ЛЕКЦИЯ VII

 

Второй период царствования Александра (1805–1807). – Международное положение России в начале XIX в. – Разрыв с Наполеоном. – Планы Чарторыйского и отношение Александра к полякам в 1805 г. – Неудачный исход кампании 1805 г. – Война 1806 – 1807 гг. – Разгром Пруссии. – Чрезвычайные приготовления к войне с Наполеоном в России, – Зимняя кампания 1807 г. – Истощение боевых средств России. – Тильзитский мир. – Союз с Наполеоном. – Острое недовольство в России, вызванное Тильзитским миром и его последствиями. – Проявления и характер оппозиционного настроения в обществе.

 

Россия и Наполеон в начале царствования Александра I

Переходя к рассмотрению второго периода царствования Александра, ознаменованного первыми двумя войнами с Наполеоном, следует сказать, что те отношения, которые привели к войне 1805 г., начали слагаться еще задолго до того.

В момент смерти Павла с Англией предстояла война, и английский флот уже шел бомбардировать Кронштадт. Тотчас по воцарении Александра с Англией был заключен мир, причем были разрешены и те спорные вопросы морского права, которые довольно долго вредили мирным отношениям России и других держав с Англией. Хотя все симпатии самого Александра в юные годы его были на стороне Франции, тем не менее он подчинился, как мы видели, тому давлению, которое на него было оказано окружавшими его лицами, в пользу союза с Англией. В первых же заседаниях негласного комитета в принципе решено было не вмешиваться ни в какие внутренние дела иностранных государств, и хотя к Франции установилось подозрительное отношение ввиду честолюбивых замыслов Бонапарта, однако получили преобладание мирные принципы во внешних делах. Россия, таким образом, в первые годы царствования Александра была освобождена от всяких внешних замешательств и войн, и это вполне соответствовало намерениям самого Александра обратить все свое внимание на дела внутренние. Эти миролюбивые отношения не ограничивались тогда только Западной Европой, но простирались и на восточные окраины, так что когда Грузия, спасаясь от натиска Персии, обратилась с просьбой о присоединении ее к России, то и этот вопрос в негласном комитете первоначально был решен отрицательно, и только ввиду настояний Непременного совета Александр решил этот вопрос в обратном смысле, причем, однако же, предписал, чтобы все доходы, получаемые с населения присоединенной к России Грузии, шли на местные нужды и чтобы управлялась Грузия по местным обычаям. К сожалению, эти благие намерения и указания молодого государя не помешали неудачным представителям русской власти в Грузии – Кноррингу и Коваленскому – в течение нескольких месяцев возбудить против России своими возмутительными злоупотреблениями и насилиями все общественное мнение Грузии.

Наполеон Бонапарт

Наполеон Бонапарт

 

Отношения с Наполеоном, сложившиеся в первые месяцы царствования Александра довольно благоприятно и закрепленные мирным договором, заключенным осенью 1801 г., стали уже с конца 1801 г. портиться – отчасти вследствие враждебного отношения к Наполеону, которое занял наш новый посол в Париже – заносчивый гр. Морков, отчасти из-за сардинского короля, которого Наполеон хотел, вопреки заключенному с Россией договору, стереть с лица земли, а Александр считал себя обязанным защитить как старого союзника России. Кроме того, сам Александр стал все более и более склоняться к мысли, что надо ограничить честолюбивые стремления Бонапарта, и с 1802 г. у него постепенно складывается убеждение, что рано или поздно Наполеона придется обуздать вооруженной рукой. Вместе с тем, ознакомившись ближе с международными отношениями и входя лично в сношения с представителями иностранных держав в Петербурге (хотя приближенные советники и стремились его от этого удерживать), Александр, очевидно, почувствовал в себе – и не без основания – крупный дипломатический талант и большую склонность к непосредственному ведению дипломатических переговоров. Его, видимо, увлекала самая техника дипломатических сношений. Можно думать, однако, что им уже и тогда руководило смутное стремление освободить впоследствии Европу от возраставшего деспотизма и беспредельного властолюбия Наполеона.

Несмотря на предостережения и дурные предчувствия своих сотрудников, Александр еще весной 1802 г. решился принять деятельное участие в делах Европы и для начала устроил свидание с прусским королем в Мемеле. В том же 1802 г. ему пришлось окончательно убедиться в грубости и пошлости честолюбия Наполеона, когда тот, совершив новый государственный переворот, объявил себя пожизненным консулом. «Завеса упала, – писал тогда Александр Лагарпу, – он, т. е. Наполеон, сам лишил себя лучшей славы, какой может достигнуть смертный и которую ему оставалось стяжать, – славы доказать, что он без всяких личных видов работал единственно для блага и славы своего отечества, и, пребывая верным конституции, которой он сам присягал, сложить через десять лет власть, которая была в его руках. Вместо того он предпочел подражать дворам, нарушив вместе с тем конституцию своей страны. Отныне это знаменитейший из тиранов, каких мы находим в истории»[1].

В то же время были окончательно нарушены права сардинского короля, владения которого были присоединены к Франции. В 1803 г., после возобновления войны с Англией, Наполеон захватил Ганновер и явно грозил сделаться вершителем судеб Средней Европы. Личные отношения Наполеона с графом Морковым настолько испортились, что Наполеон потребовал смены русского посла. Но Александр не сразу пошел навстречу этому желанию, а потом, отозвав Моркова, демонстративно наградил его высшим российским орденом Андрея Первозванного, в котором Морков и явился откланиваться Наполеону.

В Париж же русский император вовсе не назначил посла, а поручил временно управление делами посольства второстепенному чиновнику Убри. Провозглашение Наполеона императором и предшествовавшее этому убийство герцога Энгиенского послужили последним поводом к разрыву.

 

Третья коалиция

Из всего изложенного видно, что интересы России во всей этой истории были, в сущности, ни при чем: во всем этом деле Александр действовал не как представитель собственно русских государственных интересов, а как глава одной из великих европейских держав. Разорвав с Наполеоном, он деятельно стал заниматься составлением коалиции против него.

Управление Министерством иностранных дел в это время, за уходом на покой канцлера графа А.Р. Воронцова, которого Александр недолюбливал, находилось в руках кн. Адама Чарторыйского. Чарторыйский очень сочувствовал мысли о коалиции против Наполеона, мечтал, что одним из результатов войны может быть восстановление Польши. Он старался убедить Александра, что одной вооруженной силы против Наполеона мало, что необходимо, ввиду его необыкновенного гения и престижа непобедимости, вызвать в народах Европы особый энтузиазм в борьбе с ним. В качестве же идеи, могущей создать такой энтузиазм, Чарторыйский выдвигал принцип восстановления попранной независимости национальностей, надеясь, что это приведет и к восстановлению польской национальности. Александр, по-видимому, согласился с такой постановкой вопроса, хотя в устах Чарторыйского восстановление польской национальности означало отторжение от России таких исконных русских областей, как Волынь и Подолия, ибо Чарторыйский мечтал о восстановлении Польши в границах 1772 г. При такой постановке вопроса война против Наполеона в 1805 г. не только не вызывалась русскими интересами, но даже грозила еще России впоследствии осложниться новой борьбой за территорию, борьбой, которой и обусловливалась в минувшие века вся ее отсталость и дикость. Делая вид, что разделяет все взгляды Чарторыйского, Александр воспользовался, однако очень своеобразно, надеждами польских патриотов. Он всячески их поощрял, хотя и не связывал себя определенными обещаниями, главным образом, как можно теперь думать, для того, чтобы угрозой польского восстания в областях прусской Польши заставить колебавшегося прусского короля примкнуть к коалиции против Наполеона и заключить союз с Россией; и как только ему удалось заставить Фридриха Вильгельма заключить с ним конвенцию (которая потом не была даже выполнена), он отказался от всякого поощрения разгоревшихся надежд поляков и отложил решение польского вопроса на неопределенное время. Этим неосторожным и некорректным поведением он вызвал большое разочарование в поляках и толкнул их в объятия Наполеона, чем последний и не преминул вскоре воспользоваться. В 1805 г. война была, таким образом, решена, и русскому народу приходилось выставить достаточную вооруженную силу, так как на континенте Европы против Наполеона фактически выступали только австрийские и русские войска. Для того, чтобы собрать эту силу, потребовалось три последовательных рекрутских набора, причем было набрано до 150 тыс. рекрутов (по 10 рекрутов с каждой тысячи душ мужского пола, но так как рекруты брались тогда из лиц в возрасте от 20 до 35 лет, то отношение количества рекрутов к численности этой группы населения равнялось уже 10:225). Сверх того, потребовалось допустить новый значительный дефицит в бюджете, который был опять покрыт новым выпуском ассигнаций.

В этом случае Александр поступал как истинный самодержец, которому никто не мог препятствовать и который ни перед кем не был ответствен. Но надо заметить, что русское общественное мнение было уже так вооружено тогда протий Наполеона, что участие России в войне с ним почти никому – за исключением прямых поклонников Наполеона, число которых становилось все меньше – не казалось нецелесообразным, а виды Чарторыйского мало кому были известны, народ же привык выносить без ропота и гораздо большие тягости.

Как известно, война 1805 г. кончилась несчастливо для России и Австрии главным образом благодаря неумелому ведению дела австрийскими генералами, а отчасти и благодаря неопытности и самонадеянности самого Александра, который заставлял русского главнокомандующего Кутузова поступать вопреки его убеждениям, согласно с планом австрийского кабинетного стратега, доктринера Вейротера. После капитуляции австрийской армии Макка при Ульме и последовавшего затем страшного поражения русских войск в Аустерлицком сражении, данном Наполеону вопреки воле и советам Кутузова, русской армии пришлось поспешно отступать к русским границам, и война на этом закончилась. Австрия заключила в Пресбурге унизительный мир; Пруссия же заключила с Наполеоном тогда же оборонительный и наступательный договор.

Александр тем не менее начал готовиться к продолжению войны: поражение русских войск создало патриотическое настроение в обществе, которое Александр разжигал прямыми обращениями к народу. Желая, чтобы эти обращения доходили до народных масс, он пустил в ход сильное средство в виде воззваний Святейшего синода, которые читались во всех церквах. В этих воззваниях Наполеон объявлялся врагом рода человеческого, замышлявшим объявить себя Мессией и подбивавшим иудеев на уничтожение христианской церкви, причем ему приписывались небывалые кощунства[2]. Предвидя перенесение войны в пределы России, Александр в то же время, независимо от набора рекрутов, созвал ополчение, которое по первоначальным распоряжениям должно было составить массу в 612 тыс. ратников. Можно себе представить, во что обошлось народному хозяйству такое приготовление к войне, сопровождавшееся, особенно в западных губерниях, изнурительной подводной повинностью, при помощи которой подвозились к театру войны продовольственные и боевые припасы.

 

Четвертая коалиция

Хотя Пруссия после первого союзного договора с Наполеоном заключила и второй договор, по-видимому, еще более прочный, Александр все-таки не терял надежды поднять ее против Наполеона, державшего свои войска на германской территории, отказывавшегося их убрать и в то же время не дававшего своего согласия на образование прусским королем северо-германского союза из государств Германии, не включенных в образованный самим Наполеоном Рейнский союз. Александр всячески уговаривал Фридриха Вильгельма выступить против Наполеона, и разрыв между Францией и Пруссией действительно, наконец, произошел, притом произошел раньше, чем ожидал Александр. Фридрих Вильгельм, как человек слабохарактерный, долго не решался, а потом вдруг поставил Наполеону ультиматум, предложив ему немедленно убрать свои войска и не мешать Пруссии образовать северо-германский союз, в противном случае грозя разрывом. Все это случилось так неожиданно, что Александр не успел стянуть свои войска для поддержки Пруссии. Наполеон же на прусский ультиматум даже ничего не ответил, но немедленно начал военные действия и через восемь дней уже нанес Пруссии страшное поражение при Иене. Главная прусская армия здесь была уничтожена и затем, после потери второго сражения при Ауэрштете, почти вся прусская территория быстро оказалась занятой французами. В руках пруссаков остались лишь две крепости в северо-восточном углу королевства – Данциг и Кенигсберг; позади которых Фридриху Вильгельму и пришлось укрыться в маленьком городке Мемеле на Немане у самой русской границы. Театром военных действий становилась Польша, и тут-то Наполеон, желая противопоставить надеждам польского населения, возлагавшимся на Александра, свои намерения, очень ловко воспользовался тем разочарованием, которое Александр возбудил в поляках своим изменчивым поведением в 1805 г., и стал распространять слухи, что это он, Наполеон, намерен восстановить Польшу как оплот Европы против России.

Командующим русской армией был назначен старый фельдмаршал Каменский, который, приехав в армию, неожиданно сошел с ума и едва не погубил ее своими нелепыми приказами; но, к счастью, он самовольно уехал, пробыв в действующей армии всего неделю; при отъезде им был отдан приказ отступать, кто как может, в пределы России[3]. Однако генералы решились его не послушаться, и Беннигсен, стянув войска к одному пункту, дал удачный отпор авангарду французских войск под Пултуском, в пятидесяти верстах от Варшавы по ту сторону Вислы. Сперва думали – и Беннигсен поддерживал это мнение, – что произошло сражение с самим Наполеоном (на самом деле победа была одержана над войсками маршала Ланна, бывшими в авангарде Наполеоновой армии). Беннигсен, в обход старшего его чином гр. Буксгевдена, был назначен главнокомандующим. Затем в битве под Прейсиш-Эйлау (недалеко от Кенигсберга), одной из самых кровопролитных битв, в которой легло до 50 тыс. чел. – в том числе 26 тыс. с нашей стороны, – Беннигсену действительно удалось отразить самого Наполеона: оба войска остались на своих местах, и тот факт, что сражение с таким противником, как Наполеон, оказалось не проигранным, сильно поддержал дух армии. Однако Наполеон, после 5-месячного бездействия, нанес-таки решительное поражение русским войскам при Фридланде (стоившее нам не менее 15 тыс. солдат), после чего уже продолжать войны мы не могли. Надежды на подкрепления не было, если не считать одной пехотной дивизии, приведенной кн. Лобановым-Ростовским и состоявшей сплошь из новобранцев; а между тем нам пришлось объявить войну Турции, и поэтому часть войск была необходима для подкрепления армии Михельсона, занимавшей Валахию и Молдавию. Что касается ополчения, то, несмотря на всю его громадность, оно оказалось совершенно бесполезным; оно могло бы оказать большое сопротивление в случае вторжения неприятеля в Россию, в партизанской войне, но к войне регулярной, в действующую армию необученные и плохо вооруженные ратники совершенно не годились; впрочем, при тогдашнем бездорожье, они не могли быть даже быстро мобилизованы[4].

Особенно же трудно было пополнить огромную убыль в офицерах и генералах; хороших генералов было мало – лучшие выбыли из строя, – что же касается офицеров, то уже и раньше в них ощущался недостаток, который заставлял принимать самые чрезвычайные меры – принимать, например, в офицеры студентов, не подготовленных к военной службе, и даже просто дворянских «недорослей», если они соглашались пройти в несколько месяцев кое-какое обучение в кадетских корпусах. Таким образом, воевать одни мы не могли. Между тем приходилось действовать как раз одним: Англия участвовала в войне субсидиями, да и их отпускала довольно скудно (в размере 2200 тыс. фунтов стерлингов в год на всех своих континентальных союзников). Благодаря всему этому Александру ничего не оставалось, как начать мирные переговоры, пользуясь тем, что Наполеон сам охотно протягивал руку примирения, так как и он находился в большом затруднении после кровопролитных сражений при Прейсиш-Эйлау и Фридланде.

 

Тильзитский мир

Между обоими императорами произошло свидание на Немане, в Тильзите. Здесь Александру впервые пришлось проявить во всем блеске свой замечательный дипломатический талант, так как Наполеон предложил ему вести переговоры непосредственно, без участия министров, и Александр охотно согласился на это. Ему при этом пришлось потратить особенно много усилий на то, чтобы удержать Наполеона от полного уничтожения Пруссии. Пруссия была, однако же, доведена до небывалого унижения: она потеряла половину своей территории и из великой державы превратилась на время в зависимую от Наполеона страну, не имевшую права содержать даже армию более чем в 42 тыс. человек; крепости ее даже на возвращенной ей территории на целый ряд лет были заняты французами (до уплаты контрибуции).

При переговорах в Тильзите Наполеон не хотел считаться ни с кем, кроме Александра, с которым он был намерен до поры до времени делить господство над миром. Александр, понимая, что сейчас дальнейшая борьба невозможна, решился пойти временно навстречу желаниям своего соперника, предлагавшего по внешности довольно почетные условия мира. Но непременным условием мира, условием sina qua non, Наполеон ставил, в случае отказа Англии от поставленных ей условий, – а на них она заведомо не могла согласиться, – объявление ей Александром войны с принятием вместе с тем пресловутой континентальной системы. Эта изобретенная Наполеоном система состояла в том, что все союзные с ним или зависимые от него государства Европы отказывались от торговых сношений с Англией и обязывались не допускать в свои порты английские торговые суда. Александр обязывался, кроме того, заставить разорвать с Англией и принять участие в направленной против нее континентальной системе Швецию и Данию; причем можно было заранее предвидеть, что Швеция, совершенно беззащитная от нападения англичан, на это согласиться не может, король же ее, Густав IV, обнаруживал фанатическую ненависть к Наполеону. Таким образом, уже тогда можно было предусмотреть неизбежность нападения Англии и Швеции на Россию с моря и суши вблизи Петербурга. Между тем в это время северный берег Финского залива принадлежал Швеции. Поэтому Наполеон совершенно основательно, со стратегической точки зрения, указывал Александру на необходимость его завоевания. Таким образом, в Тильзите было подготовлено присоединение Финляндии к России, для чего нам пришлось в 1808 и 1809 гг. вести нелегкую двухлетнюю войну со Швецией.

Наполеон и Александр I в Тильзите

Встреча Наполеона и Александра I в Тильзите 25 июня 1807. Картина Адольфа Рона, 1807

 

Что касается Турции, с которой мы в то время находились в войне, вызванной турками благодаря интригам французского посла в Константинополе Себастьяни, то Наполеон предложил свое посредничество для ее прекращения на условиях, выгодных для России, и при этом в словесных переговорах с Александром изъявлял даже готовность, в случае упорства Порты в уступке России княжеств Валахии и Молдавии, идти об руку с Александром, если он пожелает, вплоть до раздела Турции (ее европейских владений); но в то же время поставил предварительным условием для начала перемирия и переговоров о мире вывод наших войск из обоих княжеств с тем, впрочем, чтобы и турки не могли занимать их своими войсками. На деле война с турками не прекратилась, и хотя Наполеон и позднее старался соблазнить Александра блестящими перспективами изгнания турок из Европы и совместного с ним похода в Индию[5], однако же России пришлось без всякого содействия с его стороны вести довольно бесплодную на этот раз войну с турками вплоть до 1812 г.

Весьма неблагоприятны были для России интриги и мероприятия Наполеона по польскому вопросу: Наполеон не согласился в Тильзите на возвращение Пруссии занятых французами польских областей и образовал из них Варшавское герцогство под главенством саксонского короля и под протекторатом императора французов. Таким образом на границе России был создан военный аванпост самого Наполеона[6]. В то же время Наполеон поставил Александра в трудное положение по отношению к полякам; Александру пришлось стать с самим собой в видимое противоречие и препятствовать восстановлению независимой Польши. Это обстоятельство вызвало окончательное разочарование поляков в их надеждах на Александра и заставило их перенести их всецело на Наполеона.

В Тильзите и после Тильзита Александр наружно выражал восхищение гением Наполеона и своей дружбой с ним. Его упрекали современники в том, что он дал обмануть себя хитрому корсиканцу, так как многое из обещанного Наполеоном устно потом не вошло в писаные договоры. Однако Александр на самом деле отнюдь не был увлечен Наполеоном; он искусно играл свою роль и в Тильзите, а потом и в Эрфурте, так что дал даже основание Наполеону называть его впоследствии северным Тальма (имя известного тогда драматического актера) и «византийским греком».

Трудно сказать, кто был более обманут в этом дипломатическом турнире, так как и Наполеону приближенные говорили потом неоднократно, что он обманут Александром[7]. Если смотреть на дело с точки зрения тогдашних международных отношений и если принять во внимание реальные условия момента, то следует, во всяком случае, признать, что политика Александра в Тильзите и затем через год при новом свидании с Наполеоном в Эрфурте была очень искусна. В этих переговорах Александр выступает впервые в качестве тонкого и проницательного дипломата, и кажется, теперь можно считать, что это и была его настоящая сфера, в которой он был, несомненно, крупным государственным человеком, способным состязаться со всеми европейскими знаменитостями своего времени.

 

Россия и континентальная блокада

На положении населения в России эти войны с Наполеоном отразились самым резким образом. О тяжести войн для населения – о тяжести рекрутских наборов, ополчения, поставок провианта и пр. – мы уже говорили. Огромное отрицательное значение имела и приостановка законодательной деятельности правительства, вызванная войной. Наконец, бедственное положение финансов под влиянием военных расходов чрезвычайно сократило все планы правительства в области народного просвещения, которое так сильно двинулось было вперед как раз перед тем. Вследствие войн 1805–1807 гг., к которым еще прибавился полный неурожай в России 1806 г., положение финансов начало портиться из года в год. В 1806 г. доходов было 100 млн. руб., расходов же 122 млн. руб.; в 1807 г. доходов – 121, а расходов – 171 млн. руб.; в 1808 г. было 111,5 млн. руб. доходов и 140 млн. руб. расходов только на армию, а общая сумма расходов в 1808 г. достигла 240 млн. руб. Громадные дефициты покрывались опять новыми выпусками бумажных денег, общая сумма которых достигла уже в 1806 г. 319 млн. руб., в 1807 г. – 382 млн. руб., в 1808 г. – 477 млн. руб. Между тем обороты внешней торговли под влиянием войны, а потом континентальной системы и последовавшего под влиянием неурожая 1806 г. запрещения вывоза хлеба из западных губерний, чрезвычайно сократились, причем в особенности сократился вывоз русского сырья за границу, отчего изменился в неблагоприятную сторону торговый баланс, что обусловило, в свою очередь, отлив звонкой монеты, сильно влиявший на падение курса бумажных денег.

Благодаря всем этим обстоятельствам курс наших бумажных денег, твердо державшийся с 1802 по 1805 г. и даже повысившийся в эти годы, теперь стал резко падать: в 1806 г. бумажный рубль равнялся 78 коп., в 1807 г. – 66 коп. и в 1808 г. упал до 48 коп. Между тем подати уплачивались ассигнациями, а значительную часть заграничных государственных расходов (на содержание армии и на субсидии совершенно разорившемуся прусскому королю) приходилось производить звонкой монетой. Положение, таким образом, становилось очень тяжелым, а после Тильзитского мира и присоединения России к континентальной системе оно сделалось, как увидим, прямо невыносимым. Тильзитский договор произвел удручающее впечатление на все слои русского общества и на народ. Многие считали этот договор более позорным, чем все проигранные сражения. После мира с Наполеоном Александр утратил значительную часть той популярности, которой пользовался. Народ, который незадолго перед этим слышал с церковной кафедры проклятия по адресу Наполеона, не мог понять, как русский царь мог так демонстративно дружить с «врагом рода человеческого», замышлявшим упразднить христианскую веру[8].

Когда же стала осуществляться континентальная система, которая подорвала совершенно нашу вывозную торговлю, повела к банкротству многих торговых домов, разорила многие помещичьи хозяйства, отпускавшие сырье за границу (особенно лен и пеньку в разных видах), и вызвала дороговизну многих припасов[9], – то недовольство приняло всеобщий характер. У Александра, которому в глазах всех приходилось играть столь неприятную и трудную роль в отношениях своих к Наполеону, по свидетельству современников, заметно стал портиться характер, и его прежде столь ровное и любезное со всеми обращение стало заменяться раздражительным, иногда мрачным настроением духа, причем свойственное ему упрямство стало проявляться иногда в весьма неприятных формах. Замечательно, что уже в 1805 г., отправляясь на войну, Александр секретным повелением восстановил, в сущности, тайную полицию, учредив особый временный комитет из трех лиц для наблюдения за общественным мнением и за толками среди публики. Этот комитет после Тильзитского мира был официально обращен в постоянное учреждение, и ему была дана секретная инструкция, восстановившая, между прочим, пересмотр писем и те приемы полицейского надзора, от которых Александр был так далек в первые годы своего царствования[10]. Особенно неприятно в это время действовали на Александра толки в обществе о его дружбе с Наполеоном. Во главе оппозиции внешней политики Александра в придворных сферах стояла сама вдовствующая императрица Мария Федоровна. Положение Александра было при этом тем тяжелее, что он принужден был разыгрывать свою роль, никому не раскрывая своих настоящих намерений.

 

Патриотическая оппозиция Тильзитскому миру

Ближайшие друзья Александра, бывшие члены негласного комитета Кочубей, Чарторыйский, Новосильцев, вышли в отставку и два последних уехали даже за границу, а Строганов перешел в военную службу, чтобы не мешаться в политику. Даже гофмаршал Александра гр. Н. А. Толстой сумел выразить свою оппозицию дружбе Александра с Наполеоном, отказавшись надеть рядом с пожалованной ему Наполеоном лентой Почетного легиона ленту высшего русского ордена Андрея Первозванного, которую Александр хотел было на него возложить. Особенно ярко оппозиция в высших кругах петербургского общества сказалась, когда в Петербург приехал присланный Наполеоном в качестве военного агента генерал Савари, прикосновенный лично к казни герцога Энгиенского. Петербургские салоны закрыли перед ним свои двери, его никуда не принимали (кроме Зимнего дворца) и не отдавали ему визитов, пока, наконец, сам Александр не вмешался в это дело и не потребовал от своих приближенных более вежливого отношения к уполномоченному своего союзника. Савари, впоследствии министр полиции Наполеона, решился и здесь проявить свои политические и, можно сказать, прямо провокаторские таланты. Он усердно стал собирать и комбинировать всякие сплетни и неосторожные фразы, иногда срывавшиеся по адресу Александра в кругу людей, недовольных его политикой, и дошел до того, что сфабриковал легенду о крупном заговоре и подготавливавшемся перевороте, причем не стеснялся внушать все это Александру, стараясь поссорить его с обществом и раздуть то взаимное недоверие, которое стало образовываться в этот период между молодым государем и его подданными[11].

В более широких общественных кругах недовольство проявлялось еще сильнее, выражаясь в литературе и в театрах, где любимыми пьесами публики сделались патриотические трагедии вроде «Дмитрия Донского» Озерова или «Князя Пожарского» Крюковского, которые вызывали в наиболее патетических местах бурные овации и даже рыдания зрителей. Таким же успехом пользовались комедии Крылова «Модная лавка» и «Урок дочкам», направленные против французского языка и подражания французским модам.

Еще сильнее оппозиция эта проявлялась в Москве, где один из самых пылких тогдашних патриотов С. Н. Глинка стал издавать с 1808 г. новый патриотический журнал «Русский вестник», направленный прямо против Наполеона. В этом журнале Глинка писал в промежуток между Тильзитским и Эрфуртским свиданиями, – где Александр перед лицом всей Европы так ярко демонстрировал свою дружбу с Наполеоном, – что Тильзитский мир есть только временное перемирие и что когда будет новая война, то в обществе будут приняты все меры для отражения властолюбивого Наполеона. Посланник Наполеона Коленкур счел своим долгом обратить внимание Александра на эту статью, и Глинка, горячий патриот и консерватор Глинка, один из первых в царствование Александра вызвал против себя цензурные гонения[12]. Наряду с ним старый павловский вельможа гр. Растопчин, живший в Москве «не у дел», выпустил тогда же брошюру под псевдонимом Богатырева «Мысли вслух на Красном крыльце», в которой старался распространить те же взгляды в широких простонародных кругах.

В это же время адмирал А. С. Шишков, русский старовер, известный уже ранее своими нападками на Карамзина (в «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка»), образовал теперь в Петербурге патриотическое литературное общество «Беседа», собиравшееся в доме Державина, куда, однако, теперь наряду со староверами входил и Карамзин и даже либеральный Мордвинов.

Замечательно, что эта оппозиция, объединившая довольно широкие общественные круги и проявлявшаяся в патриотических формах, отнюдь не имела шовинистического характера. Она направлялась всецело против Наполеона и Тильзитского договора с его последствиями, так тяжело отражавшимися на положении русской торговли, русской промышленности и на всем ходе русской общественной жизни. Мы в то время вели четыре войны, и ко всем им русское общество, по свидетельству современника (Вигеля, человека вполне охранительных взглядов), относилось с поразительным равнодушием, иногда даже с прямым недоброжелательством к успеху поставленных правительством целей! Две из этих войн (со слабой тогда Персией и с Австрией, с которой сам Александр воевал à contre coeur [неохотно], как союзник Наполеона)[13], давались сравнительно легко, хотя и они требовали все же значительных затрат. Но две другие обошлись нам очень недешево и потребовали значительных затрат и деньгами, и людьми. Это были: война с Турцией, продолжавшаяся с 1806 г. – с перерывами, но без заключения мира – до весны 1812 г., и война со Швецией, начавшаяся после Тильзитского мира как прямое последствие договора с Наполеоном и окончившаяся после целого ряда перипетий и геройских, но тяжелых для наших войск подвигов в 1809 г. присоединением всей Финляндии до реки Торнео.

Александр хотел привлечь сердца новых подданных великодушием и еще до подписания мирного договора собрал в Борго сейм, предварительно подтвердив особой грамотой старинные права и привилегии финляндского населения. С присоединением к России, таким образом, правовое положение населения Финляндии не изменилось к худшему, а экономическое положение страны на первых же порах даже улучшилось: была отменена подать, которую Финляндия платила на покрытие шведских долгов, и были уничтожены внутренние таможни.

Но русское общество к Фридрихсгамскому миру отнеслось тем не менее довольно неодобрительно – раздавались даже сожаления по адресу шведов[14].

Выражались пожелания и о прекращении войны с Турцией. Мордвинов в 1810 г. подал Александру записку, в которой подробно обосновывал ненужность территориальных приобретений для России, границы которой и без того растянуты, и настаивал на необходимости скорейшего окончания турецкой войны.

Таково было настроение русского общества после Тильзитского мира.



[1] Шильдер. «Александр I», т. II, стр. 117.

[2] «Неистовый враг мира и благословенныя тишины, – так начинается воззвание Синода, – Наполеон Бонапарт, самовластно присвоивший себе царственный венец Франции и силою оружия, а более коварством распространивший власть свою на многие соседственные с нею государства, опустошивший мечом и пламенем их грады и села, дерзает, в исступлении злобы своей, угрожать свыше покровительствуемой России вторжением в ее пределы, разрушением благоустройства, коим ныне она единая в мире наслаждается под кротким скипетром Богом благословенного и всеми возлюбленного благочестивейшего государя нашего Александра Первого, и потрясением православныя греко-российския церкви, во всей чистоте ее и святости в Империи сей процветающия...»

После обращения к обязанностям пастырей церкви Синод продолжает:

«Всему миру известны богопротивные его замыслы и деяния, коими он попрал закон и правду».

«Еще во времена народного возмущения, свирепствовавшего во Франции во время богопротивной революции, бедственный для человечества и навлекшей небесное проклятие на виновников ея, отложился он от христианской веры, на сходбищах народных торжествовал учрежденные лжеумствующими богоотступниками идолопоклоннические празднества и в сонме нечестивых сообщников своих воздавал поклонение, единому Всевышнему божеству подобающее, истуканам, человеческим тварям и блудницам, идольским изображением для них служившим».

«В Египте приобщался он к гонителям церкви Христовой, проповедовал алкоран Магометов, объявил себя защитником исповедания суеверных последователей сего лжепророка мусульман и торжественно показывал презрение свое к пастырям святой церкви Христовой».

«Наконец к вящему посрамлению оной, созвал во Франции иудейския синагоги, повелел явно воздавать раввинам их почести и установил новый великий сангидрин еврейский, сей самый богопротивный собор, который некогда дерзнул осудить на распятие Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа – и теперь помышляет соединить иудеев, гневом Божием рассыпанных по всему лицу земли, и устремить их на испровержение церкви Христовой и (о дерзость ужасная, превосходящая меру всех злодеяний!) – на провозглашение лжемессии в лице Наполеона...»

В конце воззвания, после разных грозных проклятий и угроз, заимствованных из «Второзакония», еще раз повторено то же самое:

«...Отринув мысли о правосудии Божием, он (т. е. Наполеон) мечтает в буйстве своем, с помощью ненавистников имени христианского и способников его нечестия, иудеев, похитить (о чем каждому человеку и помыслить ужасно!) священное имя Мессии: покажите ему, что он – тварь, совестью сожженная и достойная презрения...» В таком же роде воззвание было разослано и католическим могилевским митрополитом Сестренцевичем католическим священникам Западного края (Шильдер, назв. соч., II, стр. 354 – в приложениях к тексту). В то же время местные начальства Западного края получили предписание наблюдать за евреями и предостерегать их от сношений с парижскими общееврейскими учреждениями, образованными Наполеоном, причем евреям внушалось, что парижское собрание (синедрион) стремится изменить их веру (Цирк. 20 февр. 1807 г., см. Евр. Энцикл., т. XI, стр. 516). Замечательно, что евреи в Западном крае в 1812г., вопреки всем опасениям, сохранили повсеместно верность России. (Срав. «Акты, докум. и материалы для политич. и бытовой истории 1812 г.», под ред. К. Военского, в «Сбор, русск. ист. общ.», тома CXXVIII и CXXXIII. СПб., 1910 и 1911, и его же ст. «Наполеон и борисовские евреи в 1812 г.», в Воен. сбор, за 1906 г., № 9.)

[3] Срав. Богданович, назв. соч. II, стр. 177. Начальники дивизий получили прямо от фельдмаршала приказание: «при отступлении к русским границам идти кратчайшим путем к Вильно и явиться к старшему» (!). Гр. Буксгевдену, которому он сдал команду, Каменский предписал бросать на дороге батарейную артиллерию, если она будет затруднять движение войск, и заботиться единственно о спасении людей. (Там же.) – Все это до встречи с неприятелем.

[4] Богданович сообщает, что по недостатку ружей только пятая часть ополчения могла иметь их; прочих же ратников предполагали вооружить пиками (Ист. царствования ими. Александра I, т. II, стр. 165). После сражения при Пултуске Александр приказал уменьшить размеры ополчения до 252 тыс. (Шиман. «Александр I», стр. 17 русск. перевода и у Богдановича, ibidem, т. III, стр. 1). Альберт Вандаль («Наполеон и Александр I», т. I, стр. 49 русск. перевода) приводит из мемуаров Рустама, опубликованных в «Revue retrospective», № 8–9,. следующий факт: когда русская армия бежала после Фридландского поражения, потеряв способность к сопротивлению, то французы, достигнув Немана у Тильзита, увидели странное зрелище: «орда варваров с азиатскими лицами, калмыки и сибиряки (?) без ружей, пуская тучи стрел, кружились по равнине и тщетно пугали нас. Это была резервная армия, о которой объявляла во всеобщее сведение Россия и которую привел кн. Лобанов».

[5] Срав. письмо Наполеона к Александру от 2 февраля 1808 г. Текст его приведен у Вандаля (т. 1, стр. 249, рус. перев.) и у Соловьева («Имп. Александр I», стр. 165), причем оба историка придают этому письму совершено неодинаковое значение.

[6] «Поклонник Наполеона Вандаль так выражается об этом предмете: «Не намереваясь поставить жертву тройного раздела в положение прочного государства, он хочет создать в Европе – я не скажу польскую нацию, – но польскую армию, ибо он признает в проектируемом государстве только крупную военную силу, стоящую на страже Франции» (! – на берегах Вислы), назв. соч., т. I, стр. 90 русского перевода.

[7] Срав. доклад Наполеону Дюрока, который удалось, вероятно при помощи подкупа, достать из министерства иностранных дел Наполеона русскому послу кн. Куракину в 1809 г. Текст этого любопытного документа приведен в выписках у Богдановича, т. III, стр. 85 и след.

[8] Срав. у Шильдера (II, 211) толки по этому поводу в обществе и простонародье.

[9] Колониальные товары, получавшиеся до тех пор из Англии, так вздорожали, что, например, пуд сахара в 1808 г, стоил в Петербурге 100 рублей.

[10] «Текст этих указов и инструкций см. у Шильдера, т. II, стр. 362–367 – в приложениях. Там, между прочим, имеется весьма любопытный перечень предметов компетенции этих секретных комитетов, причем видно, как компетенция эта расширилась с 5 сентября 1805 г. до 13 января 1807 г.

[11] Срав. у Вандаля, назв. соч. стр. 111 и след, русского перевода, целую пикантную главу под заглавием «Дипломатическая разведка». Любопытно, что и другие иностранные дипломаты в Петербурге (например, бар. Стединг) и Каннинг в Лондоне (что видно из его разговора с русским послом Алопеусом) сообщают такие же тревожные (но, несомненно, неосновательные) слухи о готовящихся будто бы в Петербурге заговорах и переворотах. Очень возможно, что это были следы интриг и выдумок Савари. Срав. Шиман, назв. соч. стр. 18 русск. перевода.

[12] В 1807 г. и петербургская газета «Гений времен» отзывалась о Наполеоне также с большой резкостью. После 1808 г., когда правительство стало запрещать подобные отзывы, в том же «Гении времен» Н. И. Греч писал уже хвалебные статьи о Наполеоне, что не мешало ему впоследствии (в 1812 г.) опять ругать его без пощады в «Сыне Отечества». Но публика в 1808–1811 гг. к подобным «казенным» похвалам и порицаниям уже относилась с презрением.

[13] В 1809 г. после Эрфурта Александр, убедясь в невозможности удержать австрийцев от опасной для них войны с Наполеоном, в которой сам он формально обязался помогать Наполеону, в порыве откровенности сказал австрийскому послу кн. Шварценбергу: «...Мое положение так странно, что хотя мы с вами стоим на противоположных линиях, однако я не могу не желать вам успеха!..» (Соловьев, стр. 190). Публика же русская в 1809 г. прямо радовалась всякому успеху наших «врагов» австрийцев и всякой неудаче нашего «союзника» Наполеона (Вигель, Записки).

[14] Вигель. Записки, срав. у Шильдера, т. II, стр. 242.

 

Подзаголовки разделов лекции даны автором сайта для удобства читателей. В книге А. А. Корнилова они отсутствуют.