В романе «Подросток» молодой вдовец, помещик Версилов, приезжает в свою деревню и сходится с восемнадцатилетней крестьянкой Софьей, только что выданной замуж за старого садовника Макара Ивановича. Она не была красавицей и увлечение Версилова не объясняется развращенностью и «крепостным правом». Да и увлечения никакого не было. Он сам не понимал, как это вышло. На вопрос родившегося потом от Софьи сына, Аркадия Долгорукого, отец-Версилов «однажды промямлил как-то странно, что мать его была одна такая особа из незащищенных, которую не то, что полюбишь – напротив, вовсе нет, а как-то вдруг почему-то пожалеешь за кротость что ли, впрочем, за что? Это никому неизвестно, но пожалеешь надолго, пожалеешь и привяжешься».

Эта любовь-жалость сильнее самой огненной страсти, происхождение ее мистично. Она – земное отражение небесной тайны. Полуграмотная, бессловесная, тихая, кроткая, Софья Андреевна не останавливается перед изменой мужу, берет на свою душу грех, потому что так надо: Версилов от века предопределен ей в спутники, она его небесная подруга. Само имя ее – София – таинственно значительно. В бедной крестьянке-сироте живет образ Вечной Женственности, Софии Премудрости Божией. Макар Иванович отпускает жену с барином и становится странником. Раз в три года навещает ее; относится к ней с отеческой нежностью и каким-то загадочным уважением.

«Странная связь» Версилова с «незащищенной» сироткой сюжетно связана со «странной» женитьбой героя «Бесов» Ставрогина на хромоножке. Софья Андреевна такой же мистический образ, как и хромоножка Марья Тимофеевна. Она тоже – душа мира, Психея, томящаяся в плену зла и жаждущая спасителя. Вина Марии Тимофеевны обозначена символически: она «дурочка» и хромоножка; вина Софьи Андреевны определена психологически: грех по отношению к «праведному» мужу Макару Ивановичу. Даже наружностью мать подростка удивительно похожа на жену Ставрогина. «Лицо у ней было простодушное, но вовсе не простоватое, немного бледное, малокровное. Щеки ее были очень худы, даже ввалились, а на лбу сильно начинали скопляться морщинки, но около глаз их еще не было и глаза, довольно большие и открытые, сияли всегда тихим и спокойным светом... В лице ее вовсе не было ничего такого грустного или ущемленного; напротив, выражение его было бы даже веселое, если бы она не тревожилась так часто». Это почти портрет Марии Тимофеевны. Хромоножка связана с монастырем, церковным укладом, странницами-пророчицами. Софья Андреевна соединяется в воспоминаниях сына с деревенской церковью и Чашей со Святыми Дарами. Высоко над ее головой через купол пролетает голубь. Так символизируется ее духоносность.

Если Софья Андреевна сопоставляется с Марией Тимофеевной, то Версилов резко противопоставляется Ставрогину. Божественный свет, горящий в его спутнице, не возбуждает в нем дьявольской злобы; он чувствует ее духовное превосходство и преклоняется перед ним, несмотря на всю свою скептическую насмешливость. О своей семейной жизни он деланно-иронически рассказывает сыну: «Мы все наши двадцать лет с твоею матерью прожили молча... Главным характером всего двадцатилетия связи нашей было – безмолвие... Смирение, безответность, приниженность и в то же время твердость, сила, настоящая сила, вот характер твоей матери. Заметь, что это лучшая из всех женщин, каких я встречал на свете». И Версилов прибавляет, что сила эта от народа. Ему, оторвавшемуся от почвы русскому скитальцу, противостоит в жене-крестьянке «великая живучая сила» русского народа.

Софья Андреевна не только носительница религиозного начала, но и воплощение народной души. В ее образе видит Достоевский свою святыню, мистическую Россию. Благословенный образ русской матери – высочайшее создание писателя. Выгнанный с позором из игорного дома, Аркадий, замерзая на улице, вспоминает свою мать. Она навещает его в пансионе Тушара, приносит узелок с гостинцами. Мальчик стыдится своей бедной гостьи. «Искоса только я оглядывал ее темненькое старенькое платьице, довольно грубые, почти рабочие руки, совсем уж грубые ее башмаки и сильно похудевшее лицо». Уходя, мать просит Тушара и его жену «не оставить сиротки, все равно он что сиротка теперь, окажите благодеяние ваше» и со слезами кланяется им глубоким поклоном, как кланяются «из простых». Потом прощается с сыном: «Ну, Господи... ну, Господь с тобой... ну, храни тебя ангелы небесные, Пречестная Мать, Николай Угодник. Господи, Господи! – скороговоркой повторяла она, все крестя меня, все стараясь чаще и побольше положить крестов: «голубчик ты мой, милый ты мой»... И она дарит ему синенький клетчатый платочек с крепко завязанным на конце узелочком, в котором четыре двугривенных.

Этот образ матери, скорбящей и смиренной, почти икона.