ЛЕКЦИЯ XXI

 

Отношение дворянства к правительственной программе реформы. – Различие помещичьих интересов в губерниях земледельческих черноземных и северных промышленных. – Отношение интеллигенции: статьи Чернышевского и Герцена; банкет в Москве. – Адрес нижегородского дворянства и заминка в Москве. – Адресы прочих губерний. – Открытие и работа губернских комитетов. – Точка зрения A. M. Унковского и Тверского комитета. – Утвержденная (позеновская) программа занятий. – Отношение печати. – Эволюция взглядов Я. И. Ростовцева. – Открытие земского отдела. – Н. А. Милютин. – Пересмотр правительственной программы в Главном комитете и открытие редакционных комиссий. – Состав редакционных комиссий и ход работ в них. – Программа, данная Ростовцевым. – Депутаты губернских комитетов первого приглашения. – Адресы и настроение дворянства. – Смерть Ростовцева. – В. Н. Панин. – Депутаты второго приглашения. – Внутренняя борьба в редакционных комиссиях. – Итоги их работ.

 

Различные взгляды на суть крестьянской реформы

В предыдущей лекции изложены те основания, на которых предложено было приступить к реформе. Для дальнейшего хода реформы имели чрезвычайную важность не только самые эти основания, отвергавшие во всяком случае безземельное освобождение крестьян, но и то обстоятельство в особенности, что через несколько дней рескрипт этот разослан был всем губернаторам и губернским предводителям дворянства на предмет, не пожелают ли дворяне остальных губерний со своей стороны принять аналогичные меры к устройству своих крестьян. Затем правительство решилось прямо опубликовать этот рескрипт. Произошло это не без борьбы. Когда было решено разослать рескрипт губернаторам, то члены Секретного комитета спохватились, и председатель его кн. Орлов убедил было Александра приостановить рассылку рескрипта. Однако оказалось, что благодаря энергичным действиям Министерства внутренних дел приказ разослать уже был исполнен. Когда это произошло, то решено было уже прямо напечатать этот рескрипт во всеобщее сведение[1].

Опубликование рескрипта явилось событием величайшей важности; правительство теперь не могло уже, если бы и пожелало, повернуть дело назад без риска возбудить большие волнения. С другой стороны, раз крестьянам становилось известно о таком предложении правительства помещикам, то присоединение каждой губернии к этим работам стало только вопросом времени, так как помещики понимали, что им нельзя не торопиться подавать свои адреса о желании устройства губернских комитетов под опасением тех же волнений крестьян.

Некоторое замедление в представлении таких адресов произошло, однако же, в большинстве губерний благодаря тому, что самые основания, преподанные правительством, являлись неудобными для помещиков почти всех губерний. Тут сказалась прежде всего огромная разница в экономических условиях, которые существовали между различными губерниями. Хотя правительство (собственно Левшин) сознавало, как мы видели, эту разницу, но не достаточно ее оценивало. Ланской, разослав рескрипт в копиях, тотчас же запросил местные начальства, как дворянство разных губерний отнеслось к этому делу, и вскоре получились ответы, что почти повсеместно содержание рескрипта возбудило серьезную критику. Все почти признавали своевременность и неизбежность реформы, но не было губернии, где бы дворянство вполне сочувствовало содержанию рескрипта, – той правительственной программе, которая в нем была выражена[2]. При этом легко сказалась разница в положении губерний черноземных, чисто земледельческих, с одной стороны, и губерний нечерноземных, промышленных, с другой стороны. В первых все помещичье хозяйство было основано, как я уже говорил, на доходности земли и земельных заработков и промыслов крестьян; здесь была особенно распространена барщина; помещик имел свою собственную запашку; обрабатываемая земля в имениях делилась на две почти равные половины: одна обрабатывалась самим помещиком, другая отдавалась в пользование крестьян, причем на первой крестьяне отбывали барщину. В большей части этих губерний никаких промыслов неземледельческих не было. В наиболее плотно населенных чернозёмных губерниях – Тульской, Курской, Рязанской и др. – к тому времени (даже, как мы видели, уже в 40-х годах) оказалось довольно много лишних ртов и рук, и дело дошло до того, что во многих местностях, например, Тульской губернии, продавались земли ненаселенные дороже, чем населенные, что показывало, насколько крепостное население представляло обузу при высокой ценности самой земли.

Поэтому, разумеется, в этих местностях помещикам казалось невыгодным освобождение крестьян с землей и представлялось желательнее освобождение хотя бы и безвозмездное, но без земли, при сохранении наиболее ценной части имения – земли – в своих руках[3].

Напротив, в губерниях северных, нечерноземных, положение было совершенно иное; там помещики обыкновенно не жили в своих имениях, да и сами крестьяне обыкновенно мало занимались землей, а уплачивали помещику оброк со своих заработков неземледельческих, т. е. с торговли и самых разнообразных промыслов, местных и отхожих. Ведь и теперь мы видим, например, что на один миллион населения Петербурга по переписи 1897 г. около ста тысяч принадлежало к приписному населению Ярославской губернии, около ста тысяч – к уроженцам Тверской губернии и т. д. Это показывает, насколько население этих губерний постоянно занимается не землей, а различными городскими промыслами, торговыми и ремесленными. В Петербурге и Москве очень многие крестьяне и в крепостное время развивали весьма доходные промыслы; затем, многие занимались на проезжих трактах и речных пристанях содержанием постоялых дворов, что в то время было весьма выгодно при отсутствии железных дорог и постоянной езде обозов.

Итак, здесь доходы основывались не на земле и не на земледельческих промыслах. Поэтому, с точки зрения помещиков таких губерний, представлялось очень желательным освобождение крестьян, хотя бы и со значительными земельными наделами, но с тем, чтобы выкуп при этом покрывал утрату доходов помещиков от получавшихся ими высоких оброков. Эта позиция была, как вы видите, совершенно отличной от позиции помещиков черноземных губерний, и здесь помещики отстаивали еще больше, нежели там, необходимость изменения программы рескрипта[4].

В конце концов, для помещиков черноземных губерний скорее возможно, как им казалось, было столковаться с правительством, исходя из той программы, которая давалась рескриптами, так как эта программа давалась лишь на переходное время и вопрос сводился лишь к тому, чтобы решить, каков же будет исход из этого временного положения, которое могло быть ограничено небольшим числом лет, с тем чтобы по истечении этого периода вся земля возвращалась в полное распоряжение помещиков и крестьяне превратились в свободных, но безземельных пролетариев. Некоторые из помещиков этих губерний соглашались даже на то, чтобы крестьяне выкупали усадебную оседлость, так как это приковывало бы их к данной местности на будущее время и обеспечивало бы помещикам необходимый контингент дешёвых рабочих рук.

Из такой разницы в положении тех и других губерний создалась и разница двух наиболее распространенных идеологий в среде тогдашнего дворянства, одна из которых принадлежала наиболее сознательным и прогрессивным помещикам нечерноземных губерний, а другая – наиболее сознательным и прогрессивным помещикам черноземных губерний. Первые стремились свести дело к быстрой и полной ликвидации крепостного права, но на основании достаточно высокой оценки стоимости их утрат; вторые готовы были допустить даже безвозмездное уничтожение крепостного права, но при условии сохранения в своем распоряжении всей земли.

Дворянство нечерноземных губерний становилось, таким образом, на такую позицию, которая в тот момент представлялась, с точки зрения даже таких расположенных к реформе людей, как Ланской и Левшин, очень опасной, так как она могла, по их мнению, поколебать финансовое положение страны.

В момент опубликования рескриптов передовая интеллигенция страны отнеслась к этому факту чрезвычайно восторженно. Это настроение усиливалось тем, что правительство после опубликования первых рескриптов предоставило печати право обсуждать их содержание. И вот в тогдашних передовых журналах, даже в таком представителе будущего радикализма, как «Современник», и в свободном заграничном «Колоколе» Герцена появились задушевные приветственные статьи Александру. Чернышевский, прославляя его подвиг, ставил его выше Петра Великого, а Герцен посвятил ему вдохновенную статью с эпиграфом: «Ты победил, Галилеянин». В то же время представители тогдашней профессуры, литературы и высшей интеллигенции обеих столиц устроили в Москве совершенно по тогдашнему времени необычное торжество – общественный банкет, где произносились речи, весьма сочувственные Александру, и который окончился горячей овацией перед портретом государя. Конечно, этот вполне лояльный банкет очень не понравился тогдашнему московскому генерал-губернатору Закревскому и другим крепостникам, но они не могли уже повернуть назад начавшееся великое дело.

 

Работа губернских комитетов

Тем не менее, несмотря на общественное сочувствие, программа рескрипта 20 ноября, неудобная для многих губерний, замедлила, как я уже сказал, открытие губернских комитетов. Правительство поспешило открыть губернский комитет в Петербургской губернии, сославшись на то, что здесь дворяне еще раньше возбудили вопрос об устройстве быта своих крестьян[5]. Действительно, они возбуждали этот вопрос еще при Николае, потом в начале царствования Александра, но без намерения отменить крепостное право, а с желанием лишь преобразовать его на началах феодально-эмфитевтических (т. е. на началах приписки крестьян к помещичьим имениям с правом обязательного вечно наследственного пользования определенными землями); однако рескриптом 5декабря 1857 г. на имя петербургского генерал-губернатора Игнатьева был открыт в Петербургской губернии комитет на тех же основаниях, как и в литовских губерниях.

Первым дворянством, которое подало адрес об открытии комитета по примеру литовских, было нижегородское. В Нижнем Новгороде губернатором был А. Н. Муравьев, тот самый, который был основателем «Союза спасения» в 1817 г., и ему удалось воспламенить дворян к тому, чтобы именно Нижнему Новгороду, с которым связывались патриотические традиции еще со Смутного времени, традиции Козьмы Минина-Сухорукого, первому присоединиться к освободительным видам правительства. Муравьеву удалось собрать достаточное количество подписей во время дворянского собрания и отправить в Петербург депутацию из дворян с просьбой открыть губернский комитет. Против этого, однако, быстро создалось и противное течение, и, едва уехала депутация, не сочувствовавшие ей послали контрдепутацию. Но правительство торопилось ковать железо пока горячо, и до появления этой последней в Петербурге уже 24 декабря 1857 г. был дан рескрипт Муравьеву в ответ на адрес нижегородского дворянства[6]. Очень долго сравнительно затянулось дело в Москве, и это объяснялось тем, что Московская губерния была как раз одной из промышленных нечерноземных; лишь когда московскому дворянству было свыше замечено, что правительство ждет инициативы от первопрестольной столицы, то и оно подало адрес об открытии комитета, однако указав при этом на желательность изменений в программе работ соответственно местным особенностям Московской губернии. Добиться изменений ему не удалось, правительство настояло на своей программе, и в Москве был открыт губернский комитет на одинаковых с остальными основаниях[7]. После этого стали присоединяться и другие губернии, так что к концу 1858 г. не было ни одной губернии, где бы не было открыто губернского дворянского комитета по крестьянскому делу. Работа этих губернских комитетов и составила первое крупное звено в ходе разработки крестьянской реформы, давшей в конце концов положительные результаты[8].

В состав губернских комитетов дворянство каждого уезда выбирало по два члена, и сверх того правительство назначало в каждый комитет для защиты крестьянских интересов по два члена из числа местных помещиков, известных своим сочувственным отношением к освобождению крестьян.

В большей части губернских комитетов тотчас же по их открытии прежде всего явились различные попытки так или иначе внести то или другое изменение, хотя бы при помощи распространительного толкования, в программу, которая преподана была рескриптами. Зависело это от того, как я уже говорил, что программа эта не соответствовала экономическим условиям, существовавшим в различных губерниях, и не удовлетворила вполне ни одного губернского комитета.

Всего ярче высказался против программы с точки зрения прогрессивных помещиков промышленных нечерноземных губерний Тверской губернский комитет. Председателем Тверского комитета был, как и в других комитетах, губернский предводитель дворянства, которым в то время был только что избран А. М. Унковский. Это был человек тогдашнего молодого поколения, сочувствовавший искренно освобождению крестьян и в то же время умевший остроумно комбинировать эмансипационные планы с местными помещичьими интересами. Как представитель дворянства, он считал себя обязанным добиться того, чтобы дворянство Тверской губернии не было поставлено при освобождении крестьян в худшие условия, нежели дворянство других губерний. В то же время он признавал себя вправе желать, чтобы период преобразований не кончился бы только крестьянской реформой: он думал, что должен быть переустроен весь русский быт и облегчено положение всего русского народа и общества.

Алексей Михайлович Унковский

 

В записке, присланной министру внутренних дел еще до открытия комитета, он доказывал, стоя на точке зрения прогрессивных помещиков промышленных губерний, что паллиативы, указанные в рескриптах, и особенно постепенность упразднения крепостного права и переходное «срочнообязанное положение» совсем не разрешают вопроса, что и крестьяне не помирятся с такой половинчатой свободой, и помещики разорятся и что, наконец, даже и исправное поступление податей, при отсутствии собственной земли у крестьянина и права свободного распоряжения собственностью у помещика, не может быть ничем обеспечено. Единственным верным средством освободить крестьян «не словом, а делом», не постепенно, а разом, единовременно и повсеместно, не нарушив ничьих интересов, не порождая ни с какой стороны неудовольствий и не рискуя будущим России, Унковский считал выкуп крепостного права, т. е. личности крестьян, с полным земельным наделом. При этом он требовал, чтобы операция эта совершена была с содействием правительства, чтобы помещики разом получили всю выкупную сумму, хоть в виде облигаций, приносящих определенный доход и реализуемых на денежном рынке. Вместе с тем он оговаривался, что лишь уплата стоимости земли должна быть произведена самими крестьянами в виде рассроченных платежей, а та часть вознаграждения, которая будет причитаться за утрату права распоряжения рабочей силой крестьян, должна быть выплачена не крестьянами, а государством при участии всех сословий, так как крепостное право и установлено было в свое время и отменяется теперь во имя государственных нужд и соображений. Свою точку зрения Унковский сумел внушить многим помещикам Тверской и некоторых соседних губерний, и когда начались работы Тверского комитета, то в нем большинством голосов принят был план работы, согласный с изложенными взглядами, но противоречивший, конечно, буквальному смыслу рескриптов и сопроводительных наставлений министра[9].

Между тем правительство, вначале имевшее в виду предоставить губернским комитетам полную свободу внутренней организации их работ и выработки местных положений в рамках рескриптов, услыхав о несогласиях и недоразумениях, которые возникают среди дворянства разных губерний при толковании смысла рескриптов, решило дать определенную программу занятий губернских комитетов и точно установленную форму для вырабатываемых ими проектов положений. Дело это попало в руки ловкого человека, помещика хлебородной и относительно густонаселенной Полтавской губернии, М. П. Позена, который в то время, выдавая себя за либерала, пользовался полным доверием Ростовцева. Позен выработал программу, которая должна была окончательно поставить точки над i и ввести работы губернских комитетов в очень определенные рамки. Исходя при этом из интересов помещиков хлебородных черноземных губерний, Позен стремился незаметно провести мысль, что вырабатываемые положения должны иметь в виду лишь переходный «срочнообязанный» период, что только на это время крестьянам должны быть определены наделы, которые затем должны вернуться в полное распоряжение помещиков, а крестьяне должны получить полную свободу, но без земли, причем и выкуп усадеб не ставился в связь с прекращением «срочнообязанных» отношений, а за помещиками во всяком случае оставлялась сильная вотчинная власть в их имениях.

Первоначально большинство Тверского комитета, согласно с Унковским, думало обойти эту программу, признав, что под усадьбой, подлежащей выкупу на основании рескриптов, следует разуметь весь земельный надел. Но меньшинство, опираясь на букву рескриптов и позеновской программы, протестовало против такого распространительного толкования рескриптов, и Министерство внутренних дел должно было признать взгляд меньшинства формально правильным. Тогда большинство комитета командировало в Петербург депутацию из 4 членов с Унковским во главе к Ланскому и Ростовцеву, которым эта депутация решительно заявила, что если правительство желает иметь проект ликвидации крепостных отношений от тверского дворянства, то такой проект может быть выработан только на основаниях наделения крестьян землей в собственность и полного упразднения крепостных отношений с вознаграждением помещиков за материальный ущерб при помощи выкупа. Если же это не будет дозволено, то комитет разойдется, а правительство пусть поручит дело составления положений чиновникам, которые напишут все, что им прикажут. Это решительное заявление Тверского комитета последовало в октябре 1858 г., когда и Ланской и Ростовцев уже значительно поколебались в своих взглядах на необходимость «срочнообязанного» положения и невозможность выкупа[10].

Здесь следует сказать, что на точке зрения выкупа как единственного правильного разрешения вопроса стоял не только Тверской комитет и некоторые другие губернские комитеты нечерноземной полосы, но и значительная часть прогрессивной печати. Так, «Современник», как только оказалась возможность высказаться по крестьянскому вопросу, поспешил напечатать статью Чернышевского, во второй части которой был приведен in extenso проект Кавелина и которая, в общем, стояла на той же точке зрения, что и Тверской комитет. Точно так же и «Русский вестник» Каткова объявил, что он единственным правильным разрешением вопроса считает выкуп, так как освободить крестьян без земли невозможно, освободить же с землей можно только при помощи выкупа, потому что крестьяне путем вольной покупки приобрести землю не смогут, так как не смогут заплатить за нее разом, помещики же не могут соглашаться на долговременную рассрочку. На ту же точку зрения стал сразу и «Колокол» Герцена, в котором помещал все время большие статьи по крестьянскому вопросу ближайший друг Герцена Огарев[11].

Ростовцев летом 1858 г., отдыхая за границей и внимательно читая различные проекты освобождения крестьян, в том числе и заграничные, между которыми были составленные деловыми людьми – банкирами (проект Френкеля и Гомберга), – все более и более убеждался в том, что переходное «срочнообязанное» положение само по себе не только не устраняет различных опасностей и тяжелых недоразумений, но даже необходимо их обусловливает. Еще и раньше он смутно предчувствовал, что и крестьяне в этот переходный период, объявленные лично свободными, но обязанные в то же время отбывать барщину и оброки помещикам, не легко будут подчиняться требованиям помещиков и не поймут смысла изданных положений. Поэтому он проектировал вместе с государственным секретарем Бурковым в начале 1858 г. ввести на это переходное время ряд чрезвычайных полицейских мер, в виде облеченных особою властью уездных начальников и временных генерал-губернаторов. Но эти проекты подверглись сильной критике со стороны Министерства внутренних дел и многих частных лиц, доказывавших, что это будет не «срочнообязанное», а настоящее «осадное» положение, которое сделает жизнь в провинции невыносимой. И Ростовцев понял основательность этих возражений и отказался от своих проектов, несмотря на энергичную поддержку, которую оказывал им сам император Александр, в особенности недовольный резкой критикой их со стороны Министерства внутренних дел в записке, представленной ему Ланским и составленной калужским губернатором Арцимовичем, но долго приписывавшейся Милютину.

Вникая во время заграничного своего отдыха глубже в сущность задачи и яснее представляя себе возможные формы ее разрешения, Ростовцев излагал свои новые мысли и соображения императору в частных письмах из Вильдбада и Дрездена, причем в четвертом (последнем) из этих писем он уже признавал, что чем больше сократить переходное «срочнообязанное» положение, тем для спокойствия страны лучше, что для того, чтобы при этом на месте не нарушался порядок и ни на минуту не колебалась сильная власть, нужно власть эту сосредоточить в крестьянском мире и его избранных, предоставив помещику иметь дело не с отдельными крестьянами, а только с миром.

Вместе с тем в этом четвертом письме Ростовцев вполне уже усвоил идею выкупа как общей финансовой меры; он не допускал только обязательности этой меры для обеих сторон и считал, что выкупные сделки при содействии правительства должны заключаться по добровольным соглашениям между ними[12].

 

Николай Милютин и разработка крестьянской реформы

В то же время и в Министерстве внутренних дел мысль о возможности и осуществимости выкупной операции деятельно начала проводиться Н. А. Милютиным и Я. А. Соловьевым, которые получили непосредственное влияние на направление работ по крестьянской реформе, с образованием в составе министерства особого земского отдела, в котором сосредоточились все подготовительные работы по крестьянскому делу. Земский отдел открыт был 4 марта 1858 г. под председательством товарища министра А. И. Левшина; Я. А. Соловьев назначен был непременным членом отдела, заведовавшим его делами, Н. А. Милютин состоял членом отдела в качестве директора хозяйственного департамента. Роль Левшина с изданием рескрипта оказалась уже сыгранной; он не сочувствовал быстрым и энергичным распоряжениям по делу крестьянской реформы, а издание и в особенности опубликование рескриптов считал опасным для государства «salto mortale»[13]. В земском отделе как раз в это время началась лихорадочная работа, и Левшин уступил здесь центральное место более молодым и способным деятелям Соловьеву и Милютину, из которых последний вскоре сменил его и на посту товарища министра.

Соловьев был превосходным работником по подготовке и разработке необходимых для реформы материалов. Роль Милютина была ещеответственнее и важнее. Ростовцев впоследствии выразился как-то, что Милютин был нимфой Эгерией редакционных комиссий. Ту же роль нимфы Эгерии играл он и в Министерстве внутренних дел. В это министерство он вступил еще в 1835 г. неопытным и малоподготовленным к жизни юношей 17 лет, тотчас по окончании курса в Московском университетском «благородном» пансионе. Может быть, в министерских канцеляриях на него обращали несколько больше внимания, чем на остальных мелких чиновников, потому что он был по матери родным племянником министра государственных имуществ гр. Киселева, но, несомненно, больше всего ему помогли выдвинуться его выдающиеся дарования, которые обнаружились с первых же лет его службы. При гр. Перовском, состоя в должности начальника отделения хозяйственного департамента и не имея от роду тридцати лет, он был уже заметной фигурой в министерстве, и предпринятое в 40-х годах по его инициативе исследование городского хозяйства в разных городах Российской империи – дело, к которому он сумел привлечь в то время таких представителей своего поколения, как Юрий Самарин и Иван Аксаков, – привело в 1846 г. к реформе Петербургского общественного управления на тех же приблизительно началах, на которых впоследствии построена была городовая реформа 1870 г.

Николай Алексеевич Милютин

 

В 1856–1857 гг., пользуясь старым знакомством и дружбой с Ю.Ф. Самариным и более новым – с К. Д. Кавелиным, Милютин в общении с ними основательно приготовился к участию в крестьянской реформе, познакомившись в то же время и со старыми архивными материалами. Уже в том же 1857 г. он имел несколько случаев проводить свои взгляды на это дело в беседах с Ланским, с которым он был в частых сношениях по должности директора хозяйственного департамента. С другой стороны, он же инспирировал в это время, как уже было указано, великую княгиню Елену Павловну и вел. кн. Константина Николаевича, проводя и здесь, с одной стороны, мысль о необходимости коренной и радикальной реформы в виде освобождения крестьян с достаточным земельным наделом, а с другой стороны, указывая и способы, как воспользоваться в этом деле дворянской инициативой и в то же время не дать воле дворянства слишком большой роли в ходе всего дела, чтобы обострившиеся дворянские интересы и аппетиты не парализовали благого значения предпринятой реформы для народных масс. Эта деятельность Милютина была скоро замечена придворными крепостниками и реакционерами, и они поспешили скомпрометировать его имя в глазах государя, приписывая ему радикальные политические воззрения и даже революционные намерения, и в этом они успели в значительной мере. Милютину, благодаря этим интригам, едва не пришлось выйти в отставку в 1857 г., и только решительная защита его Ланским, поддержанным в Совете министров кн. Горчаковым (министром иностранных дел), а вне совета – вел. кн. Еленой Павловной, устранила на этот раз удаление его от дел. Несмотря, однако же, на все усилия придворных недоброжелателей Милютина, успевших восстановить против него государя, им не удалось помешать в начале 1859 г., после удаления в отставку Левшина, назначению Милютина на пост товарища министра, хотя и со званием лишь «временно исправляющего» эту должность, что, впрочем, не помешало Милютину исправлять ее вплоть до издания положений 19 февраля 1861 года[14].

Здесь следует заметить, что во взглядах на крестьянскую реформу Милютин разделял точку зрения Самарина, которую этот последний подробно обосновал в статьях своих, напечатанных в «Сельском благоустройстве»[15]. Оба они понимали предпочтительность радикального решения вопроса при помощи обязательного выкупа, при условии, конечно, освобождения крестьян с теми приблизительно наделами, которыми они пользовались при крепостном праве, но сознавали и те опасности и трудности, которые сопряжены с таким исходом дела для государственной казны, истощенной последней войной и находившейся в то время в слабых и неискусных руках таких министров, как Брок, а затем Княжевич[16]. Во всяком случае, самой важной стороной реформы Милютин, вместе с Самариным, признавал освобождение крестьян с достаточным земельным наделом и очень недоверчиво относился к планам и видам большинства дворянских губернских комитетов. Тем не менее в требованиях прогрессивного большинства Тверского губернского комитета он не мог не видеть стремления найти добросовестное и радикальное решение вопроса с соблюдением выгод и интересов не только помещиков, но и крестьян.

В конце концов и Ланской, и Ростовцев признали необходимым предоставить Тверскому комитету довести свой план до конца, и ему было разрешено сверх проекта, основанного на позеновской программе и имевшего в виду устройство крестьян в переходном «срочнообязанном» периоде, выработать и особый выкупной проект, имевший в виду немедленное и единовременное полное освобождение крестьян с землей. Вскоре такое же разрешение дано было Калужскому комитету и еще 15 другим, не успевшим к тому времени окончить своих работ[17].

Вместе с тем Ростовцев внес в Главный комитет по высочайшему повелению извлечение из своих заграничных писем к императору Александру, и это извлечение обсуждалось в нескольких заседаниях, журналы которых были утверждены государем 26 октября и 4 декабря 1858 года[18].

 

Редакционные комиссии

В этих постановлениях сделаны были чрезвычайно важные поправки и дополнения к первоначальной правительственной программе, имевшие огромное значение для последующего хода разработки крестьянской реформы. Впрочем, на направлении работ губернских комитетов эти изменения правительственной программы не могли отразиться, потому что комитеты к этому времени уже заканчивали свои работы; зато они отразились весьма существенно с самого начала на направлении работ того учреждения, которое образовано было под названием «редакционных комиссий» при Главном комитете для разработки и сводки проектов губернских комитетов и для проектирования затем положений, как общих для всей России, так и местных – для различных полос или областей ее[19].

Эти комиссии были образованы в марте 1859 г. под председательством, или, как сказано было в высочайшем повелении, «под начальством», генерала Ростовцева из представителей разных ведомств, соприкасавшихся с крестьянским делом и кодификационными работами, а также из «членов-экспертов» – в лице помещиков, известных своими проектами по крестьянскому делу или обративших на себя внимание своими работами в разных губернских комитетах. Мысль ввести таких членов-экспертов в состав редакционных комиссий возникла в тот момент у Милютина, и он выразил ее государю при своем представлении последнему по случаю своего назначения к исправлению должности товарища министра. Затем он выразил ту же мысль и Ростовцеву, который и сам высказывал нечто подобное в одном из писем своих к государю. Мысль эта была одобрена, и вообще у Милютина, вопреки его опасениям, сразу же установились с Ростовцевым очень хорошие отношения. Ростовцев не только отнесся, к нему с полным доверием, но и просил его участия в деле подбора личного состава редакционных комиссий, и Милютин, воспользовавшись этим, ввел туда нескольких членов, сделавшихся впоследствии главными двигателями в них всего дела. Члены эти были: Ю.Ф. Самарин, кн. В.А. Черкасский (с которым Милютин еще не был лично знаком в то время), В.В. Тарновский, Г.П. Галаган, не говоря об Я.А. Соловьеве, который был назначен в состав комиссий от Министерства внутренних дел, конечно, также с ведома Милютина.

Но наряду с этими приверженцами реформы в комиссию вступило и несколько лиц, с которыми Милютину и его друзьям пришлось впоследствии выдержать упорную и ожесточенную борьбу. Это были предводители дворянства: Петербургской губернии гр. П. П. Шувалов и Орловской – В.В. Апраксин; генерал-адъютант кн. Паскевич; упоминавшийся уже полтавский помещик Позен; редактор «Журнала землевладельцев» А. Д. Желтухин и один из представителей Министерства государственных имуществ Булыгин, упорно отстаивавший взгляды своего принципала М.П. Муравьева. Первоначально было образовано две редакционные комиссии: одна – для выработки общего положения, другая – для выработки местных; но Ростовцев, пользуясь предоставленной ему властью, с самого же начала слил их в одну, подразделив ее затем на отделения: административное, юридическое и хозяйственное, к которым вскоре присоединена была еще особая финансовая комиссия для выработки положения о выкупе. Все эти отделения имели значение подкомиссий, вырабатывавших доклады для общего собрания комиссий, – доклады, которые и ложились затем в основание различных отделов положений. В двух важнейших из этих отделений – хозяйственном и финансовом – председательствовал Милютин. Но его роль этим не ограничивалась. Ростовцев не напрасно назвал его нимфой Эгерией редакционных комиссий. Он действительно был центральным лицом всей работы, руководителем всей внутренней политики комиссий, а затем и вождем передовых ее членов в борьбе с теми враждебными делу реформы силами, которые действовали внутри комиссий и за стенами заседаний. Ему удалось с самого же начала создать сплоченную группу убежденных, достаточно спевшихся между собой и в высшей степени талантливых и трудоспособных защитников реформы, в лице Самарина, Черкасского и Соловьева, к которым по большей части спорных вопросов присоединялись: Тарновский, Галаган, Петр Семенов и др. Группа эта вполне овладела доверием Ростовцева, причем Милютину удалось на первых же порах вытеснить вредное влияние на Ростовцева ловкого и хитрого дельца Позена, который в редакционных комиссиях был совершенно разоблачен и вынужден был прямо признать себя сторонником безземельного освобождения крестьян.

На первых же порах редакционным комиссиям пришлось выдержать важное состязание с влиятельными защитниками феодальных стремлений петербургского дворянства гр. Шуваловым и кн. Паскевичем, которые, опираясь на точный смысл рескриптов, настаивали на сохранении навсегда права собственности на все земли за помещиками, отрицали допустимость всех форм выкупа, кроме отдельных добровольных сделок, и в особенности настаивали на предоставлении помещикам вотчинной власти и вотчинной юрисдикции на их землях в виде неприкосновенного сеньориального права, утверждая, что в противном случае выкуп становится если и не обязательным для помещика формально, то вынужденным. Борьба эта началась в первых же заседаниях редакционных комиссий в связи с теми изменениями в правительственной программе, которые сообщены были комиссиям на основании постановлений Главного комитета (от 26 октября и 4 декабря 1858 г.), явившихся, как уже сказано, в свою очередь, последствием видоизменения взглядов Ростовцева. Новая программа правительства, предъявленная комиссиям при самом открытии их занятий, была формулирована впоследствии Н.П. Семеновым (в его «Истории освобождения крестьян в царствование имп. Александра II»[20] в следующих пунктах:

1) Освободить крестьян с землей.

2) Конечной развязкой освобождения считать выкуп крестьянами их наделов у помещиков в собственность.

3) Оказать содействие делу выкупа посредничеством, кредитом, гарантиями или финансовыми операциями правительства.

4) Избегнуть по возможности регламентации «срочнообязанного» периода или, во всяком случае, сократить переходное состояние.

5) Барщину уничтожить законодательным порядком через три года переводом крестьян на оброк, за исключением только тех, которые сами того не пожелают.

6) Дать самоуправление освобожденным крестьянам в их сельском быту.

Эта программа, сочувственно принятая членами редакционных комиссий, легла в основу их работ.

Но, приняв эту программу, комиссиям пришлось стать, конечно, в противоречие с большею частью проектов губернских комитетов, которые ее не имели в виду в своих работах и обязаны были руководствоваться рескриптами и позеновской программой, которой новая программа совершенно противоречила. Редакционные комиссии решили не считаться с волею дворянства, выраженною в комитетских проектах, и считать их лишь за материал для своих собственных построений. Работы комиссий печатались, по приказанию Ростовцева, в 3 тыс. экземпляров и широко рассылались по России. Таким образом, дворянство очень скоро увидело, что направление дела уходит из его, рук. Между тем государь, объезжая различные губернии еще летом 1858 г., беседовал в то время с представлявшимися ему предводителями дворянства и членами губернских комитетов, неоднократно изъявлял дворянству свою благодарность за великодушный почин и обещал, что при рассмотрении дела в Петербурге от каждого «губернского комитета вызваны будут депутаты для участия в окончательном обсуждении всего дела. Дворяне поняли эти слова в том смысле, что депутаты губернских комитетов будут допущены в Главный комитет и будут участвовать там в окончательном решении вопроса. Решительным противником такого толкования этого обещания государя явился Милютин, который убедил и Ростовцева, и Ланского, что допущение дворянских депутатов в Главный комитет, хотя бы с совещательным только голосом, может при данном составе самого Главного комитета опрокинуть все дело и совершенно исказить благополучный исход реформы. Решено было поэтому допустить депутатов губернских комитетов лишь к критике проектов редакционной комиссии в заседаниях этой последней, причем и тут решено было им предоставить лишь изложить свои замечания и защищать свои проекты, но отнюдь не допускать их к голосованиям, а следовательно, и к участию в решении самого дела, даже и в этой подготовительной, переходной его стадии.

Работы комиссий, по плану Ростовцева, разделены были на несколько периодов. В первом периоде рассмотрены были проекты лишь 21 губернского комитета, ранее других закончившего свои работы, причем по составлении первого наброска проекта положений на основании этого материала в редакционных комиссиях решено было вызвать в Петербург сначала депутатов только от этого 21 комитета. Затем, по выслушании их замечаний и по обсуждении остальных проектов, внести в свои предположения необходимые исправления и изменения и тогда вызвать депутатов от остальных комитетов, после чего составить уже окончательные проекты, воспользовавшись всем этим материалом и критикой депутатов. Этот план был осуществлен в действительности. Прибытия депутатов в конце первого периода работ редакционных комиссий члены этих последних ожидали не без волнения, ибо враги реформы и враги того направления, которое дело это приняло в редакционных комиссиях, естественно, считали прибытие депутатов самым удобным моментом для генерального сражения, которое могло привести к полному искажению всего дела.

Главные пункты, в которых воля дворянства могла считаться особенно резко нарушенною, сводились к самым важным материальным условиям ликвидации крепостного строя. Во-первых, отвергнуты были все те проекты губернских комитетов, которые признавали, что с окончанием «срочнообязанного» периода, т. е. через 8–12 лет, вся земля, за исключением усадеб, возвращается в распоряжение помещика; затем резко изменены были нормы земельных наделов, которые комиссии старались приблизить к нормам существующего пользования; сильно понижены оценки усадеб и размеры вычисленных комитетами оброков за прочие угодья. Наконец, совершенно изменены все постановления, клонившиеся к сохранению в том или ином объеме вотчинной власти помещиков в качестве «начальников» сельских обществ, предположенных согласно позеновской программе.

Милютин, считая необходимым заранее противопоставить натиску враждебных реформе элементов сильное и яркое освещение своекорыстных поползновений большинства губернских комитетов, составил особую записку (представленную государю Ланским) с обозрением деятельности губернских комитетов первой очереди, причем подверг эту деятельность сжатому, но резкому разбору и в заключение указал, что, по мнению Министерства внутренних дел, не следует допускать депутатов от губернских комитетов до каких-либо общих постановлений, а следует лишь предложить им представить свои отдельные отзывы на труды редакционных комиссий в их заседаниях, специально этому посвященных. Эта записка, хранившаяся в то время в глубокой тайне[21], была одобрена императором Александром, и соответственно этому решено было дать инструкции депутатам. Узнав об этом, депутаты пришли, разумеется, в крайнее раздражение. Сперва они хотели подать государю адрес с сильным протестом против таких незаконных, по их мнению, действий ненавистной им бюрократии, а когда адрес этот не был принят, то они составили коллективное письмо на имя Ростовцева, в котором ходатайствовали о предоставлении им права собираться и действовать сообща, вырабатывая общие постановления и представляя их «на суд высшего правительства». Частные совещания им были разрешены, но без права делать постановления, и было обещано от лица государя, что все соображения их дойдут до него через Главный комитет. На первый раз депутаты этим как будто удовлетворились и затем в замечаниях своих, которые в печатном виде составили два толстых тома, подвергли работы и выводы редакционных комиссий резкой и беспощадной критике.

Следует, впрочем, заметить, что большинство депутатов первого приглашения были настроены в общем весьма либерально и, за исключением нескольких лиц, отнюдь не были крепостниками. Они принадлежали в большинстве к комитетам промышленных нечерноземных и получерноземных губерний и определенно высказывались не только за освобождение крестьян, но и за наделение их землею. Однако почти все они высказывались против отвода наделов крестьянам в бессрочное пользование за раз и навсегда установленные повинности. Они опасались, и не без основания, что исправное отбывание барщины без удержания прежней помещичьей власти фактически окажется невозможным, установление же оброков без права переоброчки признавали несправедливым нарушением прав собственности помещиков ввиду постоянного возрастания цен на землю. Большая часть депутатов требовала обязательного единовременного выкупа при помощи особой кредитной операции. Очень немногие предпочитали систему вечнонаследственного пользования, но с правом периодической переоброчки, и лишь несколько человек выразили стремление к удержанию всей земли в распоряжении помещиков по истечении «срочнообязанного» периода.

Многие депутаты возражали против выведенных комиссиями земельных норм, очень повышенных в сравнении с нормами, предположенными в губернских комитетах. В то же время они признавали разорительными для помещиков и нормы оброков, установленные комиссиями.

Но с наибольшим единодушием депутаты напали на проект административного устройства крестьян, причем они не обращались к прямой защите вотчинной власти помещиков, но резко нападали на стремление комиссий подчинить создаваемые ими органы крестьянского самоуправления местной уездной полиции, чем нарушался, конечно, и самый принцип самоуправления. В этой части своих нападок депутаты стояли на почве либеральных и даже демократических принципов, и потому эта часть их критики произвела наибольшее впечатление на многих членов редакционных комиссий и на всех передовых людей в России, Лучше всех эти мысли формулировал в своих замечаниях тверской депутат Унковский, который не ограничился при этом критикой административного устройства крестьян по проекту комиссий, но резко раскритиковал и всю существовавшую в то время систему местного уездного управления, а затем противопоставил ей свой собственный проект, одобренный Тверским комитетом. Унковский требовал коренной перестройки всего местного управления на началах децентрализации и самоуправления, наименьшей единицей которого, по его мнению, следовало сделать всесословную волость.

В конце своего пребывания в Петербурге депутаты, однако же, ясно увидели, что их замечания едва ли могут быть прочтены государем даже уже в силу одного своего слишком значительного объема. Поэтому перед отъездом они опять решились обратиться к государю с адресом, в котором хотели просить допустить их в Главный комитет при окончательном рассмотрении всего дела. Но общий адрес не состоялся, и они разбились при этом на группы. Часть из них, в числе 18-ти человек, представила адрес, редактированный в очень умеренных выражениях, с просьбой лишь допустить их представить свои замечания в Главном комитете. Симбирский депутат Шидловский представил особый адрес с требованиями в олигархическом духе, крайне туманно выраженными. Наконец, пять депутатов с Унковским во главе, наряду с резкими нападками на действия бюрократии и на бюрократический строй и требованием обязательного выкупа, изложили также свой взгляд на необходимые преобразования в судебном и административном строе страны.

Одновременно с этими адресами подал государю записку не принадлежавший к числу депутатов помещик Петербургской губернии, аристократ (племянник кн. Орлова) и камергер высочайшего двора М.А. Безобразов, и в ней, крайне резко обрушиваясь на действия Министерства внутренних дел и редакционные комиссии, требовал «обуздания» бюрократии и созыв выборных представителей дворянства, на которых, по его мнению, и должна опираться в своих действиях верховная власть в России[22].

Гнев Александра, вызванный крайне резкими выражениями этой записки, отразился, по-видимому, и на его отношении к адресам депутатов, хотя последние и были составлены в тоне весьма лояльном и корректном. Депутатам, подписавшим адреса, объявлен был выговор через губернаторов, а замечания их оставлены были по большей части без внимания. В конце концов вся эта история, послужившая началом к развитию оппозиционного движения в дворянских кругах и в части общества, в то время оказалась, в сущности, на руку редакционным комиссиям и благополучному исходу их работ, так как она укрепила симпатии к ним и к их делу в императоре Александре[23].

После отъезда депутатов первого приглашения начался второй период редакционных комиссий, причем редакционные комиссии пересмотрели свои проекты в связи с замечаниями, сделанными на них депутатами, и поступившими от остальных губернских комитетов проектами. Существенных изменений комиссии не признали необходимым сделать в первоначальных своих проектах. Но прежде чем дело это было доведено до конца, случилось событие, вновь грозившее – как, по крайней мере, казалось тогда, – кризисом делу реформы.

6 февраля 1860 г., после трехмесячной тяжелой болезни, развившейся на почве переутомления и чрезмерного нервного напряжения, умер Я. И. Ростовцев. Вместо него на пост председателя редакционных комиссий назначен был гр. В. Н. Панин, министр юстиции, завзятый рутинер-бюрократ и решительный консерватор, заведомо враждебно относившийся к тому направлению крестьянской реформы, которое ей дано было в редакционных комиссиях. Это назначение вызвало всеобщее недоумение и негодование. Герцен в «Колоколе» поместил известие о назначении Панина в траурной рамке и, с отчаянием объявляя, что тон царствования изменился, приглашал членов редакционных комиссий подать в отставку, если в них есть хоть капля гражданских чувств. Малютин со своей стороны думал то же, и только настойчивые убеждения вел. княгини Елены Павловны помешали ему осуществить это пагубное для дела реформы намерение. Когда Елена Павловна выразила императору свое недоумение по поводу дошедших до нее слухов о назначении Панина, то Александр Николаевич спокойно ей ответил: «Вы Панина не знаете; его убеждения – это точное исполнение моих приказаний». Панину поставлено было государем условие ничего не изменять в ходе и направлении дела, установившихся при Ростовцеве. Тем не менее назначение его вызвало чрезвычайное оживление среди крепостников и врагов редакционных комиссий. Поэтому и депутаты второго приглашения, принадлежавшие притом главным образом к комитетам черноземных и западных губерний, стоявших за безземельное освобождение крестьян, прибыли в Петербург с намерением опрокинуть проекты редакционных комиссий при помощи Панина, на которого они возлагали большие надежды. В этом они ошиблись: Панин старался формально исполнить обещание, данное государю, и поэтому не оказал никакой поддержки депутатам. Сами депутаты написали на проекты редакционных комиссий очень резкую критику, причем всего сильнее обрушились на постановления о наделении крестьян землей и на образование независимых от помещичьей власти крестьянских обществ и волостей. Они не брезговали при этом никакими аргументами и всячески старались набросить тень на работы редакционных комиссий с охранительной точки зрения, выискивая в проектах и докладах комиссий республиканские, социалистические и даже коммунистические начала. Критика этих депутатов, таким образом, принципиально совершенно расходилась с точкой зрения депутатов первого приглашения[24].

Граф Виктор Панин

 

Редакционным комиссиям нетрудно было защититься от таких неумеренных и неблагонамеренных обвинений. Но с отъездом депутатов, когда начался третий, кодификационный, период работ редакционных комиссий, группе передовых членов этих комиссий, предводимой Милютиным, пришлось пережить трудное время.

Внутри комиссий гр. Панин, хотя и осторожно, но с необыкновенным упорством, пытался провести некоторые свои взгляды, серьезно грозившие исказить дело. К тому же и некоторые из членов комиссий, тайно сочувствовавшие своекорыстным помещичьим поползновениям депутатов второго приглашения, возобновили борьбу с руководившей всеми работами группой Милютина, Самарина, Черкасского и Соловьева. Борьба приняла довольно острый характер, вызвала личные столкновения и доходила до того, что Панин в одном из заседаний констатировал открытое недоверие к его словам, выраженное Милютиным, а с одним из членов комиссий, Булыгиным, у Милютина дело чуть не дошло до дуэли. Главное, чего добивался Панин, заключалось в требовании его уничтожить в проектах комиссий выражение, что наделы отводятся крестьянам в «бессрочное» пользование. Стремясь упразднить это выражение под предлогом неправильности его с юридической точки зрения, он хотел, очевидно, создать почву для осуществления желаний тех членов губернских комитетов, которые, с легкой руки Позена, старались доказать, что наделы, по смыслу рескриптов, должны быть отведены в пользование крестьян лишь на время «срочнообязанного» периода. Панину не удалась его попытка, несмотря на то что он пускался даже на фальсификацию прений в журналах, в чем и был уличен Милютиным. Благодаря стойкой защите этого пункта со стороны Милютина и его друзей все, чего Панин достиг, это была замена термина «бессрочное» пользование термином «постоянное» пользование, что было в сущности равнозначаще.

Хотя это нападение Панина было, таким образом, благополучно отбито, все же в третьем (а отчасти еще во втором) периоде занятий редакционных комиссий Милютину и его друзьям пришлось пойти на некоторые более или менее существенные уступки, касавшиеся главным образом материальной стороны реформы. Эти уступки сводились к более или менее значительному понижению норм наделов во многих уездах; к некоторому повышению нормы оброка в черноземных губерниях, где он проектирован был первоначально на 1 руб. (с душевого надела) ниже, чем в губерниях нечерноземных, и, наконец, к допущению переоброчки через 20 лет, т. е. переоценки повинностей сообразно изменению хлебных цен в имениях, где полевая земля будет к тому времени находиться в бессрочном пользовании крестьян, а не на выкупе. Допуская это последнее изменение, на котором настаивал в частных разговорах и сам император, Милютин надеялся, что и впоследствии не найдется такого министра внутренних дел, который принял бы на себя переоброчку во всех владельческих имениях империи. И действительно, как известно, переоброчка эта в 1881 г. не состоялась, а взамен нее введен был обязательный выкуп во всех имениях, где оставались к тому времени «временнообязанные» крестьяне.

10 октября 1860 г. редакционные комиссии были закрыты, проработав без отдыха около 20 месяцев и выработав проекты 16-ти различных положений с объяснительными записками, указателями и проч. Печатные доклады отделений, журналы общего присутствия комиссий, своды проектов губернских комитетов и прочие труды редакционных комиссий составили 18 объемистых томов (в первом издании) и сверх того 6 томов статистических сведений о помещичьих имениях выше 100 душ, не считая трех огромных томов замечаний депутатов губернских комитетов, изданных также комиссиями.