(Отрывок очерка «Из пьес А. Н. Островского» – части «Литературной коллекции», написанной Александром Солженицыным.)
Драма «Гроза» (1859)
Из пьесы [см. на нашем сайте её краткое содержание] перед нами выступают властные, крутые характеры, подавляющие семейную и всякую другую жизнь вокруг себя. Стало быть – начерпался такого взгляд Островского, стало быть – было в духе времени и в тогдашних нравах, густенько встречалось. Такие характеры вылеплены и в «Грозе»: неистовый ругатель Дикой, «дышать не может без этого», очень уж не любит расплачиваться с долгами: «Ведь уж знаю, что надо отдать, а всё добром не могу. Только заикнись мне о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет». И медоречивая на людях, неостановимо въедливая ханжа Кабаниха, «нищих оделяет, а домашних заела совсем». Изнурительный поток этих упрёков и ворчания льётся и на сына её, и невестку с первой же сцены. (Тут представлен нам тот отнюдь не редкий случай, особенно при патриархальных порядках, когда чрезмерно властная мать – обезволивает сына, до тряпичности характера.)
Островский. Гроза. Краткое содержание. Аудиокнига
Но ещё раньше, в первой же сцене, открывается нам свежесть необъятного простора Волги с высокого берега. И трудолюбивого, беззлобного, милого самоучки Кулигина, смолоду «поначитавшегося Ломоносова, Державина» (позже и цитирует их). Он – и любитель небесных и погодных явлений, а ныне изобретает «перпету-мобиль», тогда «все бы деньги для общества употребил»; «А городишко у нас: у всех ворота заперты и собаки спущены. Заколотить домашних так, чтобы ни о чём пикнуть не смели». Проплывает по бульвару и столь типичная тогда, ублаженная в духе странница: «Бла-алепие, в обетованной земле живёте». И в той же первой сцене, порывом цельного, свежего характера, с ощутимой жизненной силой проступает нам ещё новая для нас и для самого Островского в миновавшей череде его пьес – невестка Катерина. Через малословное, достойно сдержанное смирение под укорами Кабанихи – вот открылся ей вольный разговор с золовкой Варварой – и душа Катерины с силой распахивается нам над этим волжским простором: «Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Какая я была резвая, я у вас завяла совсем». И – просторно, естественно льётся у неё рассказ: как она с детства «до смерти любила в церковь ходить, точно в рай войду»; «а то ночью встану – у нас везде лампадки горели – в уголке и молюсь до утра». А теперь – вошло в неё смятение: «страх такой, точно стою над пропастью и меня кто-то туда толкает… Всё мерещится шёпот какой-то, кто-то ласково говорит со мной, точно голубит меня», ой, «быть греху какому-нибудь, точно меня обнимает горячо-горячо и ведёт куда-то… Каталась бы теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке… Перед бедой какой-нибудь это…» Весь монолог Катерины – как полёт, и по воздуху над Волгой, и по Волге, и по жизни – и мы несёмся вместе, захваченные этим призывом. И всего минутами позже – прохожая полусумасшедшая старая барыня: «Все в огне будете гореть неугасимом! вон куда красота-то ведёт!» – и указует в Волгу, как в омут. И тут же, в короткие минуты, накатывает над Волгой гроза. Так с первой картины мы за героиней вступили в сильнейшее волнение – но и в предвестье неумолимой беды.
И дальше эта Беда – неотклонной поступью слышится в пьесе, явление за явлением. Она и ведёт всё действие, захватывая нас. Поступь её: Кабаниха посылает сына по делу в отъезд, и на прощание он должен земно поклониться матери, а невестка мужу и потом долго стонать-вопить на крыльце. Сын падает на колени: «Я не хочу своей волей жить, где уж мне!» – и под диктовку матери «приказывай жене, как жить без тебя!» – расслабленно диктует заветы жене. Катерина – искренним взрывом: «На кого меня оставляешь! Быть беде без тебя! Быть беде. Возьми ты с меня какую-нибудь клятву страшную… Куда мне бедной деться? За кого мне ухватиться? Погибаю я!» А муж – уехал, облегчённый, от матери: «С этакой-то неволи от какой хочешь красавицы-жены убежишь!» (И в Москве пропьянствует свою поездку.) – А зоркая и приёмистая Варвара уже разгадала, какая буря расколыхана в груди Катерины, что той нравится молодой (и образованный), но тоже покорный дяде племянник Дикого Борис. Варвара схлопатывает ночёвку с невесткой в саду – и вот он ключ от задней калитки! Катерина с испугом отталкивает ключ: «Он руки-то жжёт точно уголь… Да что ты затеяла-то, греховодница! Долго ли в беду попасть!.. А и горька неволя, ох, как горька!» Смотрит на ключ: «И как он ко мне в руки попал? На соблазн, на пагубу мою… Да какой грех, если взгляну на него раз, поговорю?.. Такого случая и во всю жизнь не выдет. Хоть умереть, да увидеть его… Ах, кабы ночь поскорее!..»
В череде просмотренных пьес впервые распахивается нам – как и простор от волжской воли – ощутимый, непридуманный, страстный и вольный женский характер. «Такая уж я зародилась, горячая!» – однако на подстрекательства Варвары долго упирается: «Я его и знать не хочу! Я буду мужа любить». Но «об чём ни задумаю, а он так и стоит перед глазами… Меня нынче ночью опять враг смущал». – «Тебя здесь заедят…» – «Уйду – да и была такова. В окно выброшусь, в Волгу кинусь». – «Деток-то у меня нет: всё бы я сидела с ними… Кабы я маленькая умерла, лучше бы было. Глядела бы с неба на землю да радовалась всему».
Но роковой уголь-ключ пылает в руке Катерины. А Борис, потерянный (он и не ярко нам выставлен), бродит по улицам, вот мимо дома Кабанихи. «Хоть бы одним глазком взглянуть на неё! Увидишься раз в неделю, и то в церкви. Здесь что вышла замуж, что схоронили – всё равно». Однако соблазнительница Варвара (у этой девки уж свой любовник в ходу) тут как тут: «Знаешь овраг за Кабановым садом? Приходи туда ужо попозже, там увидишь зачем». – И Катерина в ночной тьме спускается в овраг в борении чувств: «Не замолить мне этого греха никогда! Зачем ты пришёл, погубитель мой… Теперь мне умереть вдруг захотелось… Никто виноват – сама на то пошла… Кабы ты не пришёл, так я, кажется, сама бы к тебе пришла…»
А само собой, на втором плане, проплывают другие картины купеческого городка, и уличное гулянье, и измывание Дикого над Кулигиным. Вернулся и муж из поездки. Борису – как и ничто. А Катерину бьёт лихорадка, рыдает: «Смерть моя!» Родные уже заметили её смятение и слёзы. А вот – и опять наплывает грозовая туча, «клубком вьётся, ровно в ней там живое ворочается». Не от слабости духа, а от глубинности веры Катерина мужу: «Меня убьёт. Молитесь тогда за меня». А тут – опять та полубезумная барыня на проходе: «Красота-то ведь погибель наша! За всё отвечать придётся… От Бога-то не уйдёшь». И Катерина, в надрыве (для исполнительницы роли тут много трактовок): «Матушка! Тихон! Грешна я перед Богом и перед вами! А знаешь ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же ночь ушла из дому…»
Уже и тут сразу – всё могло бы развязаться. Но не лишен оказывается и 5-й акт. Тихон Кулигину: «Вот маменька говорит: её надо живую в землю закопать, чтобы казнилась. А я её люблю, мне её жаль пальцем тронуть. Она, как тень какая, безответная ходит». (А Бориса Дикой высылает дальше Сибири, в Кяхту. Мол, плачет, мечется и он.) – Сумерки на бульваре. Катерина из дому «ушла куда-то, сбились с ног, искамши». Да вот и она! – бродит в сумерках, «растягивая и повторяя слова, как в забытьи». Чудится ей: «Поют, точно кого хоронят». Монолог. (Объяснительный, можно б и короче.) «Уж душу свою я погубила». Но ищет Бориса. «Мне только проститься б с ним, а там хоть умирать». А вот – набраживает и он. Подбегает к нему и падает на шею: «Увидела-таки я тебя! Не тужи обо мне. Сначала только разве скучно будет тебе, бедному, а там и позабудешь». Уже и лошади готовы к его отъезду: «Что обо мне-то толковать. Я вольная птица… Не застали б нас здесь!» – «Постой, постой! Что-то нужно было тебе сказать. В голове-то всё путается, не помню ничего». А вот: по пути «ни одного нищего не пропускай, всякому подай, да прикажи, чтоб молились за мою грешную душу». И последняя мысль Бориса, впрочем в рыдании: «Только одного и надо у Бога просить, чтоб она умерла поскорей, чтобы ей не мучиться долго!»
Да уж недолго. Ищут её с фонарём – а она под откосом в воду бросилась.
Отколыхался диапазон, какого доселе мы у Островского не видели.
В несколько последующих лет обратится драматург и к драмам из русской истории. Затем вернётся к комедиям.
Примечание. «Гроза» не встретила противодействия ни в общей, ни в драматической цензуре, была поставлена через месяц после окончания драматургом в Малом театре, через полтора – в Александринском (16 ноября и 2 декабря 1859 года соответственно). Все первые представления сопровождались аншлагами, шла с огромным успехом и в провинции. После революции драма прочно вошла в репертуар театров по всей стране. Во многих идет и сегодня. Существует полнометражный фильм (1933, Ленфильм) и фильмы-спектакли: Малый театр (1977), Современник (2006), Мичуринский драматический театр (2013).
