Тогда началась спешная подготовка в Министерстве внутренних дел к разработке крестьянской реформы, после того как Ланской увидел, что правительством дан уже пароль, от которого отступить невозможно[1].

Ланской начал свою министерскую деятельность (в 1855 г.) довольно странным циркуляром предводителям дворянства, где говорил от имени государя о неприкосновенности священных прав русского дворянства, данных ему венценосными предшественниками царствующего государя императора, в чем дворяне, понятно, усматривали обещание, что крепостное право не будет затронуто. Но сам Ланской отнюдь не был крепостником – наоборот, он был в молодости прикосновенен к либеральному движению 10-х и 20-х годов, был, вероятно, членом «Союза благоденствия» и, несомненно, сочувствовал упразднению крепостного права, так что, собственно, дать соответствующее направление работе Министерства внутренних дел лично ему было приятно. Но никакого определенного взгляда, как двинуть это дело впредь, у него не было, и он только указал Александру, что вопрос этот такого свойства, что раз дано ему движение, его остановить будет нельзя, и что надо поэтому наперед обдумать всю программу и уже потом от нее не отступать. Чтобы вести это дело, Ланской взял себе в помощники А. И. Левшина, который по службе своей в Министерстве государственных имуществ почитался ознакомленным с этими вопросами; он тоже считался человеком вообще расположенным к реформе, но и он не имел, по-видимому, определенных взглядов на способы ведения этого дела и к тому же отличался чрезвычайной нерешительностью и робостью в делах такой государственной важности. Поэтому-то подготовка реформы, которая происходила в это время под его наблюдением, главным образом и сводилась к собиранию материалов и сведений о проектах по крестьянскому делу, разрабатывавшихся в прошлое царствование; да, кроме того, собирались те мнения и рукописные записки, которые обращались тогда в обществе. Надо помнить, что в силу тогдашних цензурных условий всякая речь о крепостном праве была печати строжайше запрещена, и вплоть до конца 1857 г. на изменение крепостного строя даже никаких намеков не допускалось; так что когда К. С. Аксаков позволил себе в газете «Молва» намекнуть о предпочтительности вольного труда подневольному, говоря об американских невольниках, то князь П. А. Вяземский, который стоял тогда во главе цензурного ведомства в качестве товарища министра народного просвещения, – сам писатель, когда-то слывший большим либералом, – тотчас же сделал Аксакову дружеское внушение.

Сергей Степанович Ланской

Но это не мешало свободному выражению своих мнений каждому мыслящему человеку в различных рукописных записках и проектах, нередко довольно объемистых и весьма обстоятельных, которые ходили тогда по рукам с легкой руки Погодина, пустившего в ход такого рода записки сначала войны. Теперь я имею в виду главным образом те записки, которые относились собственно к крестьянской реформе. Под влиянием изучения предмета по этим запискам в Министерстве внутренних дел создавалось мало-помалу представление, что придется избрать в этом деле один из трех следующих исходов:

или немедленно отменить крепостное право одним общим указом, без наделения крестьян землею;

или отменить крепостное право с сохранением за крестьянами их земельных наделов при помощи выкупа их путем какой-либо общей финансовой операции, так как сразу было ясно, что сами крестьяне не могут заплатить единовременно стоимости своих наделов и вообще убытков помещикам, а помещики не согласятся рассрочить эти платежи на долгие годы. Этот путь требовал большой разработки, выяснения всех экономических обстоятельств, но, конечно, теоретически был мыслим.

Министерство внутренних дел считало, однако же, оба эти пути практически едва ли осуществимыми и во всяком случае сопряженными с величайшими затруднениями и опасностями для государства. Оно представляло себе, что безземельное освобождение крестьян грозит очень важными последствиями с точки зрения спокойствия страны; с другой стороны, ему представлялось, что всякая финансовая мера, направленная к выкупу крестьян с наделами при участии в этом деле казны, непременно грозит при тогдашнем печальном состоянии наших финансов чуть не банкротством. Выплатить помещикам сразу выкупную сумму, равную миллиарду рублей или около того, а затем взыскивать ее в виде рассроченных платежей с крестьян правительство могло, только заняв эту сумму на стороне. Между тем фонды наши после Крымской войны вследствие неумеренных выпусков бумажных денег чрезвычайно упали, и потому столь крупный заем представлялся тогда решительно невозможным.

Затем оставался третий исход – в виде ряда постепенных подготовительных мер, которые переводили бы крестьян сперва в положение временнообязанных на определенный или неопределенный срок, вроде положения 1804 г. в остзейских губерниях, или вроде того, какое провел Киселев в Молдавии и Валахии, или вроде, наконец, бибиковских инвентарных правил в Западном крае.

Министерству особенно улыбался этот третий исход, потому что он вел к ликвидации крепостного права без всяких затрат со стороны государства.

Однако, входя в круг вопросов, к разработке которых было приступлено еще при Николае, министерство должно было выяснить, кроме того, как они отзовутся на разных губерниях. Уже тогда Левшин, владевший имениями в разных губерниях, смутно предвидел, что если крестьяне будут признаны лично свободными и перейдут на положение временнообязанных, то те помещики, которые значительную часть своих оброков получали не от земли, а от сторонних заработков крестьян, могут оказаться в очень трудном положении, и что обязанность крестьян отрабатывать определенную барщину и, платить известные оброки за землю отнюдь не вознаградит этих помещиков за утрату возможности неограниченно эксплуатировать сторонние заработки и промыслы своих крепостных. Поэтому, предвидя такие затруднения в промышленных нечерноземных губерниях, Левшин уже тогда намечал способы их избегнуть или, по крайней мере, значительно смягчить. Министерство внутренних дел и сам император Александр представляли себе, что выкуп личности крестьян есть вещь недопустимая, что заставлять крестьян платить за личное освобождение невозможно, так как личность должна быть свободна без всякого выкупа.

Поэтому Левшину представлялось, что помещикам промышленных губерний надо дать известную компенсацию в прикрытом виде, и таким прикрытым способом ему представлялось предоставление крестьянам возможности или даже обязательства выкупить их усадебную оседлость с тем, чтобы при этом в оценку крестьянских усадеб могли быть включены «особые промысловые выгоды», которые были будто бы соединены с владением этими усадьбами. Под таким предлогом можно было в оценку усадеб включить, в сущности, вознаграждение за потерю права неограниченной эксплуатации личности крестьян. Поэтому-то Левшин с самого начала вводил в свои предположения вопрос об обязательном выкупе усадеб. Итак, вот, собственно, к чему тогда сводились первоначальные предположения Министерства внутренних дел.

Но император Александр ни на одном из этих предположений не желал останавливаться; ему представлялось, что вообще очень рискованно принять сверху одно из этих предположений, не выжидая инициативы самого дворянства. Он не хотел начинать реформы, не получив соответствующего заявления со стороны самого дворянства. На возможность дворянской инициативы он мог, казалось бы, до некоторой степени надеяться, потому что ему было небезызвестно то движение среди дворянства черноземных губерний, которое происходило еще при Николае на почве назревавшего тогда сознания невыгодности крепостного права в черноземных густонаселенных местностях. Сдругой стороны, он из обращавшихся записок видел, что в среде дворян-помещиков есть какие-то элементы, которые не прочь двинуть дело. И вот с помещиками начались переговоры. Они были приурочены ко времени коронации, когда предводители дворянства съехались в Москву.

Ланской, однако, в этих переговорах потерпел сперва полное фиаско: ни в одной губернии предводители дворянства, как официальные его представители, не согласились пойти на изъявление какой бы то ни было инициативы; они говорили, что они не знают видов правительства, а сами ничего придумать не умеют, – на самом же деле они опасались, что правительство ухватится за их инициативу и затем может повести дело совершенно невыгодным для них путем, не говоря о том, что в массе дворянства ограничение крепостного права представлялось мерою, чрезвычайно опасною во всех отношениях[2].

Это, однако, не мешало заявлениям отдельных мнений со стороны отдельных, прогрессивно настроенных представителей дворянства, выражавшихся в ряде различных записок, о которых я упоминал. Самой видной из них была записка Кавелина, одного из известных профессоров, бывшего в то же время и помещиком Самарской губернии, человека, хорошо знавшего экономический быт России, историка и юриста, вообще человека очень компетентного и осведомленного, склонного притом к довольно радикальной постановке крестьянского вопроса. Он стоял за вторую из тех возможностей, которые я выше очертил; он стоял за разрешение крестьянского вопроса при помощи выкупа. Кавелин представлял себе, что этот выкуп должен вообще покрыть приблизительно те потери, которые помещики будут испытывать от ликвидации крепостных отношений, независимо от того, произойдут ли эти потери от уступки части земли крестьянам в собственность или от лишения возможности эксплуатировать заработки и промыслы крестьян. Он представлял себе, что если стать на другую точку зрения, то явится неравномерное отношение к интересам помещиков в различных губерниях.

Константин Дмитриевич Кавелин

В имениях чисто земледельческих помещики могли бы удовлетвориться выкупом за землю, а в имениях промышленных, если бы в основание выкупа принята была оценка одной земли, то помещики потерпели бы большой убыток, потому что доходность промышленных имений была больше, чем доходность непромышленных, и продажная цена их была выше, несмотря на плохое качество земли. Поэтому лица, купившие такие имения, потерпели бы большие убытки и могли бы жаловаться на неравномерность в соблюдении интересов помещиков различных местностей. Поэтому Кавелин предлагал выкуп, основанный не на оценке земли, а на оценке покупной стоимости тогдашних крепостных имений[3].

Рядом с этой кавелинской запиской, которая опиралась и на цифровые данные, собранные, между прочим, Я. А. Соловьевым для Смоленской губернии при кадастре этой последней, были представлены и другие записки. Одна из них принадлежала Юрию Самарину, известному славянофилу, человеку, несомненно, искренне стоявшему за крестьянские интересы[4]. Разделяя те опасения в отношении положения наших финансов, которые были у Левшина, Самарин становился на точку зрения третьего исхода, примыкая к тому положению, какое занимал вопрос в николаевское царствование. Самарин хотел, чтобы решительно был ограничен прежде всего помещичий произвол над крестьянами, в особенности была бы до некоторой степени ограждена их личность, и чтобы при этом за ними непременно была сохранена земля при помощи обязательного вознаграждения помещиков в ближайшем будущем или регулированными барщинными работами, или определенными оброками, применяясь к существующим на местах хозяйственным условиям. Такой же характер носила записка другого славянофила, князя Черкасского[5]. Кроме них в правительственных кругах получила тогда большое значение записка, доставленная одним полтавским помещиком – Позеном, который составил ее весьма хитро, вставил в нее много либеральных фраз и даже упомянул о выкупе, хотя у него этот выкуп сводился к простому добровольному соглашению помещиков скрестьянами[6]. Он представил эту записку непосредственно Александру, причем был поддержан генералом Ростовцевым, на которого Позен производил тогда большое впечатление своими познаниями в финансовой и экономической сфере, а сам Ростовцев был одним из довереннейших приближенных императора Александра.

Также произвела большое впечатление на Александра записка великой княгини Елены Павловны, его тетки. Елена Павловна была очень просвещенной женщиной и стояла за освобождение крестьян с землей. Составила она записку при помощи Н. А. Милютина, в сотрудничестве с Кавелиным. Эта записка, собственно, являлась проектом освобождения и устройства крестьян в большом имении Елены Павловны, Карловке, расположенном, как и имение Позена, в Полтавской губернии[7].

Великая княгиня Елена Павловна при подаче записки государю заявила, что она хотела бы иметь от правительства определенные указания, на каких началах надо вести это дело, и испрашивала разрешения на организацию совещаний с помещиками соседних с нею имений. Император Александр ответил, что он ожидает инициативы со стороны самого дворянства, а потому, не давая никаких указаний великий княгине, одобрил ее намерение организовать правильные совещания с помещиками соседних губерний.