Костомаров Н. И. – «Гетманство Выговского»

XI

Между тем произошло следующее: 6-го сентября (18 н. с.) под Гадячем собрана была рада. Посреди очищенного места (майдана) сидели старшины, полковники, в своих праздничных нарядах, каждый с своим знаком. Выговский, с булавою в руках, ввел в собрание польских комиссаров – Беневского и Евлашевского.

«Войско Запорожское, – сказал Выговский комиссарам, – изъявляет желание вечного мира и соединения с Речью Посполитой, если только услышит от господ комиссаров милостивое слово его королевского величества».

Комиссары поклонились. Беневский начал говорить:

«Высочайшее существо, по воле своей возвышающее и уничтожающее царства, укоренило в сердце каждого из нас врожденную любовь к отечеству, так что где бы кто ни скитался, а всегда хочется ему домой воротиться. Вот, я думаю, теперь так сделалось с Запорожским Войском, когда оно именем своим и своего гетмана обратилось к его величеству королю Иоанну-Казимиру с желанием верного подданства, и просит его покровительства себе и всему русскому народу. Это хорошо вы делаете, паны-молодцы: дай Бог, чтоб из этого вышло счастье для общего нашего отечества. Вот уже десять лет, как, словно две матери за одного ребенка, спорят за Украину два народа: поляки и москали. Поляки называют ее своею собственностью, своим порождением и членом, а москали, пользуясь вашею храбростью и вашим оружием, хотят завладеть чужим. Трудно нам удержать одному кому-нибудь за собою одно неразделимое тело; мы хотим разрубить или разодрать его пополам и присвоить себе по половине: оттого гибнет край ваш, пустеют поля; сеет москаль ненависть между вами и нами на плодородных полях Украины, утучняет их кровью христианскою, а враг душ человеческих, черт проклятый, нарочно нас к тому подзадоривает для погибели нашей... Истинно скажу вам, паны-молодцы: Божьею благодатью так сталось, что мы, сами себя ударивши в грудь, познали грехи ваши и отпустили друг другу наши вины. Сам Бог открыл вам глаза на то, чтоб сбросить ярмо неволи и возвратиться к старинной свободе. С какою отеческою любовью, с какою радостью наияснейший король услышал о прибытии ваших послов – этому и я был свидетель, и они сами то же вам скажут. Теперь нас присылает к вам целая Речь Посполитая, – просит она вас, паны-молодцы, соединиться с нами, чтоб вместе спасать отечество, вместе славы добывать, вместе миром утешаться. Вы теперь попробовали и польского и московского правления, отведали и свободы и неволи; говорили: не хороши поляки; а теперь наверное скажете: москаль еще хуже! Что приманило народ русский под ярмо московское?.. Вера? Неправда: у вас вера греческая, а у москаля – вера московская! Правду сказать, москали так верят, как царь им прикажет![1] Четырех патриархов святые отцы установили, а царь сделал пятого и сам над ним старшинствует; чего соборы вселенские не смели сделать, то сделал царь! Вы своих духовных уважаете, а москаль распоряжается, как хочет, духовным управлением: митрополитов отрешает, как с Никоном недавно поступил; священников и монахов в неволю берет, как недавно поступил с отцом Ипатием; достояние алтарей и храмов забирает на свои нужды. Это так поступают в духовных делах, а в мирских что делается?.. того под польским владычеством вы и не слыхали. Все доходы с Украины царь берет на себя; установили новые пошлины, учредили кабаки, бедному казаку нельзя уж водки, меда или пива выпить, а про вино уж и не вспоминают! Но до чего, паны-молодцы, дошла московская жадность? Велят вам носить московские зипуны и, обуваться в московские лапти! Вот неслыханное тиранство! Чего после этого ждать? Прежде вы сами старшин себе выбирали, а теперь москаль вам дает, кого хочет; а кто вам угоден, а ему не нравится, того прикажет извести. И теперь уже вы живете у них в презрении; они вас чуть за людей считают, готовы у вас языки отрезать, чтоб вы не говорили, и глаза вам выколоть, чтоб не смотрели... да и держат вас здесь только до тех пор, пока нас, поляков, вашею же кровью завоюют, а после переселят вас за Белоозеро, а Украину заселят своими московскими холопами! Так вот, пока есть время, нечего медлить: спасайте себя, – соединяйтесь с нами: будем спасать общую отчизну! И возвратится к нам и зацветет у нас свобода; и будут красоваться храмы святынею, города богатыми рынками; и народ украинский заживет в довольстве, спокойно, весело; будет земледелец ухаживать за своею нивою, пасечник за своими бортями; ремесленник за своим ремеслом; убийства, грабежи, несправедливости будут наказываться без пощады. Никого не станут принуждать к рабству: строгий закон не допустит панам своевольствовать над подданными. У нас теперь общее дело – мы вас, а вы нас от беды избавим; и Бог будет с нами, а черт шею сломит! Чего еще медлить? Отчизна взывает к вам: я вас родила, а не москаль; я вас вскормила, взлелеяла – опомнитесь, будьте истинными детьми моими, а не выродками!»

– «А що! – вскричал Выговский: – чи сподобалась вам, панове молодци, рация его милости пана комиссара?»

«Гаразд говорить!» – закричали казаки.

Выговский поклонился комиссарам и в кудрявой речи изъявил от имени всего Запорожского Войска благодарность за внимание короля.

После взаимных комплиментов и обычных церемоний, гетман отобрал из каждого полка комиссаров для заключения трактата с польскими комиссарами. Тогда были сочинены и написаны статьи, известные под названием гадячских. Они касаются четырех предметов: государственного значения Украины, внутреннего порядка, веры и просвещения.

Украина, – т. е. Земли, заключавшие тогдашние воеводства: черниговское, киевское и брацлавское (нынешние губернии: полтавскую, черниговскую, киевскую, восточную часть волынской и южную половину подольской), – объявлялась вольною и .независимою страною, соединенною с Польшею под именем Великого Княжества Русского, на правах Великого Княжества Литовского, так что Речь Посполитая должна была образовать союз равных между собою и одинаково свободных республик – Польской, Литовской и Русской, под управлением короля, избранного тремя соединенными народами. Все три народа должны были общими усилиями завладеть берегами Черного моря и открыть по нему свободную навигацию; все три народа должны помогать друг другу в войнах, не исключая войны с Москвою, в случае, если царь московский откажется воротить принадлежавшие Речи Посполитой земли. Если же бы Москва соединилась с Польшею, договор о целости Великого Княжества Русского, со всем его устройством, должен был сделаться коренным законом, и тогда Царство Московское вошло бы в этот союз славянских народов, как четвертое соединенное государство. Великое Княжество Русское отказывалось от всякого особого сношения с иностранными державами.

Внутри Великого Княжества Русского все должно было носить вид самобытного государства. Верховная законодательная власть должна истекать из национального собрания депутатов, избранных жителями трех воеводств, вошедших в Великое Княжество Русское; исполнительная – должна находиться в руках гетмана, избранного пожизненно вольными голосами сословий и утвержденного королем. Гетман вместе был верховным сенатором трех воеводств и гражданским правителем Великого Княжества Русского. Великое Княжество Русское должно иметь свой верховный трибунал, куда будут поступать для решения дела из низших судебных инстанций и производиться на русском языке; свое государственное казначейство, куда единственно могли поступать все доходы и поборы с украинского народа и обращаться единственно на потребности Великого Княжества Русского; – своих государственных сановников или министров, канцлеров, маршалов, подскарбиев (министров финансов) и других, какие окажутся нужными, свою монету и свое войско, которое должно будет состоять из тридцати тысяч и более (по усмотрению) казаков и десяти тысяч регулярного войска; как то, так и другое должно состоять под командою русского гетмана, и никакое другое войско не могло быть вводимо в княжество без дозволения русского правительства, а если б представилась для этого крайняя необходимость, то оно должно состоять под командою гетмана. В договоре не было написано правильных условий относительно прав владельцев на тех, которые будут жить на их землях, кроме того, что воспрещалось владельцам держать подле себя надворные команды. В числе статей относительно внутреннего порядка возникающего Великого Княжества замечательно то, что гетман во всякое время мог представлять королю казаков для возведения их в шляхетское достоинство, с условием, чтобы из каждого полка число кандидатов не превышало ста человек. Из этого видно, что у составителей договора было намерение возвысить все казацкое сословие и уравнять его с шляхетским, но постепенно. Это возведение, при тогдашнем положении дел, могло коснуться со временем и посполъства, ибо коза-ки пополнялись из посполитых. По мере того, как казаки будут получать дворянское достоинство, на их места будут поступать в казаки из посполитых.

Границы Польши и Великих княжеств Литовского и Русского по Гадячскому договору 1658

Авторы карты – Mathiasrex и Halibutt

Относительно веры положено было унию, как веру, произведшую раздор, совершенно уничтожить не только в крае, который входил в новое государство, но и в остальных соединенных республиках, польской и литовской; так что в Речи Посполитой должны быть две господствующие веры: греко-католическая и римско-католическая. Духовенство восточной веры оставалось с правами своей юрисдикции, имения его были неприкосновенны; все церкви, отобранные католиками и униатами, возвращались православным; повсюду дозволялось строить новые храмы, монастыри, духовные школы и богадельни, прекращалось всякое стеснение вероисповедания, и в знак почести митрополит и пять православных епископов: луцкий, львовский, перемышльский, холмский и Мстиславский – должны были занять места в сенате наравне с римскими епископами.

Составители договора не позабыли просвещения. Положено было в Великом Княжестве Русском завести две академии с университетскими правами: первая была киевская коллегия, долженствовавшая сделаться университетом; вторую следовало основать в другом месте, какое признается удобным. Профессора и студенты должны будут отрекаться от всякой ереси и не принадлежать к протестантским сектам – арианской, лютеранской и кальвинской. Кроме этих двух академий, должны быть учреждены училища в разных местах Великого Княжества Русского, смотря по потребности, без ограничения их числом. Позволялось каждому, кому угодно, везде заводить типографии: объявлялось совершенно вольное книгопечатание, даже и относительно веры можно было писать всякие возражения и мнения беспрепятственно.

При составлении договора уничтожение унии было щекотливым вопросом. В тайной инструкции, данной послам, поручалось им сколько возможно отстаивать унию и меньше давать силы православному побуждению против нее. Послы должны были обходить вопрос об унии, указывать казакам, что это дело может рассматриваться только на всеобщем съезде духовенства и что этот съезд непременно состоится по воле короля и за ручательством Речи Посполитой. Так как вместе с вопросом об унии связывалась отдача церковных имений, то комиссарам в тайной инструкции предписывалось всеми силами стараться не отдавать имений, перешедших в униатские руки, и только в крайнем случае позволялось согласиться на отдачу таких имений, которые, по ясному праву, окажутся принадлежащими дизунитам; а как скоро возник бы спор о принадлежности имений униатам, либо дизунитам, тогда такие имения должны оставаться в руках действительно владеющих ими в настоящее время. Комиссары должны были доказывать, что несправедливо будет, не выслушав голоса той стороны, которая уже пользуется имениями, отнимать у нее то, что она давно привыкла считать своим достоянием. Очевидно, здесь скрывалась цель – никогда не отдавать требуемых имений: стороне, владеющей таким имением, стоило только подать просьбу в суд, дело затянется, и православная сторона с своим правом на возврат своего имения никогда бы его не получила в самом деле. Условие – оставлять имения в руках настоящих владельцев, если они станут защищать свое владение судебным порядком, поворачивало весь вопрос в пользу униатской стороны; это было даже высказано в тайной инструкции таким выражением: проволочка времени может помочь нам. Комиссары никак не должны были соглашаться на совершенное уничтожение унии; даже уступать православным право признавать собственностью своей церкви духовные имения и отыскивать их комиссары могли не иначе, как с условием, что казаки от себя пошлют посольство к папе и станут просить его содействовать к утверждению всеобщего религиозного согласия в Речи Посполитой. Послы должны были действовать как можно хитрее с казаками (utendum est artificiis). Но уния была так ненавистна, что едва комиссары заговорили об этом предмете, тотчас увидали, что нет никакой возможности согласиться с русскими, как пожертвовать униею. И они взяли на свою ответственность это важное дело.

При чтении договора на раде, вероятно, собранной из немногих, ибо простые казаки по большей части не знали ничего о том, что происходило, – по известию современника, – поднялись возражения и требования чрезвычайно разнообразные и до того запутанные, что казаки сами не понимали, чего хотели, так что один и тот же предъявлял требование, а через несколько минут изменял свое мнение и требовал противного. Только одно требование было ясно и упорно высказываемо: русские хотели расширить объем своего княжества и присоединить к нему воеводства: волынское, подольское, русское, бельзское (т. е. остальные части нынешних губерний: волынской и подольской), и Червоную Русь, – страны, где народ говорил южнорусским языком и где правили прежде русские князья. Комиссары спорили упорно; дело начало было расходиться, но Выговский и его приверженцы кое-как успокоили волнение. По известию современников, всех более оказал тогда влияние Тетеря. Его простонародные выходки, – говорит современный писатель, – более подействовали на казаков, чем философские аргументы других.

«Эй! – кричал он весело: – згодимося, Панове молодци з Ляхами – бильш будемо мати; покирливе телятко дви матери ссеть».

Старшины начали вторить этому замечанию, и толпа, указывая пальцами на Тетерю, закричала:

Оттой всю правду сказав! Згода! згода! згода!

Комиссары, отпраздновавши мировую с казаками едою и питьем, уехали к королю с радостною вестью об успехе, обдаренные старшинами, и долго слышали они за собою пушечную пальбу, возвещавшую, – говорит современник, – примирение с поляками, как еще недавно она возвещала о непримиримой к ним ненависти. Выговский уверял казаков, что по этому договору они будут произведены в шляхетство (дворянство).

На возвратном пути послы встретились с Кикиным, который ехал на Лохвицу, чтоб повернуть другим путем назад к московской границе. Послов провожали Тетеря и есаул Ковалевский, недавно еще перед Кикиным поносивший поступки гетмана, а теперь отправившийся вместе с Тетерею, которого обвинял в предательстве, послом к польскому королю с засвидетельствованием ему покорности. Сошедшись с одним шляхтичем, москаль всеми силами хотел допытаться, от кого и с чем приезжало посольство это, но шляхтич уверял его, что сам ничего не знает.

Выговский двинулся к границам, вошел в московские пределы, стал под городом Каменным и отправил к воеводам требование, чтоб ему выдали бунтовщиков, которые скрываются в пограничных московских городах. У путивльского воеводы он домогался возвращения своих врагов, братьев Залог, и показывал вид, что стоит, дожидаясь возвращения Кикина из Москвы, который должен был привезти решительный ответ. В случае неудовлетворения, гетман грозил нападать на великорусские города и вести войну. Некоторые из его приближенных советовали ему немедля идти войною прямо на Белгород, а оттуда на Путивль; но большинство было против этого, в особенности после первых неудачных попыток: в конце сентября казаки напали было на городки Каменное и Олешню, но великорусские ратные люди отразили их с уроном. Из Глухова партии казаков наскакивали на великорусские соседние деревни, но были также отбиты.

Между тем татары, скучая ожиданием войны, рассыпались по малороссийским селениям, грабили и брали в плен людей и гоняли их в Крым. Поднялись жалобы.

«Что же мы здесь стоим! – кричали казаки в обозе: – дома у нас татары жен уводят!»

И казаки стали толпами расходиться назад. Гетман не мог удержать волнения, созвал к себе мурз и говорил им:

«Мы призвали вас усмирить бунтовщиков, а не для того, чтобы невинных убивать и загонять в плен. Если вы будете так поступать с нашими, то вам не отойти от нас в добром здоровьи».

Чтоб не навлечь на себя восстания, гетман отступил к Веприку в пределы Малороссии; он был принужден дозволить казакам бить татар, если те будут своевольничать. Тогда татары стали уходить и пошли за реку Псел; казаки гонялись за ними, – с каждым днем обоз пустел. Воевать с великороссиянами не было охоты в массе; а между тем нападения некоторых шаек на Каменное и Олешню вызвали то, что великороссияне, собравшись шайками, вторгнулись в Украину, стали жечь селения и бить малороссиян. Вдобавок сербы, бывшие также в войске Выговского, дозволяли себе над малороссиянами всякого рода своевольства и неистовства. Казаки, слыша, что и татары, и москали, и сербы распоряжаются у них дома, когда они в чужой земле, бежали из табора без удержу. Полковники стали роптать на гетмана и друг на друга. Даже те, которые были сильными недругами московского владычества, и те поднялись на гетмана. Гуляницкий упрекал его, зачем он вошел прежде времени в царскую землю и раздражает москалей.

«Да не ты ли первый пуще других меня на эту войну поджигал?» – говорил ему гетман.

В раде сделалась ссора и безладица; толковали и так и иначе; осмотрелись, что сделали клич к войне слишком торопливо и нерассудительно. Царского посланника не было обратно. Выговский надеялся, что испугает московское правительство решительными выходками; ожидал, что тот же дьяк Кикин опять приедет с речами, приятными для казацкого самолюбия, и уже приказывал приготовлять встречу желанному послу. Но наступал октябрь, приближались осенние дожди, – время неудобное для походов в чужой земле. Великорусы, которые беспрестанно ездили от путивльских воевод в казацкий обоз и обратно, пугали казаков тем, что в Севске собирается большое войско. Гетман, побуждаемый всеобщим ропотом, должен был возвратиться, не дождавшись посла и не показавши москалям силы своего оружия.

8-го октября гетман написал письмо к путивльскому воеводе князю Григорию Долгорукову из табора под Богачкою, за пятнадцать верст от Днепра.

«Всегда я служил его царскому величеству верно, и теперь ничего злого не замышляю, и хоть мы с войском своим двинулись, а вовсе не думаем наступать на городы его царского величества: я только хотел усмирить домашнее своевольство, и теперь, усмирив его, мы возвращаемся домой, надеясь на милость его царского величества, уповая, что он, православный государь, не допустит проливаться христианской крови. Только то нас удивляет, что боярин Шереметев поступает по-неприятельски с Малою Россиею, – посылает на казаков своих ратных людей, а те, обнадеживаемые царскою милостью, убивают и в неволю берут людей по нашим городам и деревням».

Долгорукий в письме своем упрекал его в том, что он задерживал Портомоина и Тюлюбаева и посадил их в тюрьму. Выговский отвечал: «Все это несправедливый извет на меня сложили, – я их не задерживал, а они сами по своей воле остались: боятся проезду от своевольников; в тюрьму никто их не сажал: они ходили и ходят себе на воле; а как я в Чигирин приеду, тотчас и отпущу их с честью к его царскому величеству». Казацкое войско отступило.