Глава 9

 

Роль генерала Алексеева

К тому времени, когда Алексеев согласился стать начальником штаба при Верховном Главнокомандующем Керенском, радикально изменились положение и настроение войск, посланных Корниловым к Петрограду и остановившихся на подступах к городу. Войскам было сказано, что их посылают для того, чтобы обеспечить правительство военной поддержкой в случае ожидаемого большевицкого восстания. Но 28 августа они узнали, что их Верховный Главнокомандующий – мятежник и заговорщик и что войска собираются использовать для свержения того самого правительства, которое они должны были защищать. Смятение было полным. К тому же толпы агитаторов и пропагандистов убеждали солдат, что 29 августа в столице никакого восстания не предвидится. В конечном итоге, правительственный комиссар при Ставке Филоненко, который в этот день вернулся в Петроград, обратился с воззванием к войскам корпуса ген. Крымова, где обличал ген. Корнилова и утверждал, что они были обмануты своими офицерами. Действие всей этой пропаганды усугублялось публикацией всё более яростных воззваний и обвинений, исходящих как от Керенского, так и от Корнилова.

Вследствие этой кампании войска Крымова стали ненадёжными и неуправляемыми. Они послали своих представителей в Петроградский Совет, для того чтобы самим посмотреть, в каком состоянии дела, и наладить контакт с войсками петроградского гарнизона, которые были уже предупреждены Савинковым, Керенским и Советом о необходимости защищать столицу. Даже так называемая Дикая дивизия, которую Корнилов, не обращая внимания на настоятельную просьбу Савинкова, послал на Петроград с войсками Конного корпуса, грозила отбиться от рук. Большую её часть составляли кавказские мусульмане. В конце августа в Петрограде был созван съезд мусульманских народностей. Когда делегаты этого съезда узнали о возникшем конфликте между министром-председателем и Верховным Главнокомандующим, они решительно стали на сторону правительства. Выступление Корнилова было представлено как контрреволюционная попытка реставрации монархии, успех которой поставит под угрозу все перспективы развития национальной независимости, за которую боролись их деды и отцы. Поэтому они послали в Дикую дивизию своих представителей, чтобы уговорить войска остаться верными правительству (т.е. Керенскому).

Генерал Крымов был сбит с толку. Он выступил на Петроград, убеждённый в единодушии Корнилова и Керенского. Когда 30 августа к нему приехал его друг, полк. Самарин, он сразу же согласился посетить столицу под защитой охранного документа, дабы на месте посмотреть, как можно ещё спасти положение. Здесь 31 августа он встретился с ген. Алексеевым, который объяснил ему, по каким причинам он согласился служить в качестве начальника штаба под начальством Керенского. У него также состоялась драматичная встреча с Керенским, который позже опубликовал о ней несколько приукрашенный рассказ. Керенский сказал Крымову, что не арестует его, но просит оставаться в распоряжении Чрезвычайной следственной комиссии, которую он только что назначил. Когда Крымов ему показал последние приказы, полученные им от Корнилова, он иронически заметил: «Вы, генерал, очень умны, я давно слышал, что вы умный»[1]. При прощании Керенский отказался подать генералу руку. После разговора Крымов пошёл на квартиру к другу, написал короткую записку для Корнилова и застрелился.

Генерал Крымов

Генерал Александр Михайлович Крымов

 

Генерал А.М. Крымов, очень храбрый офицер, – одна из наиболее загадочных фигур 1917 года. Он был высокий и плотный, хорошо образованный, но грубоватый, порывистый и склонный к депрессиям. Время, когда он руководил наступлением Конного корпуса на Петроград, совпало с кризисом в его личной жизни: расстроился его брак. После встречи с Керенским он, видимо, утратил и надежду на спасение России. Короткая записка, которую он написал перед смертью, была передана Корнилову, который её прочел, но никому не раскрыл её содержания. После смерти Крымова Терещенко счёл возможным рассказать об его участии в заговоре против Николая II. Другой участник заговора – Гучков – это участие отрицал. Терещенко не настаивал на своих утверждениях, но, вероятно, был всё-таки прав[2].

Первой задачей ген. Алексеева в его новой должности было объяснить своё поведение Корнилову и заручиться его поддержкой. Связавшись с Корниловым по прямому проводу, он разговаривал с ним доверительно и примирительно, совсем не как с бывшим своим подчинённым, обвиняемым в вооружённом мятеже. Он описал Корнилову ту административную неразбериху, которая воцарилась в частях русской армии на линии фронта, сказал, что Юго-Западный фронт совершенно лишился достойных начальников, что все офицеры его штаба в Бердичеве сидят под арестом. В Выборге недостаток офицеров привёл к мятежу, во время которого был убит генерал. Войска Крымова остановились в своём продвижении на Петроград и стоят широким фронтом от Ямбурга до Луги и Вырицы.

Описав таким образом ситуацию, ген. Алексеев продолжил:

 

В тяжкие минуты развала управления армиями нужны определённые и героические решения. Временное правительство принимает решение вручить верховное командование министру-председателю с тем, чтобы начальником штаба был назначен генерал Алексеев[3]. Подчиняясь сложившейся обстановке, повинуясь велениям любви к родине, после тяжкой внутренней борьбы, я готов подчиниться этому решению и взять на себя труд начальника штаба. Но такое решение моё требует, чтобы переход к новому управлению совершился преемственно и безболезненно. Преемственность нужна в мыслях по управлению войсками, чтобы не ломать уже сделанного, вести дело обороны по началам, вами принятым. Безболезненность нужна для того, чтобы в корень расшатанный организм армии не испытал ещё лишнего толчка, последствия которого могут быть роковыми[4].

 

Алексеев уверял, что будет настаивать на проведении тех мер, которым положил начало сам Корнилов. Он предпочёл бы приехать в Могилёв «в качестве не занимающего официального положения в армии», но ему пришлось уступить желанию правительства быстро «положить предел неопределённому положению» на фронте и в тылу[5].

В ответ Корнилов прочёл Алексееву телеграмму, посланную ген. Лукомским министру-председателю, в которой описывалось хаотическое состояние управления армией, и попросил его приехать в Ставку. В телеграмме Лукомского также содержалась просьба об освобождении главнокомандующего Юго-Западным фронтом ген. Деникина и членов его штаба и о прекращении рассылки приказов и телеграмм, порочащих Корнилова.

Алексеев обещал сейчас же предъявить правительству телеграмму Лукомского. Корнилов убеждал его как можно скорее приехать в Могилёв и сообщил о своём согласии управлять армией до приезда нового начальника штаба, если правительство отменит «свои распоряжения, в силу которых прекратились намеченные [Корниловым] стратегические перевозки войск». Алексеев обещал передать также и это.

Правительство (т.е. Керенский) действительно согласилось на условия, выдвинутые Корниловым, за исключением вопроса дальнейшего продвижения войск на Петроград. Создалась нелепая ситуация: правительство приказывало войскам подчиняться мятежному генералу.

Алексеев выехал в Могилёв поздним утром 31 августа. Его злоключения только начинались. По пути он остановился в Витебске, чтобы навестить местный гарнизон, и воспользовался случаем, чтобы поговорить с Лукомским по прямому проводу. Разговор этот состоялся после полуночи, 1 сентября[6]:

 

Ген. Алексеев: Здравствуйте, Александр Сергеевич. Я говорю из Витебска в дополнение своих разговоров с главковерхом от 14 и 20 час. 30 сент. Циркулирующие сплетни и слухи окутывают нежелательным туманом положение дел, а главное – вызывают некоторые распоряжения Петрограда, отдаваемые после моего отъезда оттуда и могущие иметь нежелательные последствия. Поэтому прошу ответить мне: 1) считаете ли, что я следую в Могилёв с определённым служебным положением или же только для переговоров. 2) Предполагается ли, что с приёмом мною руководства армиями дальнейший ход событий будет определяться прибывающей в Могилёв, вероятно, 2 сент. или вечером 1 сент. следственной комиссией] под председательством гл. морского прокурора Шабловского? <...> Прошу ответить мне на эти два вопроса, ибо от этого будет зависеть моё собственное решение, так как я не могу допустить себе быть простым свидетелем этих событий, которые подготовляются распоряжениями и которых безусловно нужно избежать. Потому-то я решил вас вызвать из Витебска с тем, чтобы не было каких-либо недоразумений, а главное – получить данные для сношений моих с Петроградом. Алексеев.

Ген. Лукомский: Сегодня вечером ген. Корнилов говорил мне, что он смотрит на вас как на лицо, предназначенное на должность наштаверха и предполагал после разговоров с вами и показав вам ряд документов, которых вы, вероятно, не имеете, дать вам своё окончательное решение, считая, что, быть может, ознакомившись с делом, вы несколько измените тот взгляд, который, по-видимому, у вас сложился. Во всяком случае уверяю вас, что ген. Корнилов не предлагал устраивать из Могилёва форт Шаброль[7] и в нём отсиживаться. Я убеждён, что ради того, чтобы не прерывать оперативной деятельности и дабы в этом отношении не произошло каких-либо непоправимых несчастий, вам не будут чиниться никакие препятствия по оперативным распоряжениям. Вот всё, что я знаю. Если этот ответ вас не удовлетворяет, я могу разбудить ген. Корнилова и дать вам дополнительный ответ. Нужно ли? Лукомский.

 

Алексеев ответил, что Корнилова разбудить необходимо, так как сказанного Лукомским «недостаточно». После перерыва Лукомский вернулся к аппарату:

 

Ген. Лукомский: Передаю вам ответ ген. Корнилова: ген. Корнилов сообщает, что он просит вас приехать, как полномочного руководителя армиями. Но вместе с этим ген. Корнилов настаивает, чтобы вы приняли все меры к тому, чтобы никакого войска из других пунктов теперь в Могилёв не вводилось и к нему не подводилось, ибо, по настроению здешних войск, произойдет кровопролитие, которое ген. Корнилов считает необходимым избежать. Со своей стороны, он примет меры, дабы никаких волнений в Могилёве не было. Ген. Корнилов просит вас ответить, можете ли вы ручаться, что эта его просьба о том, чтобы войска к Могилёву не подводились, будет исполнена? Лукомский.

Ген. Алексеев: Сделаю всё. Если бы встретились затруднения, из Орши буду разговаривать по аппарату с министром-председателем и до той минуты, пока не добьюсь отмены сделанных распоряжений, не допущу движения эшелонов и не прибуду сам. Только добившись этой меры, буду продолжать путь до Могилёва. Алексеев.

 

После этого Лукомский позвал к аппарату полк. Пронина, члена Главного комитета Союза офицеров. Он попросил Алексеева сказать ему, «как быть главному комитету и какой позиции держаться» и прибавил:

 

Как вам известно, Союз офицеров до последней минуты шёл по тому пути, на который вы его благословили, и главный комитет всегда поддерживал те требования, которые предъявлялись ген. Корниловым для устроения армии. Пронин.

Ген. Алексеев: В деле устроения армии все меры будут энергично поддерживаться и проводиться. Если в этом я потерплю неудачу, то сложу полномочия. Данная же минута требует особливого спокойствия и поддержания полного порядка, насколько это зависит и от деятельности главного комитета. Рассчитываю скоро прибыть в Могилёв. Алексеев.

Полковник Пронин: Покорно благодарю. Смею добавить, что судьба главного комитета и всего Союза офицеров всецело находится в ваших руках. Полк. Новосильцев [председатель Союза офицеров] арестован и находится в Витебске. Пронин.

Ген. Алексеев: Поговорим в Могилёве. О полк. Новосильцеве я знаю. Алексеев.

 

Тут встаёт вопрос, на чём же, в действительности, основана вся эта суета по поводу движения правительственных войск на Могилёв? Эта история настолько невероятна, что вряд ли кто решился бы утверждать её истинность, если бы она не подкреплялась двумя совершенно независимыми источниками: книгой Г. Аронсона «Россия в эпоху революции» (см. прим. 6) и некоторыми телеграммами, сохранившимися в копиях у ген. Деникина.

Члены Витебского Совета знали о поездке Алексеева в Могилёв и боялись, что он может прийти к компромиссу с Корниловым, вместо того, чтобы отнестись к нему как к преступнику (каковым они его считали). Пока члены Совета ожидали на вокзале поезд Алексеева, чтобы задержать генерала, когда он приедет, ими была перехвачена телеграмма, отправленная Керенским в Оршу полк. Короткову с приказанием немедленно идти на Могилёв и арестовать Корнилова с прочими заговорщиками. Когда поезд ген. Алексеева прибыл на вокзал, Григорий Аронсон, председатель Витебского Совета, и член Совета Е.В. Тарле (будущий известный советский историк) вошли в вагон к Алексееву и высказали сонному генералу свои опасения насчёт его поездки в Могилёв. Алексеев им ответил, что он совершенно согласен с Керенским по поводу необходимости найти мирный выход из возникшего конфликта. Поэтому вмешательство со стороны Совета не только не является необходимым, но может принести значительный урон делу. Тогда члены Совета показали Алексееву ленту телеграммы с приказанием Короткову идти на Могилёв.

Алексеев был этим известием ошарашен. Он заметил, с тяжёлым вздохом, что в Петрограде они с Керенским окончательно сговорились обо всём и что он согласился взять поручение в Ставке только при условии применения мирных путей выхода из ситуации. В состоянии большого возбуждения генерал сделал попытку связаться с Керенским по прямому проводу, но линия была постоянно занята. Именно тогда он связался со Ставкой и имел длинный разговор с Лукомским, приведённый выше. По окончании разговора Алексеев выглядел даже более старым и усталым, чем раньше. Он предостерёг членов Витебского Совета от каких-либо опрометчивых действий, напомнив им, что германский генеральный штаб поддерживал подрывную деятельность в России с 1879 года... Встреча окончилась в резких тонах: Алексеев пренебрежительно отозвался о выборных солдатских комитетах и Советах, тогда как Аронсон с Тарле полагали, что это – единственные факторы, противостоящие развалу армии.

Генерал Алексеев

Генерал Алексеев, 1915

 

Продолжив свой путь на Могилёв, Алексеев в Орше встретился с полк. Коротковым и внушил ему необходимость избежать кровопролития. Авангард отряда Короткова достиг уже тогда станции Лотва, в 20 верстах от Могилёва[8].

Как только Алексеев прибыл в Могилёв, он был вызван по прямому проводу ген. Верховским, командующим Московским военным округом, который сообщил, что вскоре выезжает в Ставку «с крупным вооружённым отрядом для того, чтобы покончить то издевательство над здравым смыслом, которое до сих пор имеет место». Корнилов и ряд других офицеров Ставки должны быть немедленно арестованы, и он, Верховский, вызывая ген. Алексеева, надеялся от него услышать, что эти аресты уже проведены. В этот момент Алексеев был вызван к другому аппарату Керенским. Верховский отказался дожидаться его возвращения и просил «доложить ген. Алексееву, что он может произвести аресты, опираясь на все войска, находящиеся в Могилёве, кроме текинцев и офицеров-поляков»[9].

Последующий разговор между Керенским и Алексеевым представляет исключительный интерес для понимания всей возникшей тогда ситуации[10]. Он имел место 1 сентября, между 15 часами 30 минутами и 17 часами 10 минутами:

 

Керенский: Здравствуйте, генерал. Позвольте удостоверить вашу личность следующим вопросом: где вы впервые ознакомились с телеграммами из Ставки и фронтов, когда были у меня?

Ген. Алексеев: Ночью в вашем кабинете в Зимнем дворце в присутствии Вырубова и временно приходивших Терещенки и Некрасова.

Керенский: Теперь я вас слушаю.

Ген. Алексеев: В 15 час. 1 сент. прибыл в Могилёв. Всю ночь с 1 до 9 час. провёл в Витебске в переговорах с представителями местного Совета рабочих и солдатских депутатов и по аппарату с ген. Корниловым через ген. Лукомского. Резюме продолжительного разговора по аппарату заключается в следующем: Корнилов ожидает моего приезда, как полномочного руководителя армиями. Но вместе с тем ген. Корнилов просит принять меры к тому, чтобы никакие войска из других пунктов теперь в Могилёв не вводились и к нему не подводились, ибо, по настроению здешних войск, может произойти кровопролитие, которое повлечёт за собою неисчислимые последствия. Корнилов считает необходимым этого избежать. Со своей стороны, он принимает меры, дабы никаких волнений в Могилёве не было. Необходимость длительных переговоров с Могилёвым вытекала из следующего серьёзного обстоятельства: при отъезде я принял на себя перед вами обязательство путём одних переговоров окончить дело, не сомневаясь нисколько, что задача эта должна быть достигнута во что бы то ни стало. Мне не было сделано даже намёков на то, что уже собираются войска для решительных действий против Могилёва. Между тем, уже в Витебске я получил безусловные сведения от организаций, что такой отряд собирается в Орше под начальством полк. Короткова, что Витебский и Смоленский комитеты сделали распоряжение о сборе войск и отправлении их в Оршу. В Орше имел разговор с полк. Коротковым и комиссаром Западного фронта. Полк. Коротков предъявил мне вашу телеграмму, кажется за № 525, предписывающую начать решительные действия против Могилёва... (прервано).

Керенский: Нами был получен за эти сутки целый ряд сообщений, устных и письменных, что Ставка имеет большой гарнизон из всех родов оружия, что она объявлена на осадном положении, что на 10 вёрст от окружности выставлено сторожевое охранение, произведены фортификационные работы с размещением пулемётов и орудий. Так как вместе с тем продолжали поступать телеграммы требовательного характера, на одной из станций был задержан бежавший Завойко[11], по прямому проводу в Москву генерал-квартирмейстер говорил тоном совершенно недопустимым, так как ген. Крымов перед самоубийством предъявил приказ, им изданный и не оставляющий сомнении в намерениях Ставки, так как попытки Каледина, связанного со Ставкой, не прекращаются, я, принимая всю обстановку во внимание, не считал возможным подвергать вас и Следственную комиссию возможному риску и предложил Короткову двигаться. Никаких других распоряжений каким бы то ни было другим частям от меня не исходило. Я предлагаю вам передать ген. Корнилову, что он должен сдать вам должность, отдав себя в распоряжение властей, демобилизовать свои войсковые части немедленно, причём ответственность на эти части не упадёт, если это будет сделано немедленно. С другой стороны, предлагаю вам объявить о вступлении в должность и предложить всем вновь пришедшим в Могилёв войсковым частям заявить о своей верности Временному правительству и об их полном подчинении мне, Верховному Главнокомандующему, и вам, как начальнику штаба. Всё это должно быть выполнено ген. Корниловым и нарушившими свой долг частями в 2-х часовой срок с момента окончания нашего с вами разговора. Дальше медлить нельзя, так как повсюду начинают образовываться добровольческие отряды для движения на Ставку. Дальнейшее промедление может и уже начинает отражаться в армии, так как дисциплина колеблется небывалым до сих пор примером Корнилова. Если через два часа не получу от вас ответа, я буду считать, что вы захвачены ген. Корниловым и лишены свободы действия. Повторяю, я жду добровольного подчинения восставших, что сможет облегчить многим из них участь. Прошу к аппарату помощника начальника штаба Вырубова. Керенский.

Ген. Алексеев: Прежде прошу вас выслушать мой доклад, ибо я по существу не успел ещё ничего изложить. 1-е. Безопасность и свобода действий моя и Следственной комиссии вполне обеспечены. В Могилёве никакой артиллерии нет, никаких фортификационных сооружений не возводилось, войска вполне спокойны, и только при наступлении полковника Короткова столкновение неизбежно. Головные части полк. Короткова находятся на станции Лотва в 20 верстах от Могилёва. Я предложил полк. Короткову, до моего указания, далее войск не продвигать. В минуту приезда в штаб я был вызван к аппарату ген Верховским. Вот содержание, а главное – вот тон, которым генерал нашел возможным говорить со мною: «Сегодня выезжаю в Ставку с крупным вооружённым отрядом для того, чтобы покончить то издевательство над здравым смыслом, которое до сих пор имеет место. Корнилов, Лукомский, Романовский, Плющевский-Плющик, Пронин, Сахаров должны быть немедленно арестованы и препровождены. Это является целью моей поездки, которую считаю совершенно необходимой. Вызвал вас к аппарату, надеясь услышать, что эти аресты уже произведены. Верховский». Продолжаю. Если я принял на себя обязательство окончить это дело совершенно спокойно, без кровопролития, то я исполню...

Керенский: Это и моя задача. Телеграмма Верховского вызывается тем нарождающимся возбуждением, якобы от слабости власти, которая будто бы не может третий день добиться подчинения. Поэтому-то я и предлагаю вам в кратчайший срок, чтобы избежать бесцельных дальнейших волнений и самочинных действий, отряд Короткова посла[ть] в ваше и Вырубова распоряжение. Москва же не может выступить без моего приказа. Очень рад, что сообщение об артиллерии не подтвердилось. Если вы уже вступили в должность, а ген. Корнилов и другие уже подчинились Временному правительству, то тогда и напряжение прекратится. Только об этом нужно армию и флот оповестить.

Ген. Алексеев: Войска Короткова могут быть подчинены только мне и никоим образом не могут быть подчинены или поступить в распоряжение В.В. Вырубова. Только я являюсь ответственным перед законом и родиной за ход событий в Могилёве, куда я прибыл менее полутора часа тому назад и пока ещё не могу отойти от аппарата. Убедительно прошу раз и навсегда избавить меня от подобных вмешательств ген. Верховского и от его повелительного тона, ибо нести мои тяжёлые обязанности при таких условиях будет трудно, и мне придётся беспокоить вас просьбою отчислить меня от должности.

Керенский: Вызывающий в отношении вас тон понимаю, как и вызывающий тон в отношении меня. Прошу выполнить вашу миссию в кратчайший срок. Могу ли считать, что вы уже приняли должность, об этом объявить и прочесть вам приказ, который я полагал бы издать от вашего и моего имени сегодня?

Ген. Алексеев: Сейчас отдам приказ о вступлении в должность и оповещу о том начальствующих лиц; теперь же приступлю к выполнению ваших приказаний. Но, быть может, в течение двух часов не успею собрать всех начальников частей, расположенных в Могилёве. Если через 2 часа донесение моё не будет получено, то это не будет означать ещё, что я встретил какие-либо затруднения в выполнении моей обязанности.

 

Через несколько минут после окончания разговора между Алексеевым и Керенским Керенского опять вызвали к прямому проводу. На сей раз его вызывал из Могилёва Вырубов:

 

Вырубов: Здравствуйте, Александр Фёдорович. Я не слышал вашего разговора с ген. Алексеевым, но могу свидетельствовать вам, что можно вполне рассчитывать, что всё здесь будет спокойно. По дороге встречавшие нас войсковые начальники и члены Советов обещали всеми мерами поддерживать спокойствие. Не имеете ли дать мне указания?

Керенский: Необходимо сегодня же арестовать 5-6 человек, о чём широко известить ввиду быстро распространяющегося слуха о нашем бездействии и даже некоторой сознательной мягкости. Слух этот вызывает разложение в войсках и массе. Скоро приедет Чрезвычайная комиссия. Убедительно прошу вас, чтобы нужное существо не вкладывалось бы в неприемлемые для демоса формы[12]. Жду от ген. Алексеева скорейших известий.

Вырубов: Постараюсь всё исполнить[13].

 

Четыре часа спустя полк. Барановский вызвал к прямому проводу Вырубова из Петрограда. Ответил ему ген. Алексеев:

 

Полк. Барановский: Здравствуйте, Василий Васильевич. А.Ф. Керенский поставил ген. Алексееву срок в два часа, каковой истёк в 19 час. 10 мин.; до сих пор ответа нет. Верховный главнокомандующий (требует), чтобы ген. Корнилов и его соучастники были арестованы немедленно, ибо дальнейшее промедление грозит неисчислимыми бедствиями. Демократия взволнована свыше меры и все грозит разразиться колоссальным взрывом, последствия которого трудно предвидеть. Этот взрыв в форме выступления Советов и большевизма ожидается не только здесь, в Петрограде, но и в Москве и других городах. В Омске арестован командующий войсками, власть перешла к Совету. Обстановка такова, что дальше медлить нельзя: или промедление и гибель всего дела спасения родины, или немедленные и решительные действия, арест указанных вам лиц[14],и тогда возможна ещё борьба. А.Ф. Керенский считает, что государственный разум подскажет ген. Алексееву решение и он примет его немедленно: арестует Корнилова и его соучастников. Я жду у аппарата вполне определённого ответа и ответа единственно возможного, что лица, участвующие в восстании, будут арестованы. Сегодня, сейчас, необходимо дать это в газеты, чтобы завтра утром об аресте узнала вся организованная демократия. Для вас должны быть понятны те политические движения, которые возникли и возникают на почве обвинения власти в бездействии и попустительстве. Советы бушуют, и разрядить атмосферу можно только проявлением власти и арестом Корнилова и других. Повторяю, дальнейшее промедление невозможно. Нельзя дальше только разговаривать, надо решаться и действовать...

Ген. Алексеев: Говорит ген. Алексеев. Около 19-30 час. Главковерху отправлена мною телеграмма, что войска, находящиеся в Могилёве, верны Временному правительству и подчиняются безусловно Главковерху. Около 22 час. генералы Корнилов, Лукомский, Романовский, полк. Плющевский-Плющик арестованы. Приняты меры путём моего личного разъяснения Совету солдатских депутатов установления полного спокойствия и порядка в Могилёве; послан приказ полк. Короткову не двигать войска его отряда далее ст. Лотва, так как надобности в этом никакой нет. Таким образом, за семь часов времени пребывания моего в Могилёве были исполнены только дела и были исключены разговоры. Около 24 час. прибывает Следственная комиссия, в руки которой будут переданы чины, уже арестованные, и будут арестованы по требованию этой комиссии другие лица, если в этом встретится надобность. С глубоким сожалением вижу, что мои опасения, что мы окончательно попали в настоящее время в цепкие лапы Советов, является неоспоримым фактом. Алексеев.

Полк. Барановский: Слушаю. Всё немедленно доложу Главковерху. Бог даст, из цепких лап Советов, в которые пока не попали, мы уйдём. Полковник Барановский[15].

 

Мы не располагаем сведениями о том, каким образом Алексееву удалось убедить Корнилова и его сторонников согласиться на то, чтобы их арестовали, но это явно обошлось без резких выражений. Когда члены Чрезвычайной следственной комиссии (так её назвал Керенский) приехали в Могилёв, они нашли Корнилова спокойным и готовым к сотрудничеству. Он показал им находящиеся у него документы, включая ленты с текстом его переговоров с Савинковым, Керенским и другими. Как мы видели, члены комиссии тогда впервые узнали, что якобы мятежные войска, которые наступали на Петроград, были вызваны в столицу по приказу Временного правительства. Тогда же они узнали о фиглярствах В.Н. Львова (которого Корнилов, к своему несчастью, принял всерьёз и который был использован Керенским, чтобы создать легенду о «корниловском мятеже»).

Комиссия быстро составила своё мнение по поводу обвинений в мятеже. Ей в этом помогли показания Корнилова, выдержки из которых нами уже неоднократно приводились: они являются, вероятно, наиболее достоверным свидетельством обо всей этой истории. Комиссия оставила под арестом задержанных генералов и некоторых других офицеров, в том числе Пронина и Аладьина. Они сперва были переведены из-под домашнего ареста в могилёвскую гостиницу «Метрополь», а позже в заброшенный католический монастырь в городе Быхове, где оставались до начала октябрьских событий. Условия их заключения были сносными. Сперва в «Метрополе», а потом и в Быхове текинцы, полностью преданные своему Великому Бояру, составляли внутреннюю охрану, которая при надобности могла защитить заключённых от любой попытки бродячей банды солдат или дезертиров расправиться с ними. За пределами тюрьмы охрану нёс батальон, составленный из георгиевских кавалеров[16]. Большинство из них остались верными Временному правительству, хотя многие разделяли взгляды так называемой «революционной демократии».

Следственная комиссия чувствовала себя ответственной за жизнь и безопасность заключённых. Завершив дела в Ставке, она переключила своё внимание на штаб Юго-Западного фронта в Бердичеве. Главнокомандующий фронтом ген. Деникин высказал Временному правительству свою полную поддержку Корнилова, хотя он не предпринял никаких практических шагов для помощи ему в попытке наступления на Петроград, в чём его, однако, обвиняли. Несмотря на это, Бердичевский Совет обвинил его в мятеже против Временного правительства и попытке вернуть на престол Николая II. Правительственный комиссар Юго-Западного фронта Н.И. Иорданский, оказавшийся в это время в Житомире, отказывался вернуться в Бердичев, опасаясь быть захваченным войсками Деникина. Деникин же и несколько других офицеров, включая друга главнокомандующего ген. Маркова, были арестованы и заключены в военную тюрьму на Лысой горе.

Условия заключения были очень тяжёлыми, здание окружала толпа, испускавшая возмущённые крики: Деникин оставил нам красочное описание этого эпизода[17]. Иорданский собирался организовать процесс задержанных начальников в местном народном суде. Исход такого процесса в атмосфере демагогии и жажды крови, царящей в то время, был предрешён, и жизнь заключённых явно находилась под угрозой. Когда члены Следственной комиссии приехали в Бердичев, они сразу осознали серьёзность положения. Шабловский твёрдо встал на позицию защиты законности и утверждал, что обвинения, предъявленные Деникину и его подчинённым, связаны с действиями ген. Корнилова и поэтому не могут рассматриваться судом, пока не будет закончено следствие по делу главного обвиняемого.

Хотя Шабловский понимал позицию Деникина и даже относился к ней с некоторым сочувствием, он был поражён страстностью показаний генерала и его яростными нападками на политику правительства. Он объяснил Деникину, что главная цель комиссии в Бердичеве – вырвать заключённых из рук местного Совета и солдатских комитетов и перевести их в быховскую тюрьму, в условия относительной безопасности. Иорданский продолжал настаивать на том, чтобы арестованные военачальники были преданы суду на месте, и Керенский, поддерживающий его точку зрения, был также против перевода заключённых, но ему пришлось уступить законным требованиям Шабловского: любой открытый разрыв со Следственной комиссией грозил раскрыть роль Керенского, как одного из главных инициаторов «дела Корнилова». В конечном счёте, было решено вывезти заключённых из Бердичева 26 сентября. Приказ об их переводе был подписан самим Керенским.

Генерал Духонин, который тогда уже заменил вконец разочарованного Алексеева на должности начальника штаба в Ставке Верховного, предложил выслать надёжную охрану. Но Керенский решил, что охрана должна быть обеспечена Бердичевским Советом и комиссаром Иорданским. Он прислал комиссару телеграмму: «...Уверен в благоразумии гарнизона, который может из среды своей выбрать двух представителей для сопровождения»[18]. Самой опасной частью путешествия было провести пленных из военной тюрьмы на вокзал по улицам Бердичева. Толпа потребовала, чтобы до вокзала заключённые шли пешком, и не позволила, чтобы их повели кратчайшим путём. Таким образом, их провели по главным улицам города («вёрст пять», пишет Деникин), среди взбесившейся солдатни, под её проклятия и плевки. Бросали в арестованных и камни: некоторым из них, включая Деникина, были нанесены ушибы. Деникин пишет (и на его свидетельство целиком можно полагаться), что толпа, вероятно, с ними бы расправилась, если бы их не спас начальник житомирской школы прапорщиков, выславший юнкеров для их сопровождения. После длинного путешествия Деникин и его спутники были привезены в Быховский монастырь. А Керенский позже благодарил Бердичевский Совет и гарнизон за самообладание, проявленное во время этой операции...

Мы упомянули выше об уходе Алексеева и замене его малоизвестным ген. Духониным. Это произошло 9 сентября: Алексеев пробыл начальником штаба у Керенского лишь одну неделю. В «Вестнике Временного правительства» было по этому поводу опубликовано напыщенное официальное сообщение:

 

В грозный для армии час, когда, благодаря открытому отказу от повиновения бывшего Верховного Главнокомандующего, генерала Корнилова, армия русская подверглась великим испытаниям, генерал Алексеев самоотверженно принял на себя должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего и своим мудрым вмешательством быстро и бескровно восстановил порядок и деловую работу в самом жизненном центре армии – в Ставке Верховного Главнокомандующего.

Ныне, исполнив эту исключительную по своей важности задачу, генерал Алексеев обратился ко мне с просьбой об освобождении его от должности начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Уступая желанию генерала Алексеева, я просил Временное правительство об освобождении его от должности начальника штаба Верховного Главнокомандующего и о назначении его в распоряжение Временного правительства, дабы опыт в военных делах и его знания могли быть использованы и впредь на благо Родины.

Верховный главнокомандующий А. Керенский. 9 сентября 1917 года[19].

 

Совсем иначе обосновал свой уход сам же Алексеев в интервью, опубликованном 13 сентября. Он указал три причины, первая из которых – выступление Корнилова. Оно произошло, по его мнению, не вследствие заговора, а из-за народного движения, возникшего в поддержку Корнилова, и его безоговорочного патриотизма:

 

Его дело, как народно-идейное, требует широкого политического освещения, а его хотят судить военно-революционным судом, который состоит из трёх случайных офицеров и трёх случайных солдат, людей без юридических знаний и без широкого общественного горизонта. <...>

<...> Со всем этим моя совесть согласиться не может. Я не могу спокойно видеть это и ухожу[20].

 

Вторая причина отставки Алексеева – развал армии. Германцы, по имеющимся у него сведениям, собирали войска для решительного удара, которому русская армия была не в состоянии оказать какое-либо сопротивление. Её состояние было безнадёжным. Корнилов предложил меры, которые могли бы спасти положение, но когда Алексеев попытался действовать в направлении, указанном Корниловым, он встретил сопротивление, фактически вынудившее его подать в отставку. Третьей причиной была невозможность помочь своим братьям-офицерам, которых он рассматривал как мучеников, молча умирающих под пулями неприятеля или под пыткой собственных солдат. Несмотря на эмоциональную окраску этих слов, Алексеев был явно искренен. Но остаётся непонятным, почему, зная эти факты заранее, он согласился на своё назначение в Ставку и оказался в столь двусмысленном положении[21].

Благородные высказывания Алексеева не могли рассеять горьких чувств Корнилова к арестовавшему его генералу. Возникшая тогда между ними неприязнь с тех пор никогда не ослабевала, даже во время их совместной борьбы в рядах возглавляемой ими Добровольческой армии.

Работа комиссии Шабловского продолжалась два месяца. В её состав вошли два члена Петроградского Совета – М.И. Либер и В.Н. Крохмаль, но они не добыли сведений, существенно отличающихся от тех, которые уже выявили их коллеги. Три первых члена Следственной комиссии позже эмигрировали в Западную Европу. Раупах уехал в Финляндию, а затем перебрался в Германию. Незадолго до Второй мировой войны он опубликовал на немецком языке свои воспоминания о революции и о своей деятельности в это время, с характерным подзаголовком: «Facies Hippocratica»[22]. Он рассказывает, как в октябрьские дни способствовал бегству заключённых из быховской тюрьмы и как, ещё до этого, он передал в печать некоторые документы, доступные ему по должности. Они были опубликованы известным «революционным сыщиком» В.Л. Бурцевым в его газете «Общее Дело»[23]. Эта публикация показалась Керенскому столь неблагоприятной для его теории о контрреволюционном заговоре, что он закрыл газету Бурцева.

Другой член Следственной комиссии – Украинцев – жил также в Германии до Второй мировой войны, был «освобождён» советскими войсками и провёл 10 лет в советском концлагере. По возвращении на Запад он опубликовал серию статей в нью-йоркском «Новом Русском Слове» и в парижском «Возрождении», описав взаимоотношения комиссии с Керенским, которого он характеризует как придирчивого и ненадёжного свидетеля. Председатель же комиссии Шабловский никогда ничего не раскрывал из того, что мог узнать о «деле Корнилова» по своему служебному положению.

 



[1] Е.И. Мартынов. Корнилов. Попытка военного переворота. Л., 1927. С. 150.

[2] В связи с этим следует указать, что эта заговорщическая деятельность черпала своё вдохновение в масонском движении, к которому принадлежали Керенский и Терещенко. Весьма вероятно, что сам Крымов был членом одной из многочисленных лож, которые существовали в армии. О Крымове известно как о человеке, критически относящемся к работе Ставки и к роли, которую в ней играл царь. На приёме у председателя Государственной Думы Родзянко он был столь откровенен, что Родзянко нашел необходимым попросить его прекратить крамольные высказывания, так как он (Родзянко) связан присягой Государю.

[3] Как мы видели, Временное правительство такого решения не принимало. Керенский действовал сам, возможно при поддержке своих близких друзей в правительстве.

[4] Н.Н. Головин. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. Рига, 1937. Ч. 1: Зарождение контрреволюции и первая её вспышка. Кн. 2. Приложение к «Иллюстрированной России» на 1937 год. С. 97-98.

[5] Там же. С. 98.

[6] Этот разговор был частично опубликован ген. Головиным: Н.Н. Головин. Российская контрреволюция... Ч. 1. Кн. 2 С. 102-105. Здесь приводится текст разговора, присланный нам Ксенией Васильевной Деникиной и заверенный начальником отдела Русского Общевоинского союза в Аргентине. Его подлинность косвенно подтверждается воспоминаниями Григория Аронсона, который во время описываемых событий был председателем Витебского Совета. Мы используем в настоящей главе эти два совершенно независимых друг от друга документа. См.: Г. Аронсон. Россия в эпоху революции. Нью-Йорк, 1966. С. 53-57. Корнилов был в постели и не подходил к аппарату Юза; таким образом, весь разговор происходил через посредство Лукомского.

[7] Здесь имеется в виду событие, происшедшее в Париже в 1899 г., когда полиция окружила дом, где находилась группа правых, антисемитски настроенных политических деятелей, и вынудила их, после некоторого сопротивления, сдаться.

[8] См.: R.P. Browder, A.F. Kerensky. The Provisional Government. Stanford, 1961.Vol. 3. P. 1602 – в отряде Короткова было «три рода оружия».

[9] Цитируется по документу, предоставленному К.В. Деникиной (см. прим. 6). Офицеры польской национальности были исключены, так как после провозглашения Временным правительством независимости Польши началось формирование отдельной польской армии. Её офицеры страстно желали начать военные операции против немцев, сокрушались развалом русской армии и вполне могли поддержать Корнилова.

[10] Текст разговора был переписан в 1966 г., заверен начальником отдела РОВС в Аргентине и предоставлен автору К.В. Деникиной.

[11] Завойко не бежал: он был послан с поручением к генералу Каледину.

[12] Эта просьба Керенского к его близкому другу Вырубову интересна с двух точек зрения. Керенский, будучи по профессии адвокатом, не пытался вмешиваться в работу Следственной комиссии. Он не хотел, чтобы она извращала факты, но предупреждал, что при составлении отчётов ей следует учитывать и общественное мнение. Более удивительно употребление им слова «демос», которое в данном контексте не могло не звучать несколько высокомерно. Как многие демагоги, в глубине души Керенский испытывал определённое презрение к умственному и нравственному состоянию тех масс, к которым он обращался. Всё же он надеялся их воспитать и превратить в то, что тогда иронически называлось «сознательными гражданами».

[13] Тот же документ, предоставленный автору К.В. Деникиной.

[14] Очевидно, до отъезда Алексеева и Вырубова из Петрограда.

[15] См. прим. 13.

[16] Этот батальон, в который были набраны георгиевские кавалеры после их излечения от ран или болезней, находился при Ставке.

[17] А.И. Деникин. Очерки Русской Смуты: В 5 т. Париж, 1922. Т. 1. Вып. 2: Крушение власти и армии. Февраль-Сентябрь 1917. С. 212 и сл.

[18] Там же. С. 229.

[19] Вестник Временного правительства. 1917.13 сентября.

[20] Речь. 1917. 13 сентября.

[21] Решение Алексеева согласиться на службу под начальством Керенского могло быть обосновано его желанием избежать гражданской войны, возможность которой тогда очень остро ощущалась.

[22] Так называется изменение человеческого лица, которое наблюдается в минуты, предшествующие смерти. См.: Russische Schatten. Leipzig, 1939.

[23] См. в настоящем издании: Предисловие и Приложение.