Деятельность Марциала как сочинителя эпиграмм начинается в 80-е годы. Литературное наследство его состоит из сборника «О зрелищах», куда входят 32 неполных стихотворения, написанные в связи с открытием огромного амфитеатра Флавиев. За ним последовали два сборника: «Ксении» («Подарки») – надписи к подаркам гостям за обедом и «Апофореты» («Уносимое») – надписи к подаркам, уносимым гостями после обеда. Хотя они остроумны и написаны живым языком, но не они принесли Марциалу славу. Марциал известен благодаря тем эпиграммам, которые он посвятил изображению действительности, высмеивая порочные явления повседневной жизни. Эти эпиграммы составляют 12 книг. Их анализу и посвящена наша статья.
Эпиграмма как произведение остроумное и насмешливое получила такое значение сравнительно поздно. В древней Греции эпиграмма обозначала короткую надпись, сделанную элегическим дистихом. Эта надпись могла быть надгробной, на трофеях и на предметах, посвященных богам. С течением времени, в связи с развитием индивидуализма, это небольшое стихотворение меняло свою направленность. Оно становилось удобной формой для выражения впечатлений поэта, отношения его к другим лицам и часто носило язвительный характер. Такие эпиграммы на Юлия Цезаря и его приближенных писал Катулл в I в. до н. э.
Марк Валерий Марциал
Анализ поэзии Марциала показывает, что он во многом следовал Катуллу, используя его размеры: ямбы, хромые ямбы и одиннадцатисложные фалекийские стихи; Марциал часто писал и традиционным элегическим дистихом.
В основе всех его эпиграмм – подлинная жизнь. В своих эпиграммах Марциал стремится к тому, чтобы «жизнь узнала свои нравы» (VIII, 3). И ему это блестяще удается. Трудное положение клиента, обязывающее его всюду сопровождать своего патрона, способствовало выработке у Марциала наблюдательности. В его стихотворениях проходит целая галерея образов в обстановке действительности императорского Рима. Немало эпиграмм Марциал посвятил положению клиентов – бедных людей, живущих подачками богатых патронов и вынужденных пресмыкаться перед ними. С большой остротой подчеркивает он контраст между роскошью богачей и нищетой бедноты:
На золоченых блюдах у тебя распростерты барвены,
А на тарелке моей жалкий краснеется краб.
Свита рабов у тебя поспорит с распутником Трои.
Мне же помощник – рука: вот она, мой Ганимед.
(II, 43, 11 – 14, Шатерников.)
Эту тему нищенского существования клиентов Марциал варьирует на все лады. Его возмущает и бесправное положение рабов, которых продают и на вырученные деньги устраивают пышный обед (X, 31, 5-6):
Хочется крикнуть тебе: негодяй, это вовсе не рыба,
Здесь человек! А ты сам, Каллиодор, людоед! (Петровский.)
В его эпиграммах есть остроумные зарисовки нравов, которые Домициан хотел поднять восстановлением законов Августа. В обстановке повседневной жизни перед нами проходят у Марциала люди, сделавшие разврат источником дохода, распущенные замужние женщины, светские щеголи, которым чужды гражданские интересы, искатели наследства, врачи-шарлатаны, богачи-паразиты. Источник их богатства – не честный труд, а преступная жизнь. Характерна такая эпиграмма (XI, 66):
Ты обманщик, Вакерра, и доносчик,
Клеветник ты и выжига, Вакерра.
И подлец, и разбойник. Удивляюсь,
Почему же без денег ты, Вакерра?
Изображая пороки своего времени, Марциал возмущался социальным неравенством, возможно, потому, что он сам был лишен материальных благ.
Несмотря на зависимое положение, Марциал выражает чувство собственного достоинства, знает свое превосходство над другими (V, 13):
Все и повсюду меня читают, и слышится: «Вот он!»
То, что немногим дала смерть, подарила мне жизнь,
А у тебя-то на сотню колонн опирается кровля,
Доверху полон сундук нажитой в рабстве добром;
...........
Вот каковы мы с тобой, но быть, чем я, ты не можешь,
Стать же подобным тебе может любой из толпы. (V, 13, 3-6; 9-10.)
Это в значительной мере искупает ту лесть, которую он расточает по отношению к императору и власть имущим.
Благодаря этим эпиграммам Марциал стал популярен, и его стихотворения распространялись еще до их издания, так что позже нередко ему приходилось бороться с плагиаторами. Он выступает, также и против бездарных поэтов. Свои задачи и отношение к поэзии Марциал выражает в ряде эпиграмм.
Считая своей обязанностью изображать действительную жизнь так, что сама жизнь скажет: «Это – мое» (X, 4), Марциал выбирает эпиграмму, стиль которой определяется «солью» и «желчью» (VII, 25). Этот жанр, свободный от напыщенности, позволял Марциалу изображать отрицательную сторону человека несколькими штрихами, часто в непристойной, циничной форме. Марциал умеет «игривый свой стих» пропитывать «римской солью» (VIII, 3). И наряду с этим у Марциала есть эпиграммы, в которых он с задушевностью, лирически рисует картины природы, сельской жизни, особенно у себя на родине.
Пусть эпиграмма, говорит он, принадлежит к тому же низкому жанру, как комедия, но он не собирается «комедий башмак на котурн трагедий сменить». Мифологические сюжеты трагедий чужды действительной жизни: и Эдип, и Фиест, и Сцилла, и Медея – все это, с его точки зрения, только чудеса. Книга сильна человеком. Ученость александрийского направления, главой которой считается Каллимах, не может дать истинного представления о жизни. Эти мысли Марциал высказывает в эпиграмме X, 4. Не может указать истинного значения действительности и эпос, за которым он не признает воспитательной роли:
Или сандалий сменить на котурн трагический хочешь,
Или войну воспевать тяжкую в строгих стихах,
Чтобы надутый читал тебя голосом хриплым учитель,
К негодованью девиц и благонравных юнцов. (VIII, 3, 13-16.)
Простые жизненные явления, изложенные безыскусственным языком повседневной речи, характеризуют эпиграммы Марциала. Он мастер краткой, остроумной импровизации; сравнения, сентенции, поговорки, пословицы, неожиданные концовки – без всякого налета риторики – делают эпиграмму Марциала особенно меткой.
Марциала охотно читали его современники, им интересовались и в Средние века. Он оказал влияние на европейскую эпиграмму XVI-XVII вв. Лессинг под его влиянием построил свою теорию эпиграмм. Шиллер и Гете назвали сборник своих эпиграмм «Ксении». У нас Пушкин комментировал эпиграммы Марциала, а Вяземский назвал его «кипящий Марциал, дурачеств римский бич».
