Поэзия Алексея Кольцова четко делится на три части: 1) попытки (в основном, до 1835 г.) писать принятым в литературе стилем пушкинской и допушкинской школы; 2) «русские песни»; 3) философские размышления (думы) последних лет. Из всех трех только второй раздел обеспечил Кольцову прочное место среди классиков. Его благовоспитанные, «образованные» стихи написаны на уровне школьника – ему так никогда и не удалось овладеть формой и интонацией «образованной» поэзии, в основном потому, что он так вполне и не овладел литературным языком. Его думы жалостно бесплодны и беспомощны, хотя некоторые глубокомысленные критики и обнаружили там глубину. Философия в них детская; нерифмованные размеры до того истрепаны, что их можно найти в любой русской антологии. Но «русские песни» – совсем другое дело.
Портрет Алексея Кольцова. Художник К. Горбунов, 1838
Кольцова называли русским Бернсом. Если это сравнение внушает мысль о равенстве талантов – его и гениального шотландца, – то это ерунда. По размерам таланта Кольцов Бернсу сильно уступал. Но по роду поэзии между ними есть явная близость. Как и Бернс, Кольцов шел от литературной традиции мнимо-народной песни. Как и Бернс, он был хорошо знаком с реальной крестьянской жизнью, хотя, в отличие от Бернса, и не был крестьянином. Как и Бернс, он обладал той свежестью и свободой взгляда, которой не было у его более образованных и высокородных современников. Наконец, как и Бернс, Кольцов был реалистом, и его страстность, как и у Бернса, была подлинной. Но он женственнее и сентиментальнее Бернса. Характерно, что некоторые лучшие песни Кольцова вложены в уста женщины. Лучшие из его песен – лирические; и они стали самыми популярными в народе; в них есть истинно русская тоска о свободе, просторе и приключениях. Несмотря на то, что обычно они рифмованы и поэтому более литературны по форме, в них больше подлинно народного чувства, чем в песнях о природе и о крестьянской жизни. Одна из лучших и, без сомнения, самая популярная – восхитительная песня, которая начинается со слов: «Сила молодая…»
В этих песнях, как в настоящих народных, природа является сочувствующей певцу силой. В более сложных песнях о природе она уже персонифицируется и философизируется. Но нет более прекрасного изображения привольной степи, чем в Косаре, где косарь собирается на низовья Дона, к богатым казакам, в степь – продавать свою силу. Слова «простор» и «приволье» есть мелодический ключ к лучшим песням Кольцова. Так же прекрасны его любовные песни, где страсть, хотя и сентиментализирована и романтизирована, но все-таки истинна и сильна. Прекрасная песня о насильно выданной замуж, начинающаяся словами: «Ах, зачем меня / силой выдали / за немилого / мужа старого» – из самых чистых жемчужин русской эмоциональной лирической поэзии.
Наименее популярны те кольцовские песни, где он идеализирует крестьянскую жизнь и сельский труд, – темы чуждые настоящей народной песне. Но и они неплохи. Некоторые – как, например, Крестьянская пирушка – напоминают Гомера по простой, лишенной сентиментов величавости, которой здесь облекается простая жизнь.
