Настроение императора Александра и его деятельность после Ахенского конгресса. – Согласие его с Меттернихом. – Роль Священного союза в эту эпоху. – Греческое восстание и отношение к нему Александра. – Внутренняя политика Александра в 1820–1825 гг. – Отказ от преобразований. – Господство обскурантизма. – Фотий и отставка Голицына. – Причина нерешительности политических преследований. – Отношение Александра к польской конституции. – Положение финансов и государственного хозяйства. – Таможенный тариф 1822 г. и назначение Канкрина министром финансов.

Обращаясь к правительственной деятельности в последние годы царствования Александра I, приходится прежде всего признать, что последнее пятилетие царствования Александра есть, несомненно, один из самых мрачных периодов русской истории. Со стороны правительственной деятельности оно характеризуется прежде всего решительным отказом от всяких либеральных преобразований.

В настроении самого Александра после Ахенского конгресса наступил окончательный перелом; он давно подготовлялся всем ходом окружавшей Александра жизни и внутренним процессом в его уме, выражавшимся в порабощении его мистицизмом. Однако, как я старался уже показать, в 1818 г. еще живы были его симпатии к либеральным учреждениям и к конституционному устройству. Сделавшись давно уже резким противником революционного движения всякого рода, Александр оставался, однако ж, вместе с тем убежденным сторонником либеральных доктрин и почти до начала 20-х годов был верен своим мечтам о либеральном политическом переустройстве России. Он старался, как мы видели, открыто подчеркнуть ту разницу, которая существовала в его глазах между либеральными взглядами и проявлениями революционного духа, и в особенности революционного насилия.

Меттерних, который давно уже держался противоположного взгляда и был убежден, что между либерализмом и революционными путями всегда существовала и существует теснейшая связь, никогда не мог понять точки зрения Александра; он поэтому на всех конгрессах и международных совещаниях являлся постоянным и резким антагонистом Александра, считая его утопистом и романтиком, а иногда приписывая поведение Александра и скрытым честолюбивым замыслам, которые Александр якобы лишь прикрывал своим сочувствием либерализму.

В 1820 г. это положение резко изменилось.

История с Семеновским полком, которая представлялась Александру результатом революционных происков (что, как мы уже видели, было вполне неосновательно), затем резкое оппозиционное настроение второго польского сейма и, наконец, то революционное брожение, которое развивалось повсеместно вЗападной Европе и разразилось в конце концов революцией в Неаполе и в Испании, – все это поколебало убеждение Александра, что либеральные учреждения и революция – две разные вещи; он увидел, как в европейском движении 20-х годов и либералы, и революционеры действовали рука об руку против реакционных правительств, которые не исполняли своих обязательств и обещаний, данных народу. Александру, давно уже относившемуся чрезвычайно враждебно ко всему революционному движению, пришлось отказаться от всяких связей с либералами и определенно стать на сторону европейской реакции.

Вследствие этого последнего перелома во взглядах Александра между ним и Меттернихом образовалась полнейшая entente cordiale, полнейшее единомыслие, враждебное всем народным движениям тогдашней Европы.

Священный союз, образованный Александром в 1815 г., именно в это время превратился в союз государей против жаждавших свободы народов. Логика поведения Александра в этих делах была такова, что даже в вопросе о греческом освобождении он, вопреки влечениям собственного сердца, вопреки русскому общественному мнению, вопреки взглядам многих своих единомышленников в области мистицизма (как например, баронессы Крюденер), формально встал на сторону султана против его взбунтовавшихся подчиненных, когда дело освобождения греков пошло революционным путем. Это было сделано настолько резко, что ближайший сотрудник Александра по иностранным делам граф Каподистрия – родом грек и греческий патриот – счел себя вынужденным оставить свой пост, а другой грек – русский генерал кн. Александр Ипсиланти, ставший во главе восстания, был демонстративно исключен из русской службы: ему было объявлено, что Александр не считает возможным иметь с ним что-либо общее, а между тем внутренне Александр одобрял поведение Ипсиланти и даже не скрывал этого от окружавших его лиц. Если, несмотря на такую политику Александра, наши отношения с Турцией все-таки тогда сильно поколебались, – а одно время дело было на волосок от войны, так что русский посол счел даже за лучшее потребовать паспорт и уехать, – то все это произошло лишь вследствие фанатического образа действий самой Порты, которая была подзадориваема к тому же английским послом графом Страффордом.

Во внутренней политике Александра его новое настроение выразилось, впрочем, и после 1818 г. главным образом только в отрицательной форме – именно в отказе от всяких либеральных начинаний и в полном равнодушии ко всякого рода преобразованиям.

Сам Александр интересовался в этот последний период своего правления только военной администрацией, в особенности военными поселениями, которые развивались весьма быстро наперекор общественному мнению страны и протестам жителей, обращаемых в военных поселенцев. В это именно время особенно сильно развивалось в Александре и то мистическое настроение, которое в последние годы совершенно овладело его умом. Он был весьма мрачно настроен и старался забываться в путешествиях по России, совершавшихся с необыкновенной быстротой. Мистическое настроение, которое овладело его душой, простиралось тогда так далеко, что к нему получили доступ уже не только английские квакеры или баронесса Крюденер, а и прямые мракобесы и изуверы вроде архимандрита Фотия.

Архимандрит Фотий

Архимандрит Фотий был сначала простым законоучителем в одном из кадетских корпусов, а затем вошел в моду, отчасти благодаря своей поклоннице графине Орловой-Чесменской, которая готова была для него все сделать, а отчасти и при помощи Аракчеева и того князя А.Н. Голицына, который заведовал Министерством духовных дел и вскоре, неожиданно для себя, сделался сам жертвой Фотия. По отношению к Голицыну Фотий, поощряемый Аракчеевым, дошел до такой степени наглости, что проклял Голицына за то, что тот продолжал терпеливо относиться к инославным вероисповеданиям и сильно распространявшимся тогда различным мистическим сектам. Характерно, что Голицын, несмотря на личную дружбу Александра, после этого проклятия должен был оставить свой пост, хотя личные дружеские отношения с Александром сохранились у него и после того. При этом и самое Министерство духовных дел и народного просвещения распалось на свои составные части, – духовные дела отошли опять к обер-прокурору Синода, которым был сделан князь Мещерский, на пост же Министра народного просвещения был назначен адмирал А. С. Шишков, тот самый, который когда-то воевал с Карамзиным за неприкосновенность старого русского слога, а потом, во время Наполеоновских войн, сочинял знаменитые патриотические манифесты от имени Александра и читал ему пророчества древних израильских пророков. При Шишкове некоторое время сохраняли свою силу и Магницкий, и Рунич. Магницкий, покончив с разгромом Казанского университета, занялся в это время составлением нового цензурного устава, причем напряг до крайности всю свою реакционную изобретательность.

Устав вышел небывалый по своему ультрареакционному направлению. Опубликован этот устав был уже в следующее царствование и просуществовал потом очень недолго.

Следует, однако, заметить, что, несмотря на полный разгул реакции в этот период, никаких резких преследований против революционных организаций и обществ правительством не было предпринимаемо, и это обстоятельство многих наводило на мысль, что правительство о них ничего не знало. Но теперь можно считать установленным, что Александр с 1821 г., в сущности, был осведомлен почти о каждом шаге этих обществ, получая постоянные доносы. Но, узнавая о них все подробности, он долго не принимал никаких мер. Мы уже видели, как сам Александр в разговоре с Васильчиковым, докладывавшим ему содержание одного из первых доносов, объяснил свое бездействие тем, что он сам был первым министром распространения либеральных идей и взглядов в России и что теперь ему поэтому едва ли прилично резко преследовать последователей этих самых идей. Сознавая это довольно ясно, Александр, по-видимому, стеснялся принять решительные меры.

Чрезвычайно странно было положение тогдашней тайной полиции: шпионаж развивался довольно быстро, но носил какой-то академический характер. Правительство знало, что в Южном обществе дело приняло характер прямого заговора против него, но мер никаких не принимало. Только в самый последний год Александр обратил внимание на донос унтер-офицера Шервуда о Южном обществе: он принял Шервуда, действовавшего через Аракчеева, и поручил ему добыть новые сведения о положении дел в Южном обществе. Уже будучи в Таганроге, куда он отправился осенью 1825 г. с больной императрицей, Александр решился, получив дополнительный донос Шервуда и новый донос капитана Майбороды, одного из подчиненных Пестеля, принять более решительные меры. В Южную армию был послан генерал Чернышев с приказанием арестовать главарей Южного общества и начать расследование. Что вышло бы из этого, если бы Александр не умер, довольно трудно сказать, но можно предполагать, что преследования заговорщиков не пылились бы, вероятно, в такую жестокую форму, в какой они разразились при Николае после восстания 14 декабря.

В отношении Польши реакционное настроение Александра выразилось в том, что, после строптивого сейма 1820 г., он, вопреки конституции, не собирал сейма в течение пяти лет, а затем перед созывом его в 1825 г. издал, опять-таки вопреки конституции, особый акт (acte additionnel), по которому все заседания сейма, кроме дней его торжественного открытия и закрытия, делались для публики и печати закрытыми.

Александр говорил в эти годы, что он смотрит на конституцию 1815 г. как на опыт. Несмотря на принесенную ей присягу, он, по-видимому, считал себя вправе взять обратно эту конституцию во всякий момент.

Польский сейм 1825 г. прошел наружно более спокойно, чем сейм 1820 г.; на самом сейме не проявилось такого резкого оппозиционного настроения, как в 1820 г., но зато в польском обществе революционное настроение развилось так же сильно, как в русском. Это настроение выяснилось только отчасти после 14 декабря и выразилось окончательно лишь в польском восстании 1830г., подготовлявшемся, несомненно, еще при Александре.

Основные причины недовольства здесь заключались, впрочем, не в тех нарушениях конституции, которые исходили от Александра, и не в тех сумасбродствах, которые производил Константин, а в не исполнившихся надеждах польского общества на восстановление Польши в границах 1772 г.

В России единственной областью управления, которая стала приводиться в это время в порядок, было, пожалуй, Министерство финансов, после того как министром финансов, по рекомендации Аракчеева, вместо Гурьева был назначен честный, экономный и ученый человек Канкрин. Он был назначен в 1823 г., когда финансы наши были в полном расстройстве, и деятельность его главным образом развилась уже при Николае. Во всяком случае, экономическое положение населения в конце царствования Александра было весьма плачевное: налоги собирались с необыкновенными трудностями; помещики, которые являлись ответственными за своих крестьян, отдавались сплошь и рядом в опеку за невзнос податей, а казенные крестьяне подвергались беспощадной продаже имущества и даже домов. В самые последние годы царствования Александра запад России страдал от неурожаев и голодовок, с которыми было особенно трудно бороться ввиду тогдашнего бездорожья. Дороги, впрочем, строились в это время, но строились бестолково, без всякого плана, путем натуральной повинности, а эта натуральная дорожная повинность была одной из самых больших тягостей, лежавших на плечах крестьянского населения, так как для выполнения ее крестьяне иногда целыми деревнями выгонялись сплошь и рядом в летнее рабочее время (особенно в июне во время сенокоса), часто за сотни верст от их жилищ.

Кабаки, которые были отобраны в казну, процветали, население пропивало в них последние гроши; но доходы от винной регалии упали, что зависело от невероятного воровства чиновников.

Вообще, воровство и злоупотребления чиновников развились в это время до крайних пределов – по единодушному свидетельству всех современников.

Так кончилось это царствование, вызывавшее вначале у всех такие розовые надежды.

Последние годы Александра I

Ещё по теме...