ЛЕКЦИЯ IX

(начало)

Ближайшие причины войны 1812 г. – Разрыв с Наполеоном. – Соотношение сил воюющих сторон и план войны. – Общий ход военных действий. – Настроение армии и народа в России. – Положение Наполеона до Москвы и в Москве. – Изгнание неприятеля из пределов России.

Император Наполеон в своём рабочем кабинете. Художник Жак Луи Давид, 1814

Вы видели, каково было положение России в годы, следовавшие за Тильзитским миром и составившие третий период царствования Александра. Союз с Наполеоном был для России невыносимым не только потому, что он противоречил национальному сознанию и народной гордости, но и потому, что он совершенно разрушал экономические силы и благосостояние русского народа и государства. В то же время Наполеон, заставляя нас растрачивать бесплодно для нас наши силы на войну с Англией, Швецией, Турцией и, наконец, с Австрией, сам выдвигал против России польский вопрос в самом обостренном и опасном для нас виде. Отношение поляков к Александру продолжало портиться. В то же время поляки, бывшие единственными ревностными и преданными союзниками Наполеона в войне его с Австрией в 1809 г., при заключении мира с австрийцами, после ваграмского поражения, получили значительное территориальное приращение к Варшавскому герцогству на счет Галиции (с населением более 1,5 млн. душ), тогда как к России была присоединена из состава той же Галиции лишь небольшая Тарнопольская область (с населением в 400 тыс. душ). Конечно, Александру не было нужды ни в каком увеличении территории России; но русское правительство не могло равнодушно относиться к росту весьма враждебно настроенного к нам Варшавского герцогства, тем более что из секретного доклада Дюрока, добытого Куракиным, оно вполне познакомилось с затаенными видами и планами наполеоновской дипломатии. Дюрок определенно заявлял в этом докладе, что господство Наполеона в Европе до тех пор не будет основываться на прочном и спокойном фундаменте, пока хоть в одном европейском государстве будут царствовать Бурбоны, пока Австрия не будет исключена из состава Германской империи и пока Россия будет ослаблена и отброшена за Днепр и Западную Двину. При этом Дюрок столь же определенно осуждал допущение прежним правительством Франции раздела Польши и рекомендовал восстановить ее в прежнем виде (т. е. в границах 1772 г.) как необходимый оплот против России[1]. Понятно, что этот доклад не мог не возбудить тревоги в русском Министерстве иностранных дел; но так как на выкраденный документ невозможно было официально ссылаться, то русское правительство основало свои опасения и жалобы по польскому вопросу на больших территориальных приращениях Варшавского герцогства, формально нарушавших одну из статей Тильзитского договора. Чтобы успокоить с этой стороны Александра, Наполеон согласился на заключение с Россией особой конвенции, в которой формально была бы устранена взаимным ручательством обоих императоров всякая возможность восстановления Польши в виде самостоятельного государства. Но когда Коленкур по уполномочию Наполеона заключил такую конвенцию с русским министром Румянцевым, то Наполеон отказался ратифицировать этот документ, утверждая, что Коленкур будто бы превысил свои полномочия. Отказ этот последовал тотчас за отклонением попытки Наполеона посвататься к одной из сестер Александра, Анне Павловне, и некоторые историки видят в обоих этих событиях внутреннюю связь. Но, по-видимому, дело было не в этом неудачном сватовстве, которое не было даже начато формально, а в том, что Наполеон отнюдь не хотел изменить своей политики по польскому вопросу и просто хотел протянуть время, ибо, ввиду неудач своих в Испании, не был готов к войне с Россией. Тогда же он выгнал родственника Александра, герцога Ольденбургского, из его собственных владений вследствие недостаточно строгого соблюдения герцогом континентальной системы. Так как владения герцога Ольденбургского достались ольденбургскому дому как младшей линии гольштейн-готорпского дома, за отказом от них старшей линии, царствовавшей с Петра III в России, то Александр как представитель этого дома счел себя лично задетым и после безуспешных переговоров об удовлетворении обиженного герцога другими равноценными владениями разослал ко всем европейским дворам циркулярный протест против действий Наполеона. Наполеон считал этот протест за casus belli, и если не объявил войны немедленно, то только потому, что все еще не был готов к ней. Наконец, нарушение континентальной системы в России с принятием финансового плана Сперанского и в особенности таможенный тариф 1810 г., который прямо бил по карману французских купцов и фабрикантов, явились самыми существенными обстоятельствами, с которыми Наполеон не мог примириться.

Таким образом, к началу 1812 г. для всех было ясно, что война России с Францией неизбежна.

Ясно было и то, что Австрия, и в особенности Пруссия, не говоря о прочих зависимых от Наполеона государствах Европейского континента, не могут в этой «последней борьбе» Наполеона с Александром остаться нейтральными. Пруссия могла бы стать на сторону России в том случае, если бы Россия стала вести борьбу наступательную и перебросила бы свои армии за Неман прежде, чем Наполеон стянул бы туда достаточные силы. Но Россия этого сделать не могла, потому что поляки оказали бы с первых же шагов энергичное сопротивление, а прусские крепости еще оставались с 1806 г. в руках французов, и Наполеон мог, таким образом, уничтожить окончательно Пруссию, прежде чем Александр пришел бы к ней на помощь. С другой стороны, до весны 1812 г. не была кончена турецкая война, и вообще силы, которые мы могли двинуть против Наполеона, значительно уступали тем, какие он мог стянуть к Висле, не считая даже австрийских и прусских войск. Поэтому наступательная война для Россия была немыслима.

Перед началом войны Наполеон испытал, впрочем, две важные дипломатические неудачи. Ему не удалось привлечь к коалиции, составленной им против России, ни Швеции, ни Турции.

Швецию ему не удалось привлечь на свою сторону, – несмотря на обещание вернуть ей Финляндию и даже Остзейские провинции, – прежде всего потому, что Швеция не могла бороться с Англией, которая, разумеется, тотчас возобновила свой прежний союз с Россией, как только Россия разорвала с Францией; к тому же агенты Наполеона своим нахальным образом действий в шведской Померании сильно вооружили шведов против Франции, наконец, и Бернадотт, выбранный шведским наследным принцем, будучи исконным соперником Наполеона, не желал вступать с ним в союз. Наоборот, летом 1812 г. после личного свидания с Александром он заключил с ним дружеский договор, заручившись лишь обещанием русского императора содействовать присоединению к Швеции Норвегии взамен Финляндии. Благодаря этому договору Александр получил возможность не только не опасаться с этой стороны нападения (которое в конце концов могло бы грозить Петербургу), но и вывести все войска из Финляндии, чтобы употребить их против Наполеона.

Что касается Турции, то новому главнокомандующему действовавшей там армии Кутузову удалось в начале 1812 г. нанести туркам решительное поражение, после которого и ввиду продолжавшихся в Турции внутренних смут турки не могли продолжать борьбу. В мае 1812 г. Кутузов заключил в Бухаресте с турками мир, как нельзя более своевременно – за две недели до вступления армии Наполеона в пределы России. Хотя теперь уже дело не могло идти о присоединении к России Молдавии и Валахии, – на что условно соглашался Наполеон в Тильзите и Эрфурте, – тем не менее по этому договору территория наша все-таки увеличилась присоединением Бессарабии по реке Прут. Правда, заключая этот договор, Кутузов пренебрег частью инструкций Александра: Александр настаивал, чтобы непременным условием мира Кутузов поставил Турции заключение с Россией наступательного и оборонительного союза или по меньшей мере обеспечения свободного пропуска русских войск через турецкие владения к иллирийским землям Наполеона. Но отказ от этих требований составляет, конечно, заслугу Кутузова, ибо мир с Турцией был подписан 12 мая, а меньше чем через месяц войска Наполеона уже вступили в Россию.

Для опытного полководца, как Кутузов, тогда было уже вполне ясно, что предстоящая война должна быть оборонительной, а не наступательной: не о посылке войск в Иллирию, о которой мечтали Александр и честолюбивый адмирал Чичагов, посланный к южной армии вместо Кутузова, приходилось тогда думать, а о сосредоточении всех оборонительных сил против огромных сил неприятеля, которого уже и тогда многие считали возможным одолеть, лишь заманив его как можно глубже в Россию. Так называемый «скифский» план войны, состоявший в том, чтобы, не вступая в серьезные сражения, но оказывая постоянное сопротивление, отступать, оставляя неприятелю местности разоренные и опустошенные, – такой план перед началом войны 1812 г. возник одновременно во многих головах, и впоследствии многие лица, в особенности иностранцы, приписывали каждый себе честь его изобретения. Но, в сущности, изобретения тут никакого не было, так как этот способ войны был известен в глубокой древности (со времен персидского царя Дария). Но для его осуществления было необходимо, чтобы война прежде всего сделалась народной, так как жечь свои дома мог только сам народ, а не армия, которая, действуя так вопреки воле населения, приобрела бы в лице жителей только нового врага или по крайней мере недоброжелателя.

Александр это хорошо понимал. Сознавая всю опасность и ответственность борьбы с Наполеоном, но в то же время и ее неизбежность, Александр надеялся, что война на русской территории сделается народной не менее, чем в Испании. Всю важность народной войны Александр понимал, впрочем, еще и до испанских неудач Наполеона: он еще в 1806 г. старался, как вы помните, – и не без успеха – возбудить население России против Наполеона, не стесняясь в выборе средств. Однако «скифская» война была легка только для скифов; в стране же, стоявшей даже на той степени культуры, на которой стояла тогдашняя Россия, этого рода война сопряжена была со страшными жертвами. Притом опустошение должно было начаться с западной, наиболее культурной и населенной окраины, сравнительно недавно присоединенной к России. Наконец, необходимость и неизбежность «скифской войны», несмотря на ее популярность, далеко не всем была ясна.

К началу 1812 г. Наполеон оказался в силах, при помощи всех своих союзников и вассалов, сосредоточить на русской границе армию до 450 тыс. человек и мог еще двинуть немедленно до 150 тыс. Мы же могли выставить на западной границе не более 200 тыс. Уже по одному этому наступательная война была совершенно невозможна, не говоря о превосходстве гения Наполеона, талантов и опытности его генералов. И все-таки Александр не терял надежды устоять в конце концов в этой борьбе. Он откровенно сказал одному из посланцев Наполеона перед самой войной – генералу Нарбону, что он понимает все преимущества Наполеона, но думает, что на его стороне пространство и время; впоследствии эти слова оправдались, и «пространство и время» вместе с твердостью и устойчивостью его настроения и настроения всей России действительно дали ему полное торжество.

Первоначальный план борьбы состоял в том, чтобы, медленно отступая перед Наполеоном с главными силами и сдерживая его сопротивлением на удобных позициях, в то же время пытаться нападать на его фланги и тыл. Поэтому силы наши были разделены на две армии, из которых одна, под начальством военного министра Барклая де Толли – одного из героев недавней финляндской войны, должна была отступать, обороняясь в укрепленных лагерях, и постепенно увлекать Наполеона в глубь страны, а другая, под начальством Багратиона – суворовского сподвижника, должна была угрожать и вредить флангам и тылу Наполеона. Поэтому армия Барклая была сосредоточена севернее (в Виленской губернии), а Багратион – южнее (к югу от Гродно). Однако около половины армии Багратиона – до 40 тыс. солдат – пришлось тогда же направить против австрийцев и других союзников Наполеона, вторгнувшихся через границу Волынской губернии из Галиции. Барклаю тоже пришлось отделить значительный корпус под начальством Витгенштейна для обороны остзейских провинций и дороги в Петербург. Поэтому, чтобы сдерживать наступление Наполеона, сил Барклая оказалось, как выяснилось, особенно после обнаружения непригодности укрепленного дрисского лагеря на Западной Двине, совершенно недостаточно.

После отделения от Барклая корпуса Витгенштейна и от Багратиона нескольких дивизий для усиления Тормасова у Барклая осталось всего 80 тыс., а у Багратиона– менее 40 тыс., и Наполеон мог, таким образом, разорвав сообщение между обеими русскими армиями, уничтожить их порознь одну за другой. К этой цели и направились его усилия после того, как он выступил из Вильно в начале июля. Ввиду этой опасности русским армиям необходимо было, в изменение первоначального плана, как можно скорее соединиться. Наполеон, надеясь предупредить соединение русских армий, хотел обойти Барклая под Витебском. Напротив, Барклай, предугадав это движение Наполеона, стремился при Витебске соединиться с Багратионом. Благодаря быстроте движения Барклая от Дриссы к Витебску и мужественному сопротивлению небольшого корпуса гр. Остермана-Толстого, выставленного для задержки движения главных сил Наполеона, замысел Наполеона не удался; но и Барклаю не удалось в Витебске соединиться с Багратионом, которому, вследствие стремительного натиска на него Даву, пришлось отступить к Смоленску, где и произошло, наконец, соединение обеих армий. Здесь произошло значительное кровопролитное сражение, причем армия русская выступила из Смоленска лишь после того, как он был превращен канонадой неприятеля в груду пылающих развалин. Непосредственно после Смоленска Наполеон пытался отбросить русскую армию с Московской дороги на север, отрезав ее от плодородных южных губерний, однако попытка эта также ему не удалась, и он должен был ее оставить после кровавого боя при Валутиной горе на Московской дороге.

Битва за Смоленск в 1812. Картина П. фон Гесса, 1846

Несмотря на быстрое, стремительное наступление наполеоновских войск и почти безостановочное отступление русских, сопровождавшееся пожарами и опустошением оставляемой неприятелю страны, положение Наполеона становилось с каждым шагом все затруднительнее и опаснее. После сражения при Валутиной горе Наполеон подумывал даже, не лучше ли ему остановиться и перезимовать у Смоленска; но положение его в этой опустошенной стране было бы не из выгодных, и он решился идти далее к сердцу России – к Москве, достигнув которой, он надеялся продиктовать пораженному противнику свои условия мира. Между тем армия его таяла. Уже под Вильно у него было до 50 тыс. больных. Главная армия Наполеона, состоявшая – за выделением корпусов Макдональда и Удино, подкрепленных еще впоследствии дивизией Сан-Сира и предназначенных для наступления к Петербургу и Остзейским губерниям против корпуса Витгенштейна, из 300 тыс. человек, – к моменту вступления в Витебск потеряла в различных частных сражениях и стычках с неприятелем и от непрекращавшихся болезней до 100 тыс. человек, т. е. уменьшилась на одну треть; а после Смоленска и Валутиной горы в ней оставалось в строю не более половины первоначального состава.

Русская армия отступала в порядке, сражаясь озлобленно, не на жизнь, а на смерть. Сопротивление, которое было оказано в целом ряде частных сражений французским войскам гр. Остерманом-Толстым, Коновницыным, гр. Паленом, дорого обошлось и нам, и Наполеону. Только при настроении, которое господствовало тогда в нашей армии, мог Остерман под напором огромных сил Наполеона в ответе на вопрос окружавших его офицеров, что теперь делать, сказать: «Стоять и умирать!» Известны геройское сопротивление, оказанное при отступлении Багратиона дивизией Неверовского, состоявшей из рекрут, всей кавалерии Мюрата, или непродолжительная, но славная оборона Смоленска Раевским против главных сил наполеоновской армии. При этом необходимо иметь в виду, что в то время как потери Наполеона были невосстановимы, потери русских войск, отступавших в глубь страны, могли в значительной мере пополняться резервами.

Если Александр понимал ясно всю ответственность предпринятой войны, то и Наполеон предвидел все предстоявшие ему затруднения, в особенности в фураже и провианте, и потому еще в начале 1812 г. он собрал в Данциге такое огромное количество припасов, какого должно было бы хватить всей его армии на целый год.

Но именно благодаря этим запасам у Наполеона образовался огромный обоз в 10 тыс. фур, который, разумеется, сам по себе представлял страшную обузу для армий при ее передвижении; кроме того, обоз этот постоянно приходилось оберегать от русских казачьих разъездов. Заготовив провиант для солдат, Наполеон, тем не менее, не мог даже начать кампании до середины мая и стоял перед русской границей неподвижно, не решаясь начать поход, так как у него не было фуража для лошадей, которых всего насчитывалось при его армии более 120 тыс. голов; пришлось ждать второй половины мая, когда появился подножный корм. Это неизбежное промедление дорого обошлось ему впоследствии.

Таким образом, Наполеону уже с самого начала пришлось столкнуться с весьма существенными затруднениями и бедствиями. Но все эти затруднения и беды для Наполеона не были неожиданностью, и он, сознавая все трудности похода, по-прежнему рассчитывал своей цели достигнуть. И надо сказать, той цели, которую он себе поставил, он достиг: он взял Москву. Но именно тут его ожидало разочарование, Он плохо учел силу народного сопротивления; впервые он понял это только в Москве, когда было уже слишком поздно, чтобы принять соответствующие меры.

Теперь, смотря на поход 1812 г. и на исход этой кампании глазами историка, легко видеть, что шансы Наполеона стали падать с самого начала и падали безостановочно, но современники поняли это не сразу; они видели только, что русская армия отступает и что Наполеон устремляется все дальше в глубь страны. Такой ход дел порождал уныние и отчаяние в населении и ропот в войсках, которые жаждали генерального сражения. Ропот этот усиливался оттого, что во главе войск был немец. Генералы в то же время интриговали против Барклая де Толли: говорили даже о его измене. Положение осложнялось еще и тем, что Багратион имел перед Барклаем старшинство в чине; после соединения армий между обоими полководцами началась глухая вражда, и хотя Багратион формально и подчинялся Барклаю, тем не менее своей армией командовал самостоятельно. Наконец, Александр, подчиняясь народному мнению, решил назначить общего главнокомандующего для всех армий. Общий голос указал на Кутузова. Хотя лично Александру Кутузов был очень неприятен после Аустерлица и после ослушания при заключении Бухарестского мира, тем не менее он счел необходимым подчиниться общему мнению. Сознавая необходимость народной борьбы с Наполеоном, Александр в это время – как я уже отметил – чутко прислушивался к голосу общества и народа. Именно поэтому он выдал с головой Сперанского, назначил государственным секретарем адмирала Шишкова, истинно русского патриота квасного пошиба, но совсем не государственного человека; по той же причине назначил генерал-губернатором Москвы взбалмошного Растопчина, известного своими патриотическими брошюрами и афишами. Из тех же именно соображений он назначил в главнокомандующие всех армий князя Кутузова.

Сперва Александр сам хотел быть при армии и выехал к ней в Вильно, но Шишков, бывший при нем, заметил вовремя – и это его заслуга, – что пребывание императора в армии представляет большое неудобство, стесняя действия главнокомандующего. Он уговорил генерал-адъютанта Балашова и гр. Аракчеева подписать вместе с ним особое письмо Александру, в котором они убеждали государя покинуть армию и уехать в Москву для поддержания и подъема национальных чувств.

Александр скрепя сердце последовал совету Шишкова, и, надо сказать, хорошо сделал. В Москве его ожидал взрыв энтузиазма в обществе и народных массах, который превзошел все его ожидания. Дворянство одной Московской губернии пожертвовало немедленно 3 млн. руб., огромную для того времени сумму, и вызвалось поставить с каждых 100 душ по 10 рекрут, что составляло почти половину рабочего и способного носить оружие населения. Купечество Москвы пожертвовало 10 млн. руб. Такие же небывалые пожертвования дало дворянство смоленское, эстляндское, псковское, тверское и др. К осени общая сумма пожертвований превысила 100 млн. руб. Никогда ни раньше, ни после не жертвовалось таких колоссальных сумм. Война действительно принимала народный характер.

Кутузов вступил в командование армией при селе Цареве-Займище, именно в том самом месте, где Барклай думал дать наконец генеральное сражение Наполеону, уступая убеждениям своего штаба и общему желанию войска. Однако же после осмотра позиций Бенигсеном, прибывшим с Кутузовым, решено было отступить еще, и генеральное сражение было дано в 130 верстах от Москвы под Бородино (в 10 верстах от Можайска).

Бородинское сражение, кратко

Общий ход этого сражения известен; я не буду его описывать. Это – самое кровопролитное сражение из всех наполеоновских битв: обе стороны потеряли половину своих армий, одних офицеров выбыло более двух тысяч убитыми и ранеными. Из генералов у нас выбыли Багратион, Тучков и др. (всего более 20). У Наполеона было убито и ранено 49 одних генералов.

Военные историки говорят, что если бы Наполеон двинул свою гвардию, то он мог бы выиграть сражение; но он не хотел рисковать своей гвардией за 3 тыс. верст от Франции, как он об этом сам заявил во время сражения в ответ на советы своих приближенных.

Кутузов, несмотря на то что он отстоял все позиции, пришел, однако же, осмотрев свою армию после двухдневного боя, к убеждению в необходимости отступления и отступил к Москве, затем за Москву, не найдя под Москвой удобной позиции для новой битвы, – сперва на Рязанскую, а потом на Калужскую дорогу. Москва была оставлена без боя[2]. Армия Наполеона, «разбившись об русскую», по выражению Ермолова, вступила в Москву и расположилась в ней на продолжительный отдых. Эта стоянка привела к окончательному разложению и деморализации наполеоновских войск. В оставленной жителями Москве начались пожары, а тушить было нечем – трубы были предусмотрительно вывезены Растопчиным. Есть было нечего – остатки припасов были скоро разграблены. Ошеломленный видом пустой Москвы и пожарами вместо ожидавшейся удобной и хорошо снабженной стоянки, Наполеон пять недель простоял в бездействии в «покоренном» городе, среди груды обгорелых развалин. Все попытки его завязать переговоры о мире были отвергнуты. Через пять недель Наполеон выступил из Москвы, имея одно желание – вернуться с войском домой. Но Кутузов загородил дорогу на юг, и Наполеон принужден был возвращаться по старой, опустошенной Смоленской дороге. Началась жестокая партизанская война, ударили морозы, начавшиеся в этом году ранее обыкновенного, и великая армия быстро превратилась в огромную голодную и обмерзшую толпу, которую били и захватывали не только крестьяне, но даже и бабы. Если самому Наполеону удалось ускакать в кибитке, обвязанному шалями и закутанному шубами, но без войск, то и то только благодаря оплошности адмирала Чичагова, который его упустил. В Варшаве Наполеон сам сказал встретившим его лицам: «От великого до смешного один только шаг...»

Переход французов через Березину. Картина П. фон Гесса, 1844