так, чтобы они не были похожи на своих отцов: иезуитам действительно удалось и организовать католическую партию с епископами, которой раньше не существовало, и создать новое поколение добрых католиков, готовых не останавливаться и перед прямыми насилиями над «еретиками» и их «синагогами сатаны». Понятное дело, что при всем этом везде и во всем нужно было мешать предприятиям нововеров и более всего препятствовать им закрепить формальным законом фактически установившуюся в Речи Посполитой религиозную свободу.

Успех реформационного движения в Польше при Сигизмунде‑Августе вообще обусловливался в значительной мере слабостью оказанного со стороны духовенства отпора. Польский епископат середины XVI в. был более или менее сам затронут реформационными стремлениями и вольномысленным духом, а потому в нем не было убеждения в истинности и правоте защищавшегося им дела, когда ему приходилось ех officio выступать в роли судей и карателей. Чуть не всех епископов современники самих подозревали в склонности к ереси. Примас Яков Уханский обвинялся в тайном лютеранстве, да и на самом деле он вел себя не так, чтобы не вызывать никаких подозрений. У него даже был свой собственный план реформы церкви посредством национального собора. Епископы готовы были идти на прямые компромиссы с протестантами. Например, на сейме 1556 г. они предложили шляхте содержать при своих домах протестантских проповедников, но только под условием утверждения их епископами. На сейме 1565 г. Уханский серьезно советовал своим товарищам идти на уступки требованиям шляхты, чтобы путем компромисса сохранить часть своих прав и привилегий. Со стороны светского общества энергичного противодействия протестантизму не было оказано: крестьянская масса была пассивна; горожане в большинстве случаев были недовольны появлением ереси, но сидели смирно; органы администрации не хотели приводить в исполнение приговоров церковного суда, когда таковые еще постановлялись, и исполнение их поручалось светским властям. Что касается до шляхты, то и католическая её часть во многом действовала заодно с протестантами и помогала им или, по крайней мере, не препятствовала защищать религиозную свободу.

Иезуиты в Речи Посполитой начали свою деятельность с педагогии. В XVI в. Краковская академия и подведомственные ей школы сильно отстали от подобных учреждений на Западе, и шляхта не раз жаловалась на духовенство, что оно плохо учит, а между тем стремление к образованию составляло одну из самых почтенных черт тогдашнего польского общества. За вармийской, а потом плоцкой епархией в деле открытия иезуитских коллегий последовали и другие епархии, и даже сами протестанты стали отдавать в эти коллегии своих детей. Впоследствии только одни социниане могли своей Раковской академией и другими подобными учреждениями соперничать с иезуитами на педагогическом поприще. Иезуиты подметили в обществе некоторые признаки возможной реакции и их эксплуатировали, особенно в той части шляхты, которую начинал пугать антитринитаризм. Уже во второй половине шестидесятых годов бывали случаи возвращения в католицизм «по причине разнообразия сект и проклятий, которые они одна на другую налагают». Многие помещики уже тогда прогоняли из своих имений протестантских проповедников и водворяли в «профанированных» костелах католических священников. Со времени введения иезуитов такие обращения делаются чаще и систематичнее. Понятно, что кто проходил новую школу, был уже иным человеком: иезуиты даже прямо подстрекали своих учеников ко всяким насилиям над диссидентами. На жалобы познанских протестантов, у которых школьники поджигали церкви, иезуиты отвечали, что их ученики заслуживают всякой похвалы за ревность к вере; один такой пожар в Познани, произведенный школьниками, сделался даже предметом особой защитительной брошюры, написанной иезуитами. Кроме школы, иезуиты действовали проповедью, публичными диспутами (часто поддельными), печатной пропагандой (первое польское иезуитское сочинение: Postylla catoliczna Вуйка (1575 г.) и т. п. До иезуитов почти вся польская печать была в руках нововеров. Протестантские сочинения были численнее католических: последних перед 1570 г. можно насчитать два‑три десятка только, а в 1572 г. протестантских типографий было больше, чем католических. В первой четверти XVII в. с иезуитами в развитии литературной деятельности могли потягаться разве одни социниане, вообще не мало потрудившиеся на этом поприще.

Но в польском шляхетском обществе долго еще не было уважения к свободе совести, по крайней мере, по отношению к членам своего сословия. Варфоломеевская ночь чуть было не оттолкнула поляков от Франции и вызвала против неё ряд памфлетов. Знаменитый впоследствии Ян Замойский, которому «лучше было не родиться, чем не быть католиком», и который «готов был отдать полжизни, чтобы видеть католиками других» и тот был за свободу в делах веры и соглашался скорее умереть, чем потерпеть, чтобы один хоть поляк насильно был вынужден принять католицизм». В 1573 г. шляхта даже заключила генеральную варшавскую конфедерацию, содержавшую в себе «во избежание какого‑либо междоусобия по причине несогласия в религии» торжественное и клятвенное объявление подписавшихся, что они будут соблюдать религиозный мир, не будут друг друга преследовать, а также не станут помогать в этом никакой власти или её органам и даже будут защищать преследуемых за веру. И первый иезуитский покровитель из польских королей, Стефан Баторий не был королем, какой был бы желателен крайним представителям католической реакции: он был против насильственного искоренения «ереси», которого добивались иезуиты. Говорят, что когда ему советовали сделать так, чтобы в Польше был один закон и одна религия, он отвечал, что его дело царствовать над народами, а не над религиозными убеждениями: «rex sum populorum, non consdentiarum». Дав присягу в соблюдении варшавской религиозной конфедерации, он старался и на деле оградить протестантов от начинавшихся насилий, хотя и косо смотрел на дальнейшие успехи разноверства в Польше. Тем не менее его царствование (1575–1586) было временем, когда в Польше окончательно консолидировался иезуитский католицизм. В Пиотркове в 1577 году собралось польское духовенство и приняло тридентские постановления, которых тринадцать лет не хотело принять. Это был отказ польского клира от идеи национальной церкви, это было объявление, что протестантизму уже уступок более делаться не будет. Пиотрковский синод протестовал и против варшавской конфедерации и предал проклятию лиц, признающих религиозную свободу. Все, что только могло поддержать в Польше политическое значение и моральный авторитет клира, было одобрено, принято и утверждено на синоде 1577 г.: для Речи Посполитой он был тем же, чем Тридентский собор для остальной Европы. С другой стороны, иезуиты продолжали воспитывать польское юношество в духе повиновения католической церкви. Сами разноверцы начинали уже бояться усиления «неизвестной доселе секты иезуитов», исподтишка и исподволь опутывавшей польское общество. Понятно, что иезуиты не могли оставить в покое и самого Стефана Батория: они ему твердили, что воспитывают молодежь в духе преданности монархии и порядку. Знаменитый проповедник Петр Скарга, уже иезуит из поляков, подобно некоторым другим, выступающим около этого времени на сцену, в своих проповедях отстаивал идею прочной королевской власти и громил земских послов, проводивших теорию шляхетской вольности. Сигизмунд III (1587–1632), сам воспитанник иезуитов (знаменитого Поссевино), и во внутренней, и во внешней политике стоял в рядах католической реакции, окружив себя иезуитами, перенесши столицу в правоверную Варшаву, сделав из неё такую же опору католицизма, какою на другом конце Европы был Мадрид. В начале XVII в. реакция была в полном разгаре: в городах у диссидентов отбирали или разрушали церкви, лишали разноверцев должностей, наносили им публичные оскорбления, и в то время, как все уменьшалось число протестантов от переходов в католицизм, среди католиков развивалась нетерпимость и т. д. В 1617 г. в Крайове вводится Index librorum prohibitorum [Список запрещённых книг], в 1618 установляется строгая цензура. Особенно много потерпели в эту эпоху антитринитарии, отвергнутые другими диссидентами и изгнанные наконец из пределов государства, чем создавался опасный прецедент и для прочих разноверцев. Это было «начало конца», конца печального для польских протестантов, которые, не помешав удару, нанесенному одной «ереси», укрепляли руку, имевшую поразить и другие. С одной стороны, антитринарии подвергались нападениям, с другой – делались попытки законодательным путем уничтожить эту форму иноверия в Польше. В 1627 г., например, насилие нафанатизированной толпы положило конец существованию люблинской социнианской общины; в 1638 году социнианская столица, Раков, лишилась своей церкви, школы и типографии; в 1656 году три тысячи крестьян напали на Сандеч, где разграбили и сожгли дома социниан и многих предали смерти; подобные явления были в Чаркове и других местах. На сеймах 1632 и 1648 г. католики уже прямо заявляли, что готовы жить в мире со всеми диссидентами, но только не с теми, которые заблуждаются относительно св. Троицы, и потому требовали исключить их из пользования веротерпимостью: их и официально в 1648 г. не хотят называть диссидентами, как это делалось раньше, а называют прямо еретиками. В 1647 г. сейм приговорил к сожжению социнианскую книгу «Confessio fidei christianae» Шлихтинга, самого же автора, успевшего бежать за границу, – к бесчестию и конфискации; особый сеймовый декрет под страхом такого же наказания запрещал печатать и распространять социнианские книги. На сейме 1658 г. духовенство потребовало применения к еретикам, «отнимающим у Сына Божия предвечность», которые «начали распространяться с недавнего времени» (non а longis temporibus, – это после столетней давности!), – старого статута Ягеллы 1424 г., изгонявшего из страны гусистов. Сеймовая конституция 1658 г. под страхом смертной казни запрещала исповедание и распространение «ереси», а упорным, которые не желали бы перейти в католицизм, давала трехлетний срок для распродажи своих имений и выселения из пределов государства. Сейм 1659 г. сократил на год прежний трехлетний срок. Этого добились иезуиты, зорко следившие вместе с тем, чтобы социниане отнюдь за это время не производили «оказательства» своей ереси.

На чужбине (преимущественно в Голландии) ученые социниане писали свои апологии и мартирологи, предостерегая поляков от испанской инквизиции и австрийского деспотизма. Впоследствии идеи польских социниан были отчасти усвоены английскими деистами и немецкими рационалистами, но большинство изгнанных и бежавших из Польши сектантов денационализировалось весьма быстро и примкнуло к протестантизму. А в Польше и остальным диссидентам пришлось плохо. Сейм 1669 г. под страхом смертной казни или изгнания запретил отпадение от католицизма и постановил, что только католик может быть польским королем. Через двадцать лет после этого один случай показал, в каком положении была тогда в Польше умственная свобода. Литовский шляхтич Казимир Лещинский, читая «Естественное богословие» Генриха Альстеда, нашел, что его доказательства бытия Божия составлены весьма неумело и скорее могут достигнуть противоположной цели; в насмешку над неостроумным автором он приписал на поле книги: «ergo non est Deus». На него донесли, как на безбожника, и познанский епископ привлек его к суду. Ни шляхетская вольность, ни заступничество короля Яна Собеского, ни покорное подчинение подсудимого епископам не могли его спасти: сейм приговорил его к экстирпации языка и сожжению на костре. Антидиссидентские постановления следовали одно за другим, все более и более ограничивая права некатоликов: при переходе в XVIII в. реакция была совершенной победительницей. В 1696 г. в pacta conventa Августа II вносится запрещение вводить в сенат и принимать на важные должности вообще некатоликов. В 1716 г. шляхте запрещается строить протестантские церкви в своих имениях, а во время домашнего богослужения не дозволялись ни пение, ни проповедь. Исключались из этого правила посланники иноземных государей, но на богослужении в их жилищах посторонние лица не имели права присутствовать. Конституцией 1717 г. у протестантской шляхты отнято было право заседать в посольской избе, в комиссиях и в трибуналах и составлять кондеферации для своих религиозных целей. Единственный протестантский член сейма 1717 г. Пиотровский был исключен из числа земских послов по настоянию одного постороннего сейму каноника (Ancuta), автора вышедшей через год книжки «Полное право католической религии в Королевстве Польском и Великом княжестве Литовском».

Известно, что умственная жизнь и светская литература сильно пали в Польше XVII в. сравнительно с XVI столетием. На Речь Посполитую в эпоху католической реакции мы имеем право вообще смотреть, как на один из лучших примеров того, как гибельно отзывалась эта реакция на всех проявлениях исторической жизни в странах, имевших несчастье подчиниться в умственном отношении иезуитам. Только новые культурные веяния XVIII в. стали выводить Польшу из застоя, созданного в ней реакцией.



[1] Казуистику разрабатывали еще в XV веке доминиканцы, основавшие и теорию пробабилизма.

[2] Факты собраны в известной «Истории цивилизации в Англии» Бокля.

[3] M. Balzani. Sisto Quinto (1913).

[4] Cecchi. T. Tasso e la vita italiana nel secolo XVI – Berti. Vita di G. Bruno.

[5] Gebler. G. Galilei und die römische Curie. – Reusch. Der Prozess Galilei's.