Русская критика и в оценке «Мертвых Душ» разошлась коренным образом; впрочем, больше отзывов было восторженных. Тем не менее, русской критикой Гоголь был недоволен, – он желал обстоятельного разбора своей «поэмы», а услышал только ругань, или неумеренные восхваления.

Отрицательные отзывы критиков: Булгарин, Сенковский, Полевой

Булгарин призвал многое в произведении Гоголя забавным и смешным, признал наличность умных замечаний, но заявил, что все эти счастливые частности тонут в странной смеси вздора, пошлостей и пустяков. В общем, «Мертвые души» показались ему произведением не совсем приличным и несерьезным. Гоголя он сравнил с Поль де Коком.

Таково же отношение к «Мертвым Душам» Сенковского, – он не отрицает присутствия в «поэме» легкого остроумия, но не видит серьезной художнической наблюдательности: «стиль его грязен, картины зловонны», – говорит придирчивый критик, – правды русской жизни он в поэме не нашел.

Мертвые души. Анализ и разбор произведения

Полевой, застарелый романтик, не мог переварить гоголевского реализма и признал в «Мертвых Душах» – грубую карикатуру, которая перешла за предел изящного. Произведение это он называет «неопрятной гостиницей», «клеветой на Россию». «Сколько грязи в этой поэме! – продолжает Полевой. – И приходится согласиться, что Гоголь – родственник Поль де Кока. Он – в близком родстве и с Диккенсом, но Диккенсу можно простить его грязь и уродливость за светлые черты, а их не найти у Гоголя».

Положительные отзывы критиков: Шевырев, К. Аксаков

Кроме таких немногих суровых отзывов о «Мертвых душах», большинство было восторженных. Критики были поражены новизной явления, поражены богатством картин, типов и положений, но никто из них не решался высказаться по существу и с достаточной полнотой определить все значение «Мертвых Душ» для русской жизни, хотя каждый из них и торопился сказать, что эта поэма в общественном смысле явление очень знаменательное (Котляревский).

Из серьезной критики надо указать отзыв Шевырева, который, впрочем, слишком много говорит о будущих русских идеальных героях, обещанных Гоголем. Этот критик указал, между прочим, на торжество реализма в нашем искусстве и на то значение, которое в этой победе сыграли «Мертвые Души».

Константин Аксаков от произведения Гоголя был в таком восхищении, что поставил Гоголя рядом с Гомером и Шекспиром.

Колебания Белинского в отношении «Мертвых Душ»

Это вызвало даже резкую отповедь Белинского, в защиту униженных мировых гениев. Сам Белинский не посвятил «Мертвым Душам» целой статьи, но несколько раз в разных работах отзывается о них сочувственно. «Мертвые Души», по его словам, «творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столь же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни. «Мертвые души», по словам этого знаменитого критика, – творение, необъятно художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта и, в то же время, глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое». Белинский был живо затронут также лиризмом Гоголя, романтическими порывами его души, его страстным исканием живой русской души. Белинского заинтересовали и обещания Гоголя дать продолжение поэмы с другими лицами, хотя после «славянофильских» восторгов Шевырева и К. Аксакова по поводу этих будущих идеальных русских героев, западник-Белинский стал критически относиться к обещаниям Гоголя. Он даже прозрел в этих обещаниях опасность, грозящую гоголевскому таланту, и стал печатно убеждать его «не увлекаться такими замыслами, которые не отвечают вполне определившемуся характеру его таланта». По адресу К. Аксакова, Белинский сказал: «истинная» критика «Мертвых Душ» должна состоять не в восторженных криках о Гомере и Шекспире, об акте творчества, о тройке, – нет, истинная критика должна раскрыть пафос поэмы, который состоит в противоречии общественных форм жизни с её глубоким субстанциальным началом, доселе еще таинственным, доселе не открывшимся собственному сознанию и неуловимым ни для какого определения. Увлекавшийся в этого период философией Гегеля Белинский, как и Гоголь, старался определить идеальные стороны народности русской, – то положительное, что она должна внести в сокровищницу человеческой культуры, чтобы завоевать право на почетный титул «исторического» народа. Ясное определение русских идеалов – и искажение этих идеалов в изображенной Гоголем русской жизни, – вот, те основания, на которые рекомендовал Белинский вступить серьезному критику «Мертвых Душ».

Н. А. Котляревский о реализме «Мертвых Душ»

Ярко проявившийся в «Мертвых душах» талант Гоголя помог ему создать школу русского реалистического романа. Позднейший русский критик, Нестор Александрович Котляревский совершенно справедливо характеризует ширину и глубину этого таланта.

Гоголь, «как большой художник, творит людей словами, и они стоят, как живые, перед нами, но, кроме этой жизненности и жизнеспособности, эти люди обладают и еще одним качеством, которым они обязаны тому же таланту автора, но, главным образом, его зоркому и серьезному взгляду на жизнь. Это качество – их типичность. Они все «типичны», т. е. их умственный склад, темперамент, их привычки, образ их жизни не есть нечто случайное, или исключительное, нечто лично им принадлежащее, – весь их внутренний мир, и вся обстановка, которую они создают вокруг себя – художественный итог внутренней и внешней жизни целых групп людей, целых кругов, классов, воспитавшихся в известных исторических условиях; и эти условия не скрыты от вас, а пояснены нам именно благодаря типичности тех лиц, которых автор выставил, как художественный синтез всех своих наблюдений над жизнью.

Возьмем ли мы помещичьи типы, и мы сразу увидим, что в них дана вся патология дореформенного дворянства, с его маниловщиной на чужом труде, с кулачеством Собакевича, не отличающего одушевленного раба от неодушевленного, с ноздревщиной, которая знает, что, в силу дворянского своего положения, она всегда сумеет вывернуться и не погибнет, с самодурством Кошкарева, который учреждал министерства и департаменты в своей усадьбе, мня себя самодержавным, или, наконец, с благомыслием и добродушием Тентетникова, который прел на корню, избавленный от необходимости к чему-либо приложить свою волю и энергию.

Почти в каждом из гоголевских типов можно найти такую типичность. Всегда выведенное им лицо интересно и само по себе, как известная разновидность человеческой природы, и кроме того, как цельный образ, по которому можно догадаться о культурных условиях, среди которых он вырос. В этом смысле Гоголь для своей эпохи был единственный писатель: ничей взор не проникал так вглубь русской жизни, никто не умел придать такую типичность своим образам и, если в оценке художественного рассказа выдвигать на первый план эту способность писателя обнаруживать тайные пружины окружающей его жизни, показывать нам, какими общими течениями мысли, какими чувствами, стремлениями, среди каких привычек живет не одно какое-нибудь лицо, а целые группы лиц, из которых слагается общественный организм, – если эту способность ценить в бытописателе-реалисте, то, бесспорно, историю русского реального романа придется начинать с «Мертвых душ» Гоголя».