В следующей песенке [см. также статью о стихотворении «Шерри-бренди»] горькая ирония уступает место душераздирающей жалобе никому не нужного еврейского музыканта (в реальной жизни соседа по квартире), играющего одну и ту же шубертовскую сонату:

И всласть, с утра до вечера,
Заигранную вхруст,
Одну сонату вечную
Твердил он наизусть.

Очевидный параллелизм с лермонтовской молитвой:

В минуту жизни трудную,
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть, –

не пародия. Наоборот, несмотря на снижение тона, дает Мандельштаму возможность включить стишок-песенку, а через него и свою судьбу, в целостное действие русской и мировой поэзии. Так и в первом случае, упоминание о похищении Елены позволило расширить обычную тематику заздравной песенки.

Соната Шуберта, олицетворение поэзии, точнее, песни, вдохновленной мыслью о смерти, наделена той же жизненной ценностью, что «чудная молитва» Лермонтова. Имя музыканта восходит все к тому же Александру Парноку, послужившему прототипом героя «Египетской марки», но отчество, вкупе с именем, таит в себе целый пучок ассоциаций, начинающихся с Александра Герцена. Еврейский музыкант не только бескорыстный поэт, но не в меньшей мере и борец за свободу, глашатай неотъемлемых прав человека. По мере того, как в песенке музыкант убеждает себя бросить никчемное свое ремесло, хотя и зная, что на самом деле он к нему прикован, отчество претерпевает ряд семантических вариаций: Герцович, Скерцович, Сердцевич, Скерцевич. Хрупкость еврейских фамилий позволяет Мандельштаму образно обозначить собственную хрупкость, свою кажущуюся несостоятельность перед лицом мира, враждебного как сердцу, так и скерцо, как духу и душе, так и искусству. Но утверждение музыки побеждает:

Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть.

Музыка позволяет победить страх смерти.

По книге Н. Струве «Осип Мандельштам». См. полный текст стихотворения на нашем сайте.