Глава 8

 

Увольнение Корнилова

Утром 27 августа Корнилов получил от Керенского телеграмму с приказанием временно сдать должность ген. Лукомскому и выехать в Петроград, не дожидаясь приезда нового Верховного Главнокомандующего. Подавляя бешенство, вызванное гнусным обращением с ним Керенского, Корнилов пишет в своих показаниях Следственной комиссии:

 

Зная, что в Петрограде накануне рассматривался, в заседании Временного правительства, проект распространения закона смертной казни на внутренние округа России, что должно было сильно отразиться на боеспособности армии в благоприятную сторону и обуздать анархические выступления левых партий, я пришёл к убеждению, что правительство снова подпало под влияние безответственных организаций и, отказываясь от твёрдого проведения в жизнь предложенной мной программы оздоровления армии, решило устранить меня как главного инициатора указанных мер.

Ввиду тягчайшего положения страны и армии, я решил должности Верховного Главнокомандующего не сдавать и выяснить предварительно обстановку[1].

 

Корнилов спросил Лукомского, согласен ли тот принять обязанности Верховного Главнокомандующего. Лукомский ответил, что при сложившихся обстоятельствах он не может заменить Корнилова, и показал ему проект телеграммы, которую он собирался послать Временному правительству, чтобы оповестить его о своём решении. Корнилов пишет, что 27-го числа он долго разговаривал с Савинковым по прямому проводу. Два года спустя Савинков дополнил его краткий рассказ:

 

Ночь с 26-го на 27-е и половину дня 27-го я провёл в беседах по прямому проводу с Филоненкой и ген. Корниловым. Керенский предлагал объявить о восстании ген. Корнилова немедленно, и этого же мнения держался министр финансов Некрасов, но остальные члены Временного правительства и некоторые общественные деятели, как П.Н. Милюков и В.А. Маклаков, многократно настаивали перед Керенским на необходимости ликвидировать недоразумение и сговориться с ген. Корниловым. В частности, мне удалось добиться обещания не опубликовывать ничего до окончания моих бесед по прямому проводу. В этих моих беседах я приказывал Филоненке немедленно покинуть Ставку и приехать в Петроград, ген. Корнилова же убеждал во имя блага родины подчиниться Временному правительству. Хотя ген. Корнилов ответил мне отказом, но из текста переговоров было видно, и этого мнения держались все, кто ознакомился с этим текстом, – что с ген. Корниловым есть возможность сговориться и этим ликвидировать инцидент. Поэтому я вернулся с прямого провода в Зимний дворец днём 27-го с воскресшей надеждой на благополучное разрешение конфликта. Но надежда эта не оправдалась. Некрасов встретил меня словами, что он уже приказал опубликовать о выступлении, или, держась официального текста, об «измене» ген. Корнилова. Он сказал мне кроме того: «Покамест вы разговариваете по проводу, ингуши подходят к Петрограду».

Совершилось непоправимое. Инцидент не был ликвидирован в Зимнем дворце, недоразумение разрослось до размеров вооружённого выступления, и вся Россия была оповещена о том, что ген. Корнилов «мятежник». В ночь на 28-е ген. Алексеев, Терещенко и я уже безнадёжно обсуждали вопрос, как потушить разгорающийся пожар, а утром я спросил Керенского, понимает ли он, что армия после удара, нанесённого ей, погибнет. Керенский мне ответил, что армия не погибнет и что, напротив, воодушевлённая победой над контрреволюцией, она ринется на германцев и победит[2].

 

Разговор по прямому проводу с Савинковым и с правым кадетом Маклаковым убедил Корнилова в том, что Львов не только обманул Керенского, составив так называемый «ультиматум», но и не имел никаких полномочий, когда приезжал в Ставку якобы по поручению Керенского. Осознав эти обстоятельства, Корнилов выразил готовность обсудить все возникшие проблемы как с Маклаковым, так и с Савинковым и с Керенским. Главным препятствием к таким разговорам был посланный ему приказ сдать должность. Корнилов не мог с честью его выполнить, так как уже приказал ген. Крымову двинуть 3-й конный корпус на Петроград и занять столицу, как было предварительно договорено между ним и Савинковым. Уже будучи отрешённым от должности, он передал Крымову, что ему следует во что бы то ни стало действовать в соответствии с полученными ранее инструкциями. С этого времени полностью оборвалась связь между Корниловым и Конным корпусом.

Вечером 27 августа правительственный комиссар в Ставке Филоненко пришёл к Корнилову и попросил, чтобы его освободили от должности, так как ему только что было приказано вернуться в Петроград. Корнилов отказался его отпустить. Тогда Филоненко попросил, чтобы его арестовали: это даст ему формальное основание для отказа подчиниться приказу Савинкова. Корнилов отказал ему и в этом, однако на следующий день передумал: Филоненко разрешили уехать и даже предоставили ему особый поезд[3].

Дальнейших разговоров по прямому проводу не велось до 28 августа. Корнилов тогда узнал, что в газетах появилось официальное сообщение, обвиняющее его в заговоре, мятеже и измене, где в качестве доказательств этих обвинений приводились показания Львова и приближение войск к Петрограду. В Ставке атмосфера была крайне напряжённая. Дежурный офицер арестовал помощника Филоненко – Фонвизина, но эта мера была немедленно отменена Корниловым, который лично извинился перед пострадавшим.

А. Керенский

 

Главнокомандующим фронтами было сообщено из Ставки, что, несмотря на увольнение, Корнилов продолжает исполнять свои обязанности. Генерал Клембовский, командующий Северным фронтом, которому после отказа Лукомского было предложено временно заменить Корнилова, также ответил отказом. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом ген. Деникин послал телеграмму Временному правительству, в которой выражал полную солидарность с Корниловым и называл его увольнение непоправимым ударом по армии. Вслед за этим комиссар Юго-Западного фронта приказал арестовать Деникина и главных его помощников. Их бросили в местную тюрьму, где они подвергались угрозам и оскорблениям «большевизанствующей» солдатни[4].

С того времени как газеты объявили о «предательстве» Корнилова, исчезла всякая надежда рассеять возникшее недоразумение. Керенский назначил Чрезвычайную следственную комиссию в составе государственного морского прокурора И.С. Шабловского и двух военных юристов – полковника Р.Р. Раупаха и полковника Н.П. Украинцева. Им было приказано выехать в Ставку, чтобы допросить Корнилова, который должен был быть арестован. Когда они приехали, Корнилов просто показал им текст своего соглашения с Савинковым об отправке на Петроград 3-го конного корпуса, а также ленту своего последнего разговора с Керенским по прямому проводу 26 августа. С этого момента вся симпатия членов Следственной комиссии перешла на сторону бывшего Верховного Главнокомандующего. Их последующие попытки побудить Керенского дать осмысленные показания о событиях окончились фактической ссорой с ним[5].

В это же время миллионы солдат и офицеров, всё ещё являвшиеся вооружёнными силами России, оставались без законного главнокомандующего, а различные штабы не знали, кому подчиняться, даже в текущих делах.

Корнилов ответил на обвинения, выдвинутые против него, почти тотчас после их публикации, хотя его заявление было передано по радио из Ставки лишь 28 августа в 5 часов 30 минут утра:

 

Телеграмма министра-председателя за № 4163 во всей своей первой части является сплошной ложью: не я послал члена Государственной Думы В. Львова к Временному правительству, а он приехал ко мне, как посланец министра-председателя. Тому свидетель член Государственной Думы Алексей Аладьин.

Таким образом свершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу Отечества.

Русские люди! Великая родина наша умирает. Близок час её кончины.

Вынужденный выступить открыто – я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство, под давлением большевистского большинства Советов, действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну внутри.

Тяжёлое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей родины. Все, у кого бьётся в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, – в храмы, молите Господа Бога об явлении величайшего чуда спасения родимой земли.

Я, генерал Корнилов, – сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ – путём победы над врагом до Учредительного Собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад новой государственной жизни.

Предать же Россию в руки её исконного врага – германского племени – и сделать русский народ рабами немцев – я не в силах. И предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли.

Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины![6]

 

Это гневное и бескомпромиссное воззвание выдаёт стиль Завойко – не слишком удачный.

Приказ генерала Л. Г. Корнилова от 29 августа 1917

 

Удивительно, как мало знал Корнилов о том, что происходило в Петрограде в этот судьбоносный день 28 августа. Он явно предполагал, что Временное правительство ещё как-то функционирует. В действительности же, большинство его членов даже не знало, считаются ли они ещё министрами или нет. Когда рано утром 27 августа, перед закрытием заседания, длившегося всю ночь, они заявили Керенскому о своей отставке, он просто вышел, не потрудившись сообщить, принял ли он её. Напомним, что следующее заседание было назначено в тот же день, на 11 часов утра. В назначенное время министры собрались в Зимнем дворце, где узнали только, что заседание отложено до 3-х часов дня. Ничего не происходило. Министры (социалисты и не социалисты) проводили время в дружелюбных разговорах, отпускали шуточки о том, каким образом будет осуществляться будущая диктаторская власть. Время от времени до министров доходили слухи о деятельности триумвирата – Терещенко, Некрасова и Керенского: так, они узнали, что двигающиеся на Петроград войска были посланы с согласия самого Керенского, что он вызвал ген. Алексеева с целью, как говорили, предложить ему должность Верховного Главнокомандующего. Министр продовольствия убеждал своих коллег не терять времени зря и обсудить в порядке частного совещания какой-то закон о продовольствии. «Так провели мы весь день 27-го и разошлись поздно вечером без ясного представления о происходящем», – докладывал Кокошкин[7].

На следующее утро (28-го) Кокошкин был приглашён на частное совещание:

 

Приехав в Зимний дворец, я застал Керенского очень потрясённым, положение, по его словам, почти безнадёжно, войска, руководимые Корниловым, быстро приближаются, миновав все преграды. Впечатление было такое, что к вечеру Петроград будет ими занят... Гражданская война казалась неизбежной. Надо сказать, что в это время в кадетских кругах созрел некоторый план. Руководители партии главной задачей её считали предупреждение междоусобной войны. Когда началось совещание, я предложил посредничество ген. Алексеева, чтобы уладить конфликт. Один из министров-социалистов, фамилию которого я в своё время могу огласить, предлагал составить директорию из нескольких лиц при участии ген. Алексеева. Я же стоял за то, чтобы Керенский, покинув правительство, передал власть Алексееву, что поддерживал также один из социалистов. Когда все высказались, то было ясно, что большинство стояло за Алексеева, но обсуждение наше кончилось ничем. Керенский, подчеркнув, что это частное совещание, как-то прервал его без всякого заключения.

 

Явная поддержка Алексеева министрами всё же произвела на Керенского некоторое впечатление, и он решил поговорить с генералом. Алексеев, вероятно не доверяющий своему собственному суждению в политических делах, отказался с ним вести переговоры, если не будет Милюкова. Милюков заявил о своей готовности поехать в Ставку, если его присутствие там поможет избежать братоубийственного столкновения. Но Керенский отклонил его предложение. С этого момента второе коалиционное правительство больше не собиралось и его существование фактически прекратилось.

К этому времени, как мы увидим ниже, военное положение радикально изменилось, и не в пользу Корнилова. Движение войск на столицу остановилось. Генерал Крымов, не получая больше никаких указаний от Корнилова, оказался совершенно отрезанным от Ставки. События, разыгравшиеся в последующие дни в Зимнем дворце, могут быть восстановлены на основе рассказа о них Н.М. Кишкина[8]. Кадет Кишкин был 27 августа вызван в Петроград к Керенскому, который хотел ему предложить министерство внутренних дел в «директории» из шести министров, которую он собирался возглавить. Керенский встретился с ним 28 августа, и, как до него Кокошкин, Кишкин откровенно заявил, что Керенскому следовало бы уйти из правительства и передать власть Алексееву. «Народ не пойдёт за Алексеевым», – возразил ему Керенский. Тогда Кишкин предложил образование директории, в состав которой вошёл бы и Алексеев, но Керенский снова заколебался и предложил вместо Алексеева ген. Верховского, который тогда командовал Московским военным округом[9]. Таким образом, первая встреча между Керенским и Кишкиным ни к чему не привела.

Поздно ночью 28 августа (явно после того как большинство членов правительства уже разошлись) Керенский снова вызвал Кишкина в Зимний дворец. Когда тот приехал, Керенского во дворце не было, и Кишкин застал лишь Некрасова и министра внутренних дел Авксентьева: они находились «в полной прострации». Когда Керенский, наконец, вернулся, он казался куда более уверенным в себе из-за полученных им, как он сообщил, хороших известий. Разговор опять зашёл о ген. Алексееве, и вскоре появились А.Р. Гоц и И.Г. Церетели – оба видные члены и, вероятно, посланцы ЦИК'а Петроградского Совета[10]. Керенский попросил их выйти в соседнюю комнату и, оставшись наедине с Некрасовым и Кишкиным (Авксентьев только что вышел), он обратился к Кишкину с просьбой высказать своё «окончательное мнение». Кишкин опять сказал, что полномочия министра-председателя было бы желательно передать Алексееву. Керенский возразил:

 

– А если Алексеев не согласится?

– Тогда назначить его Верхов[ным] главнокомандующим] и ввести в состав Временного прав[итель]ства.

– Нет, власть отдать я не могу.

Затем, обращаясь к Н.В. Некрасову, как бы в изнеможении лежавшему на кушетке, Керенский спросил:

– Каково ваше мнение по этому вопросу, Николай Виссарионович?

– Я нахожу, что без того или иного участия ген. Алексеева в составе правительства нельзя разрешить кризиса.

 

Таков был ответ Н.В. Некрасова. Тогда Керенский, разведя руками, заявил, что: «Оставшись один, я ухожу к ним» – жест по направлению той комнаты, где его ожидали Церетелли [так! – Г.К.] иГоц. И он ушёл.

Только что М.Н. Кишкин вышел из кабинета, ему было подано письмо от П.Н. Милюкова с известием, что ген. Алексеев согласился стать во главе правительства. Н.М. Кишкин немедленно вернулся и передал это сообщение Некрасову, прося доложить об этом Керенскому.

На следующий день Кишкин не общался напрямую с Керенским, но говорил с Некрасовым, а также с его другом и братом по масонству – Н.Н. Волковым. Когда 30 августа он опять приехал к Керенскому, вопрос о введении Алексеева в правительство больше не поднимался, но Керенский заявил Кишкину: «Некрасова я не беру в кабинет», указав тем самым, что у них, вероятно, произошла какая-то ссора. Некрасов был назначен финляндским генерал-губернатором, и правление «триумвирата» на этом закончилось. Новое правительство, однако, удалось создать не сразу.

Тем временем Керенский предпринял решительные шаги, чтобы найти выход из создавшегося политического положения. Посетив 29 августа ген. Алексеева, он не предложил ему должности министра-председателя, но попросил принять пост Верховного Главнокомандующего без участия в правительстве. Алексеев отказался от этого предложения, но согласился стать начальником штаба при условии, что сам Керенский станет Верховным Главнокомандующим. Причины, побудившие его сделать такое предложение, остаются загадочными. Основываясь на отрывках его воспоминаний, опубликованных в Праге (см. прим. 32 к гл. 1), мы знаем, что Алексеев был весьма невысокого мнения о характере, уме и способностях Керенского. Но гражданская война привела бы к поражению России в борьбе против Германии: эти соображения, вероятно, были для него основными. Сознавая свой высокий престиж и влияние на офицеров Ставки, он имел все основания предполагать, что и Корнилов согласится признать его власть. Накануне он нашёл Керенского подавленным и угнетённым и добился от него обещания, что предложения Корнилова, которые Керенский всегда стремился отложить в долгий ящик, будут приняты. Алексеев чувствовал, что в качестве начальника штаба он будет в состоянии защитить тех офицеров Ставки, которые поддержали Корнилова и могли бы из-за этого подвергнуться преследованиям со стороны Керенского и его левых сторонников

Советником у Алексеева был П.Н. Милюков, отношение которого к революции мало изменилось со времени его отставки: относясь лично к Керенскому весьма критически, он, тем не менее, продолжал считать правительство, созданное в марте и перекроенное в конце июня 1917 года, законным. Хотя он, конечно, осуждал слабость, нерешительность и оппортунизм, которые правительство продемонстрировало в течение августа, он, тем не менее, порицал и открытое неповиновение Корнилова[11].