Глава 4

 

Борьба за спасение армии

 

(окончание)

 

Скрытность Керенского по отношению к членам его собственного правительства, касающаяся судьбы предлагаемых Корниловым мер, была, вероятно, обусловлена тем, что у него в игре было несколько козырей. Задобрив Корнилова обещанием, что его условия будут приняты, он одновременно прилагал большие усилия, чтобы избежать разрыва с Советами, которые его вынесли на гребень революционной волны. Имея в виду именно эту задачу, он задумал созвать Государственное совещание, на котором были бы представлены общественные организации, в том числе Советы, солдатские комитеты, казачьи организации, кооперативное движение, Земгор, военно-промышленный комитет, бывшие члены четырёх первых Государственных Дум, делегаты от торговых и промышленных кругов и т. д. Государственное совещание созывалось в Москве с 13 по 15 августа. Керенский поставил себе целью получить от страны полномочия для ведения войны до победного конца, но без пожертвования «завоеваниями революции». Московское государственное совещание было объявлено великим событием, которое приведёт к всенародному объединению. Лишь одна политическая сила отказалась принять участие в совещании – большевицкая партия, которая пыталась саботировать его, организовав забастовку трамваев в те дни, на которые оно было назначено.

Перед грандиозным слётом, организованным Керенским, в Москве состоялась отдельная встреча местных политических и общественных деятелей, организованная для обсуждения позиции, которую следует занять во время совещания. Участники встречи установили контакт с Корниловым и обещали ему (главным образом – кадеты, а также лица несколько более правых убеждений, как бывший председатель Государственной Думы Родзянко) поддержать его усилия по восстановлению нормального положения в армии и в стране. Было опубликовано некоторое количество довольно наивных пропагандистских материалов, где Верховный Главнокомандующий рисовался внезапно возникшим новым народным героем.

Офицеры приветствуют генерала Корнилова

Офицеры приветствуют генерала Корнилова. 1 июля 1917

 

Официально Корнилову сообщили о Государственном совещании лишь за три дня до назначенного срока, по его возвращении из Петрограда в Ставку. Ободрённый телеграммами, которые хлынули на него со всех сторон и выражали поддержку и надежду, что он спасёт Россию[1], Корнилов решил поехать в Москву. Тем временем девая печать ещё больше усилила брань в его адрес.

Приехав в Москву рано утром 14 апреля, Корнилов, как многие верующие, приезжающие в столицу, посетил Иверскую часовню. Его поезд стал на одном из московских запасных путей, и там он принял ряд московских политических деятелей, многие из которых ужеприняли участие в предварительном совещании общественных деятелей, упомянутом выше. Большинство из них были кадетами. Годами позже тогдашний их лидер, Милюков, утверждал, что он предостерегал генерала от попытки государственного переворота. Однако в письме к Милюкову последний посол Временного правительства в Париже, В. А. Маклаков, вежливо, но решительно отрицал это заявление, напоминая своему адресату о том чувстве раздражения, которое доминировало тогда на московских совещаниях, и надеждах, которые возлагались на Корнилова. Маклаков даже утверждает, что московские кадеты, выражая восторг Корнилову и обещая ему политическую поддержку, стали виновниками, в полном смысле слова, тех действий, которые Корнилов предпринял в дальнейшем[2]. Правда, этот обмен мнениями между двумя видными кадетами имел место намного позже описываемых событий. Однако у самого Корнилова, несомненно, сложилось впечатление, что министры-кадеты были на его стороне и что некоторые офицеры из его окружения в Ставке (например Родионов) широко обсудили с ними политические перспективы и те перемены, которые он признавал необходимыми.

Незадолго до назначенного выступления Корнилова на Московском совещании, министр транспорта, Юренев, сообщил ему, что правительство решило просить его высказаться только о стратегическом положении на фронте, так как политические вопросы, относящиеся к законодательству и реформам, уже были достаточно освещены в других выступлениях министров. Корнилов немедленно позвонил Керенскому и решительно заявил ему, что он собирается, хотя и в сдержанной форме, сказать совещанию и стране именно то, что считает необходимым в данный момент. В своей объяснительной записке Следственной комиссии Корнилов пишет, что он не смог на это получить от Керенского ясного ответа.

И на вокзале, и по прибытии в Большой театр, где проводилось совещание, Корнилова встречали рукоплесканиями, и толпа несла его на руках. (Известны фотографии, показывающие его в несколько неудобном положении, с болтающимися ногами в высоких сапогах и удовлетворённой улыбкой на обветренном азиатском лице.) Как только он вошёл в зал, разразилась буря. Правое крыло совещания – казаки, кадеты, некоторые делегаты от кооперативного движения и Союза офицеров, встало в едином порыве и устроило ему овацию. Левое крыло продолжало сидеть и хранило гробовое молчание. Правые набросились на них, требуя, чтобы все делегаты стоя приветствовали Верховного Главнокомандующего российских вооружённых сил. Посыпались ругательства, и во всей глубине обнаружился резкий раздел российской общественности на две враждующие стороны. Это было неожиданностью для Керенского: лишь за несколько часов до этого имела место символическая сцена, когда представитель правого крыла промышленник А.А. Бубликов (он в феврале примкнул к Комитету Государственной Думы, но не был назначен министром и поэтому испытывал глухую вражду к правительству) пожал руку Церетели перед всем собранием и призвал к сотрудничеству между промышленниками и представителями рабочего класса в Совете. Бледный и взволнованный, Керенский встал с места и попросил собрание не терять достоинства и выслушать Корнилова с надлежащим уважением как «первого солдата революции».

Корнилов в Москве во время Государственного совещания

Корнилов в Москве во время Государственного совещания

 

Корнилов начал свою речь[3] в минорных тонах, заявив слушателям, что русской армии, какой она была раньше, больше не существует. Для того чтобы обеспечить защиту страны от решительного и агрессивного врага, нужно сразу же принять некоторые меры – меры, с которыми он уже ознакомил правительство и которые, он надеется, будут приняты незамедлительно. Речь Корнилова была короткой, хорошо продуманной и умеренной по тону. Принято считать, с серьёзными основаниями, что она была написана для него правительственным комиссаром в Ставке Филоненко. Когда Корнилов покидал зал, буря разразилась вновь, заглушая короткое благодарственное слово Керенского. Корнилов немедленно уехал в Могилёв. Перед отъездом он не встречался с Керенским, и с тех пор они вообще больше никогда не виделись.

Среди людей, с которыми Корнилов познакомился в Москве, был человек средних лет в английской военной форме – А. Ф. Аладьин. Он родился в тех же местах, что Керенский и Ленин, и состоял в социалистическом крыле I Думы. Когда в июне 1906 года Дума была распущена, Аладьин выполнял в Англии миссию политического характера и, таким образом, не подписывал Выборгского воззвания, как сделали многие кадеты и левые члены Государственной Думы. Поэтому он не потерял возможности быть избранным во II Думу, но, хотя крестьяне его избирательного округа просили его быть там их представителем, он предпочёл эмигрировать и поселился в Англии. Здесь он открыл коммерческое дело и стал продавать югурт, который тогда производил и широко рекламировал Пастеровский институт в Париже[4]. Когда началась война, Аладьин поступил в английскую армию и, узнав о революции в России, стал обращаться к британскому правительству и верховному командованию с различными предложениями послать его для работы в родную страну. В конечном итоге лорд Мильнер, без особой охоты, согласился поручить ему такую поездку в Россию.

Аладьин и Корнилов прекрасно подходили друг к другу. Аладьин был талантливым оратором, лучшим в I Думе. Он был настоящим космополитом, владел несколькими западноевропейскими языками и хорошо разбирался в западных политических делах. Эти его качества произвели сильное впечатление на Корнилова, не меньшее, чем намёки Аладьина на связи с высокопоставленными представителями британских политических и военных кругов (в действительности англичане к нему относились с определённой осторожностью, чтобы не сказать – с подозрением). Аладьин же увидел в Корнилове одного из редких русских военных или политиков, который твёрдо знает, чего он хочет, который не являлся тайным монархистом и был настоящим выходцем из народа, достигшим своего высокого положения лишь благодаря прирождённым способностям и упорству. Корнилов пригласил Аладьина в Ставку в надежде использовать его как информатора и политического советника.

Главное значение речи Корнилова на Московском совещании заключалось в том, что из неё вся страна узнала о стремлении Верховного Главнокомандующего добиться от правительства проведения реформ, которые могли бы быть неприемлемы для Советов и для всех тех, для кого охрана «завоеваний революции» была важнее, чем военная победа. Речь Корнилова вышла далеко за пределы простого вопроса восстановления дисциплины в армии. Он сослался на данные, которые показывали упадок производства оружия и боеприпасов во всей стране, и огласил длинный список офицеров, предательски убитых своими солдатами. Страна теперь узнала, может быть впервые, как широко распространилось на фронте братание и как безрассудно были оставлены русские позиции на фронте.

Речь Корнилова произвела на слушателей, и в том числе на министра-председателя, огромное впечатление. Керенский пустился, очертя голову, в самые невероятные и фантастические разглагольствования. В его словах сочетались попытка защитить достижения Временного правительства и неопределённые угрозы в адрес тех, кто отказывается идти по пути, ведущем к нераздельным целям водворения революционного и государственного порядка. К концу речи Керенский уже совершенно не владел своим ораторским даром. Он провозгласил:

 

<...> Но пусть будет то, что будет. Пусть сердце станет каменным, пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все те цветы и грёзы о человеке (возглас сверху: «Не нужно!»), над которыми сегодня, с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу. Не будет этого. (Возглас сверху: «Не можете вы этого сделать, – ваше сердце вам этого не позволит».) Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, я буду думать только о государстве. И пусть знают, что всё, чего вы хотели и чего не было, может быть. (Возглас: «Да здравствует Временное правительство!») <...>[5]

 

Слушатели почувствовали, что Керенский на грани нервного припадка. Один из них, московский кадет Н. И. Астров, повернулся к своему соседу, военному врачу, и сказал, что происходящее больше по его части: «Это не политика, это истерика».

Речь Керенского положила конец Московскому совещанию, которое оказалось полным провалом. Все вопросы остались нерешёнными. Было неясно, одобряет ли Керенский жёсткие меры для восстановления дисциплины или же угрожает офицерам преследованиями, если они не будут поддерживать революционное правительство. Одно только стало очевидным для всех присутствующих – что подобное собрание неспособно создать новый парламент или какой-либо иной орган, представляющий всю страну, на который правительство могло бы опереться. Отныне даже самая безобидная резолюция не могла быть поставлена на голосование без того, чтобы немедленно не выявлялась глубокая трещина, расколовшая русское общество.

 

К оглавлению книги

 



[1] См., например, телеграмму, опубликованную в «Русских Ведомостях» от 10 августа 1917 г.

[2] Это письмо см. на с. 168-170 наст. изд.

[3] Протоколы Московского государственного совещания были опубликованы в СССР под заглавием: Государственное Совещание (М., 1930). В издании Академии Наук СССР «Революционное движение в России в августе 1917 г.» выражаются сомнения в точности этой публикации и приводится другой текст речи Корнилова, со ссылкой на стенографическую запись и с поправками от редактора, с явной целью показать, что Московское совещание положило начало «контрреволюционному заговору Корнилова (Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа / Под ред. Д.А. Чугаева. М., 1959. С. 364-369. (Великая Октябрьская Социалистическая Революция: Документы и материалы).

[4] Во главе парижского Пастеровского института тогда стоял известный русский учёный И. И. Мечников – политический эмигрант умеренных взглядов.

[5] Государственное Совещание. С. 307.