ЛЕКЦИЯ XXVIII

Ближайшие результаты крестьянской реформы. – Рост населения в России до и после реформы. – Критика имеющихся в литературе взглядов и мнений по этому предмету. – Расселение населения в России до и после реформы. – Рост городского населения до и после реформы. – Экономическое положение России после эпохи реформ. – Промышленный кризис и его причины.

Влияние крестьянской реформы на рост населения

Теперь я хочу остановиться на ближайших результатах крестьянской реформы, экономических и социальных, которыми до последнего времени определялось то движение общей русской жизни, о котором я говорил вам в прошлой лекции.

Те из историков русской жизни, которые этим вопросом занимались, как, например, профессор Милюков, который его касался попутно в своей известной книге «Очерки по истории русской культуры», и те, которые недавно, уже в последнее время, разрабатывали связанные с этим вопросом данные, как, например, г. Огановский, который издал в 1911 г. книгу «Очерки по истории земельных отношений в России», – все эти историки указывают довольно согласно на то, что первым тотчас же сказавшимся после крестьянской реформы, и притом особенно ярким, ее последствием был неимоверно усилившийся рост населения[1]. П. Н. Милюков подходит к этому выводу очень издалека, указывая вполне справедливо, что в России, и особенно в еецентральной области, рост населения очень долго задерживался и даже одно время, именно в начале XVIII столетия, в период бурной петровской деятельности, в период его войн и дорого обходившихся населению реформ и сооружений, население здесь сильно убыло абсолютно. Точно то же мы, с вероятностью, должны предположить и для Смутного времени конца XVI и начала XVII столетий, хотя для этого нет точных данных. Поэтому Милюков полагает, что в России, начиная, может быть, с XVI–XVII вв., вплоть до второй четверти XVIII столетия, прироста населения почти совсем не было, потому что весь прирост поглощался теми огромными жертвами, которые населению приходилось нести на создание Русского государства и на борьбу за территорию. Милюков, далее, указывает, что для центральных губерний, т.е. для петровской Московской губернии, которая захватывала позднейшие Калужскую, Тульскую, часть Рязанской, часть Нижегородской, Костромскую, Владимирскую и часть Тверской, можно дать такие цифры: в 1678 г. там было 39 человек на квадратную версту, а в 1724 г. приходилось без малого 29 человек и только в 1858 г., т. е. перед самой крестьянской реформой, опять плотность населения сравнялась с той, которая была в середине XVII в., именно стала 39,4 человека на версту. По переписи же 1897 г., т. е. в конце XIX столетия, здесь было уже 52,9 человека на версту. Таким образом, действительно, на первый взгляд, тут в росте населения за последние 40 лет XIX в. получается большой скачок. В петровской Киевской губернии Милюков считал в 1678 г. 11,4 человека на кв. версту, а в 1724 г. – 11,2. Но тут уже в 1858 г., во время последней ревизии, плотность населения возросла до 40 человек на кв. версту, а в 1897 г. она достигла 57 человек на кв. версту, так что мы тут видим весьма значительный рост населения и в пореформенное время, но также весьма значительный и до реформы. Аналогичные цифры П. Н. Милюков приводит и для других областей Европейской России, и уже из его цифр видно, что, в сущности, по всем областям России рост населения после Петра шел довольно быстро. Но все же из его расследования можно заключить, что после реформы рост населения шел гораздо быстрее. Этот вывод склонны без дальнейшего анализа данных принимать и позднейшие исследователи, которые обыкновенно считают, что именно после крестьянской реформы в России наблюдается чрезвычайно сильный рост населения[2]. Тот новейший писатель, о котором я только что упомянул, г. Огановский, напечатавший в 1911 г. свои «Очерки по истории поземельных отношений в России», указывает неоднократно, основываясь на данных П.Н. Милюкова, какое в пореформенное время огромное значение имел, по его мнению, этот усиленный рост населения.

Если, однако, мы примем в расчет данные всех ревизий, бывших в XIX в. в России[3], то увидим, что, собственно говоря, рост населения в XIX в. изменялся не совсем так, как это представляет себе г. Огановский. Именно, если мы проследим, начиная с пятой ревизии, произведенной в самом конце XVIII в., изменение количества населения в России до народной переписи 1897 г., т. е. как раз за сто лет XIX в., то мы увидим, что в России по пятой ревизии числилось населения около 36 млн. душ обоего пола, причем в состав этих 36 млн. причислено (приблизительно) и население присоединенных при Екатерине областей; а если брать только области, входившие в состав России до Екатерины, в них было по пятой ревизии только 29 млн. душ. Затем, следующая ревизия, шестая, происходила как раз накануне Отечественной войны, в 1811 г., и обнаружила значительный рост населения: именно, за 14 лет, оно увеличилось с 36 млн. до 41 млн. душ. Далее, по седьмой ревизии, произведенной непосредственно после Отечественной войны [1815], население, в общем для всей Российской империи, еще увеличилось почти до 45 млн. душ. Но надо сказать, что в состав последней цифры включено и население новых территориальных приобретений – именно Царства Польского, где было тогда около 3 млн. населения, Бессарабской области (около 300 тыс. душ) и великого княжества Финляндского (более 1 млн. душ), не упоминая уже о, владениях, где население в то время было сосчитать довольно трудно. Таким образом, мы должны сказать, что если мы и видим общее увеличение населения в период между шестой и седьмой ревизиями, то только благодаря этим территориальным приобретениям. Если же мы исключим эти территориальные приобретения, то получим, по исчислениям академика Германа, сделанным в 20-х годах XIX века[4], что в тогдашней России, без Царства Польского, Финляндии и Бессарабии, но с частью Кавказа и с сибирскими губерниями, в 1811 г. населения мужского пола было 18 800 тыс. душ в круглых цифрах, а через четыре года оно уменьшилось почти на миллион душ и равнялось лишь 17 900 тыс. душ. Если мы примем в расчет, что ежегодный прирост населения в предшествующие годы составлял больше 1%, как оно и было в действительности, то мы должны были бы ожидать увеличения его за четыре года приблизительно на 750 или 800 тыс. душ, а вместо того мы имеем убыль почти в 1 млн. душ, т. е. в общем должны констатировать, что вся убыль (вследствие Наполеоновских войн) была более 1,5 млн. душ одного только мужского пола. Наполеоновские войны, таким образом, не только поглотили весь нормальный прирост населения, но прямо произвели его абсолютную убыль. Затем, когда Наполеоновские войны кончились, то население стало вновь быстро возрастать несмотря на существование крепостного права, и это нисколько не противоречит и наблюдениям в других странах, ибо нигде рабство не вело, в сущности, к уменьшению населения; оно доводило население до весьма тягостного состояния, но известно, что и тогда население в странах, где естественные условия дают к этому возможность, продолжает нередко размножаться. И действительно, в 30–40-х годах в России население росло весьма сильно, и если вы возьмете данные девятой ревизии, то увидите значительный прирост населения, потому что, по ревизии 1815 г., во всей Российской империи, со всеми территориальными приобретениями Александра I, было менее 45 млн. душ обоего пола, а в 1851 г. размеры населения (по Кеппену) дошли в ней до 68 млн. душ обоего пола. Итак, вы видите, что за этот небольшой промежуток времени – за 36 лет – население увеличилось больше чем в полтора раза, несмотря на то, что в это время уже никаких территориальных приобретений не было, причем в число этих 36 лет входили 1848-й холерный год, когда население, благодаря тогдашнему неумению бороться с холерой, убыло почти на 1 млн. душ, и ряд бедственных, неурожайных лет (1820–1821, 1833, 1839–1840, 1843–1846, 1848). Затем между девятой и десятой ревизиями за краткий промежуток в семь лет – десятая ревизия была произведена перед крестьянской реформой в 1858 г. – мы видим, что население опять значительно выросло и общее его количество дошло до 74 млн. душ. Следовательно, в общем, рост был и в это время велик, несмотря на то, что тут опять были бедственные годы, когда рост населения сильно задерживался, – именно, Крымская война, которая дала уменьшение в росте населения, по крайней мере, на полмиллиона душ.

Таким образом, мы видим, что и в крепостное время, если брать все население России, то оно росло весьма заметно. Следует, однако, отметить, что в это время число собственно крепостных крестьян не только не прибывало между восьмой и девятой и между девятой и десятой ревизиями (до этого времени и оно прибывало весьма значительно), а даже слегка уменьшалось; но это опять-таки не свидетельствует о прекращении его роста, а только о том, что и во время крепостного права значительное количество крепостных крестьян уходило из своего состояния – во-первых, путем отпуска на волю отдельных селений: хотя мы и знаем, что отдельные случаи освобождения крепостных имений не давали больших цифр, но все-таки они составили за это время десятки тысяч, вообще же начиная с 1804 г. дали больше ста тысяч душ мужского населения[5]. Затем, значительная часть крепостных дворовых людей и крестьян откупалась одиночками и отдельными семьями, и для этой категорий никакой статистики не существовало, а несомненно все-таки, что в сумме и они составляли некоторый процент. Затем, при Киселеве казна специально покупала у помещиков имения, и в составе таких имений было куплено около 54 тыс. душ; это опять-таки дало известную убыль в числе крепостных крестьян. Затем, самочинно путем бегства уходило из крепостной зависимости также значительное число людей, и немалое число их ежегодно ссылалось в Сибирь и по судебным приговорам, и по требованию помещиков. Но самая значительная убыль происходила путем рекрутских наборов, которые назначались для каждой губернии через год, а иногда ежегодно и брали от 5–10 человек с тысячи мужских душ. В общем они уменьшили численность крепостного населения между восьмой и десятой ревизиями не менее чем на 1,5 млн. душ[6]. Таким образом, мы можем, как мне кажется, прийти к довольно обоснованному выводу, что численность крепостного населения не увеличивалась между восьмой и девятой ревизиями и даже несколько уменьшилась между девятой и десятой ревизиями вовсе не потому, что в это время уменьшился естественный прирост населения, а просто потому, что значительная часть крепостных людей перечислена была в это время в другие разряды населения.

Все это я привожу для того, чтобы ограничить те оптимистические выводы, которые напрашиваются при виде значительного роста бывшего крепостного населения после отмены крепостного права, сравнительно с тем, какой будто бы был при крепостном праве. Если взять всю первую половину XIX столетия, то рост населения в эту эпоху был действительно несколько меньше, чем во вторую его половину, – виною этому был ряд войн и такие бедствия, как холера; но после Наполеоновских войн, несмотря на наличность в это время двух холерных и целого ряда неурожайных годов, рост населения был относительно почти так же велик, как после освобождения крестьян.

Я должен вам напомнить, что вообще рост населения во время, следовавшее за Наполеоновскими войнами, явился, как я думаю и как я говорил вам и раньше, одной из самых главных причин, подготовивших падение крепостного права, вместе с целым рядом других экономических условий, разрушавших помещичье хозяйство того времени[7].

Априорные соображения наводят исследователей пореформенной эпохи еще и на другую мысль, что после такого события, как освобождение крестьян от крепостного права, должно было чрезвычайно усилиться расселение населения, которое должно было двинуться, с одной стороны, в местности малонаселенные с удобными для культуры землями, а с другой стороны – в города, это последнее тем более, что с упразднением крепостного права получили возможность свободно проявляться и действовать такие условия, которые создают во всех странах правильное развитие капиталистического хозяйства (умножение на рынке свободных рабочих рук и переход от натурального хозяйства к денежному в больших размерах). Таковы априорные соображения, и историки, которые склонны им следовать, так нередко и заключали, и к этим соображениям приурочивали и соответствующие цифры, какие можно извлечь из имеющихся у нас статистических данных.

Но если мы будем исходить именно из всего наличного статистического материала, который дается ревизиями, переписями и теми статистическими данными, которые собраны были Центральным статистическим комитетом в разное время, то мы увидим, что априорные соображения и в данном случае опять-таки не совсем оправдываются.

Если мы изучим детально увеличение роста населения по отдельным губерниям, что и дает нам картину расселения по России, то мы увидим, что в тех местностях, куда переселялись крестьяне, как в дореформенное время, так и в пореформенное, т. е. в губерниях, где население особенно сильно возросло в течение XIX в., значительная часть этого возрастания, а по многим губерниям главная, относится все же ко времени дореформенному.

Если мы сравним рост населения в XIX в. с 1797 по 1897 г. в окраинных юго-восточных и южных губерниях с ростом его за то же время в центральных, особенно центральных нечерноземных губерниях, то увидим колоссальную разницу между теми и другими. Тогда как в Ярославской губернии население увеличилось за все столетие лишь на 17%, во Владимирской и Калужской – на 30%, в Костромской, Тверской, Смоленской, Псковской и даже черноземной Тульской губернии – едва на 50–60%, – в губернии Астраханской оно прибыло на 1750%, в губернии Уфимской – на 1200%, в губернии Самарской и в Области Войска Донского – на 1000%, в губернии Херсонской – на 700%, в Бессарабии – на 800 или 900%, в Таврической губернии – на 400%, в Екатеринославской – на 350% и т. д. Это указывает на значительный отлив населения из центра к периферии. Среди же центральных и северных нечерноземных губерний усиленным ростом населения выделяются лишь столичные губернии – Московская и в особенности Петербургская, где за это время население возросло: в Московской на 150% и в Петербургской на целых 500%. Здесь этот рост населения объясняется всецело ростом городского столичного населения.

Если мы, однако, посмотрим, когда же именно произошел этот огромный прилив населения от центра к периферии, то убедимся, что в значительной, а иногда и в большей своей части отлив этот совершился во время дореформенное. Это наглядно видно из приводимой мной в приложении таблицы тех губерний, по которым можно проследить рост населения за все столетие, и из составленных по этим же данным картограмм.

Результаты крестьянской реформы для городов

Почти то же приходится сказать относительно роста городского населения в России. П. Н. Милюков в своей книге «Очерки по истории русской культуры» приводит весьма интересные цифры относительно роста городского населения у нас за целые 2,5 века. Первая цифра, которая у него имеется, относится к первой половине XVII в., – к 1630 г. Он указывает, что тогда городское население России равнялось 292 тыс. и составляло 2,4% ко всему населению. Через сто лет почти население городов увеличилось лишь до 328 тыс., т. е., в сущности, очень ничтожно, но так как в этот период и рост всего населения вообще задерживался петровскими войнами и реформами – при Петре население, как вы знаете, даже уменьшилось, а вообще увеличилось и во все это время очень немного, – то эти 328 тыс. все-таки дают 2,5% ко всему населению, т. е. почти то же, что и в 1630 г. Затем, по данным четвертой ревизии, в 1782 г. мы имеем уже 802 тыс. городского населения, или 3,1% к общей цифре населения России.

К 1796 г., т. е. к пятой ревизии, которая для нас составляет исходный пункт при определении движения населения в XIX в., мы имеем, по Милюкову, 1301 тыс. городского населения, что составляло 4,1% всего тогдашнего населения. Затем для шестой ревизии П.Н. Милюков дает цифру в 1600 тыс., или 4,4%; далее по восьмой ревизии – 3025 тыс., что составляет 5,8%; затем по девятой ревизии 1851 г. он указывает цифру 3482 тыс. городского населения, и это составляет едва 5%[8]. Затем для 1858 г. он дает цифру в 6 млн. человек, что составляет ко всему населению 9,2%. Далее П.Н. Милюков сразу берет перепись 1897 г. и приводит цифру в 16 289 тыс. городского населения, что составляет к весьма возросшей к этому времени общей величине населения почти 13%.

Общий вывод, который можно отсюда сделать, тот, что городское население в пореформенное время возросло довольно значительно не только абсолютно, но также и относительно, хотя, впрочем, сам г. Милюков находит и существующее теперь отношение городского населения ко всему населению очень невыгодным по сравнению с другими, более культурными странами. На самом деле, однако, цифры, приведенные П. Н. Милюковым, требуют значительных поправок. Дело в том, что приведенные у него цифры, относящиеся к дореформенному времени (кроме, по-видимому, цифры 1858 г.), означают, собственно, численность так называемых городских сословий, т. е. численность мещан и купцов, вместе взятых, и их отношение ко всему населению. Между тем, по переписи 1897 г. берутся все городские жители, а не только мещане и купцы. Если же мы возьмем те данные, которые разрабатывались еще в 40-х годах хозяйственным департаментом, то мы увидим, что в 1847 г. городское население всей России равнялось 4700 тыс. душ. В составе этого населения числилось 2300 тыс. мещан, что давало около 50%; затем около 4,5% составляли купцы, около 5,5% было дворян и других привилегированных, около 1,5% составляло духовенство. Все эти категории вместе составляли, таким образом, 61,5% общего числа городских жителей, а все остальные 38,5% отнесены в категорию «прочих». Профессор Дитятин, который исследовал специально историю городов России в XIX в., занимался выяснением вопроса, кто же эти «прочие», и выяснил, что это «фабричные, чернорабочие, извозчики, ямщики и тому подобные категории рабочего населения, которые по происхождению своему и по приписке принадлежали почти все к крестьянскому сословию».

И действительно, выводы эти совершенно правдоподобны, потому что мы видим и теперь, что в составе населения Москвы и Петербурга громадная доля приходится на крестьян, которые, не переписываясь в мещане, годами и десятками лет живут в городе, ведут торговлю, занимаются различными промыслами и продолжают числиться в составе крестьянского сословия. Мы видим, например, что в Петербурге в конце 40-х годов из городского населения 9% было мещане и 5% купцов, а остальные 86% были сословия не городские[9].

Отсюда очевидно, что цифра городских сословий и цифра городского населения, – это вещи несравнимые; и если у П. Н. Милюкова первые цифры, за время дореформенное, дают величину населения, принадлежавшего к городским сословиям (кроме, по-видимому, цифры 1858 г.), то их нельзя сравнивать с цифрами городского населения вообще, по переписи 1897 г., ибо эти последние охватывают и разночинцев, и дворян, и крестьян, живших в городах в это время.

Если же мы положим в основание расчета тот состав городского населения, который я вам привел по данным хозяйственного департамента в 40-х годах, данным, впервые приведенным и освещенным профессором Дитятиным, – то мы увидим, что приводимые П. Н. Милюковым цифры[10] городского населения за дореформенный период надо увеличить приблизительно раза в 1,5, если не больше, а тогда картина роста населения получится значительно иная, чем в табличке, им приводимой.

Мы увидим тогда, что рост городского населения шел последовательно, постепенно, очень тихо и, в сущности говоря, в пореформенное время очень мало усилился в сравнении с тем, каков он был до реформы. Надо сказать, что. в пореформенное время росло гораздо больше, как, впрочем, и в дореформенное, население столиц и немногих больших промышленных центров. Здесь население росло, действительно, в гораздо большем размере, чем в остальных городах. Целый же ряд других городских поселений оставался в сравнительно неподвижном состоянии и в первые годы после реформы.

Результаты крестьянской реформы для русского сельского хозяйства

Таким образом, из всего, мною изложенного, вы видите, что априорные соображения относительно действия крестьянской реформы на рост населения, на его расселение по России, на рост городов и вообще на подготовку капиталистического строя не вполне оправдываются и что к ним нужно относиться с большой осторожностью. При более подробном исследовании цифр и отношений мы видим, что в пореформенное время эта трансформация хозяйственного быта совершалась с гораздо большей медленностью и постепенностью, чем можно было ожидать a priori.

Какие же можно указать для этого причины? Очень простые. В первые годы после реформы Россия находилась в весьма угнетенном экономическом положении. Дело в том, что такой переворот, как крестьянская реформа, выдержать хозяйству помещиков, да и крестьян, которые были обременены непосильными для них платежами, было нелегко. Мы видим, что помещичье хозяйство в первые десятилетия после реформы не только не улучшается, но падает. Во время подготовки реформы были большие толки, особенно среди прогрессивных помещиков, относительно того, что хотя переворот и будет им труден, но они с ним сладят, что они перейдут к капиталистическому хозяйству фермерского типа и что дело пойдет, после некоторой заминки, еще лучше, чем раньше. Но оказалось, что заминка была довольно сильна и продолжительна, потому что, для того, чтобы перейти к фермерскому хозяйству, т. е. чтобы вести хозяйство с наемными рабочими, со своим инвентарем, не говоря уж о различных усовершенствованиях, о которых помещики мечтали перед реформой и которые должны были улучшить и укрепить их хозяйства, – для всего этого надо было иметь капитал. Но мы увидим, что ресурсы помещиков были чрезвычайно слабы. Для того чтобы вести хозяйство с помощью наемных рабочих, нужно было иметь некоторый свободный денежный фонд и затем еще целый ряд условий: свой инвентарь, т. е. свои орудия и свой рабочий скот. Ни того, ни другого у помещиков в огромном большинстве случаев не было – даже у тех, которые вели барщинное хозяйство (в черноземных губерниях), – потому что при крепостном праве крестьяне обрабатывали барскую землю сплошь и рядом своими орудиями и своим скотом, и, следовательно, после освобождения скот этот и орудия остались у крестьян, а помещикам приходилось все заводить вновь. Вследствие неимения собственного инвентаря помещики черноземных губерний нередко вынуждены были сдавать большую часть оставшихся у них за наделом земель в краткосрочную аренду крестьянам.

В губерниях нечерноземных, промышленных положение помещиков в этом отношении было еще хуже. Здесь помещики во многих местностях своей запашки не имели и, следовательно, инвентаря тем более, а так как они были чрезвычайно задолжены, то до тех пор, пока у них не явилось некоторых капиталов от выкупных сумм, у них не было совершенно ни денег, ни кредита. Мы видим поэтому, что помещичье хозяйство падает повсеместно, за исключением лишь некоторых, единичных владений. При этом в северных губерниях помещики тотчас же начинают распродавать свои земли, а так как крестьяне не обладали покупными средствами, хотя земля и была им нужна, то покупщиками являются купцы и отдельные богатеи из крестьян, которые относятся к земле самым хищническим образом, вырубают лес и даже сады, опустошают имения – и уже истощенные земли перепродают тем же крестьянам.

Очевидно, что такая картина хищнического отношения к прежним помещичьим имениям не может дать, отнюдь, впечатления процветания помещичьего хозяйства.

Результаты крестьянской реформы для русской промышленности

Таково было положение в сельскохозяйственной области. Если мы возьмем область фабрично-заводской промышленности, то мы увидим, к удивлению многих, может быть, что и тут, немедленно после освобождения от крепостного права, никакого расширения производства, никакого увеличения количества фабрик и заводов не произошло. Это, на первый взгляд, особенно странно. Вы знаете, что купцы и промышленники-недворяне, владевшие фабриками и заводами, особенно ждали крестьянской реформы, и совершенно основательно, потому что для процветания их дел, для развития вообще фабричного дела в России нужны были свободные, выброшенные на рынок рабочие руки. Реформа 19 февраля, казалось бы, давала эти руки, так как крестьяне, с одной стороны, освобождались от крепостной зависимости, а с другой стороны, их наделили не так хорошо, чтобы они все могли держаться за землю. Оказалось, однако, что и тут дело обстояло на первых порах не так благоприятно для промышленников и фабрикантов, как можно было ожидать. Во-первых, значительное число фабрик и заводов находилось еще на посессионном праве, т. е., следовательно, работу свою производило рабочими не наемными, а прикрепленными к этим заводам. В таком положении находились особенно железоделательные заводы и многие суконные фабрики. Как только эти рабочие получили свободу, так сразу тяжелые материальные условия, в которых они находились до тех пор, и долго накоплявшееся недовольство и справедливая ненависть к своему подневольному быту заставили их толпами бросать работу и уходить с заводов. Поэтому во многих случаях заводам в первое время после реформы приходилось или останавливаться, или сокращать свое производство.

В книге М. И. Туган-Барановского «Русская фабрика» приводятся весьма любопытные данные, например, относительно Кувшинского завода. Этот завод в 1857 г. выплавил 479 тыс. пудов чугуна; в 1862 г. – 313 тыс. пудов и даже в 1868 г., спустя семь лет после реформы, когда, казалось бы, уже можно было ориентироваться в новом положении, его производство достигло только 353 тыс. пудов. Такое положение было общим для Урала. Мы видим, что все уральские заводы давали в 1860 г. 14 500 тыс. пудов; в 1861 г. – только 14 200 тыс. пудов; в 1862 г. – лишь 10 400 тыс. пудов; в 1863 г. выплавка стала несколько повышаться, но не достигла уровня 1860 г. и была равна 11 400 тыс. пудов; в 1867 г. она была все-таки только 12 400 тыс. пудов и лишь к 1870 г. стала приходить к прежней норме, а затем и перерастать ее.

Лишь в 70-х годах мы видим рост производства на железных заводах значительно больший, чем в дореформенное время, и последовательно увеличивающийся затем до наших дней. Значит, потребовалось целых десять лет железоделательным заводам, чтобы освоиться с новым положением, сулившим им такие выгоды[11].

То же самое мы видим и в деле суконного производства, потому что, как вы помните, и эти фабрики в значительной мере были посессионными. Поэтому и здесь потребовалось хотя и не такое большое количество лет, но все же лет пять-шесть, чтобы производство начало действительно увеличиваться.

К удивлению, мы это же видим даже и относительно фабрик бумаготкацких, которые и в дореформенное время были на вольном труде, вследствие чего их положение, казалось бы, должно было немедленно же после реформы улучшиться. Дело в том, что тогда значительная часть наших бумаготкацких фабрик все еще работала на английской пряже и это время как раз совпало с тяжелым торгово-промышленным кризисом в Англии, отчасти подорвавшим возможность получения пряжи по прежним ценам. Поэтому мы и здесь видим некоторое ухудшение в первые годы после реформы.

Эти обстоятельства, зависевшие от потрясения, произведенного крестьянской реформой, или совпавшие с ним, отразились и на внутренней торговле в России. Очень ярким показателем этого является цифра оборотов Нижегородской ярмарки. Ярмарки вообще имели гораздо большее значение, чем в последующее время, когда они начали уступать место более современным способам оптовой торговли. В 1860 г. обороты Нижегородской ярмарки равнялись 105 млн. руб., а в 1861 г. они составили только 98 млн. руб., в 1862 г. –103 млн. руб., в 1863 г. – 103 млн. руб. и только в 1864г. они превысили цифру оборотов 1860 г., достигнув 111 млн. руб., а затем стали значительно возрастать и дальше[12].

Вот та картина пореформенных хозяйственных отношений России, которую можно выразить в цифрах. Вы видите, что положение промышленности, как сельскохозяйственной, так и всякой другой, в это время было далеко не льготным и что до расцвета капиталистического хозяйства в это время было еще весьма далеко.