«НАВОДНЕНИЕ» (1929). Какой же Замятин разнообразный, как непохожи его рассказы один на другой! Если не следить за сжатостью и летучими мгновенными образами, можно подумать, что вот – рассказы разных писателей.

Здесь – синтаксис ненапряжённый, по видимости «простой», а хорошо рассчитан: от самого начала вводится в рассказ какой-то угрожающий звук. И как всегда – лаконично и быстро автор вводит нас в действие, в расстановку лиц.

На этот раз – бытовая драма, вневременной сюжет, почти никаких признаков советского времени. (А вероятно: уже бит и бит нападчиками – хочет написать «проходимый» рассказ. Как это знакомо!)

Тяжко читать – на себе несёшь всю эту тяжесть вместе с Софьей. Не выписываю всех поворотов психики – в таком малом объёме их много, много, и каждый верен. (О многолетнем бесплодии Софьи: будто каждый месяц её судили, она ждала приговора. Да сотня таких.) И как это сделано умело: что мы – сострадаем убийце. Но русский сюжет не мог кончиться на успешном убийстве, даже вознаграждённом рождением ребёнка, – в родильной горячке она сознаётся и именно через признание переходит от смерти к выздоровлению.

И внешнее наводнение (для Петербурга столь не новое и, вот, было в 1924) – с новой свежестью подано как помрачение в разум. От начала угрожающие признаки: то вмазалась в свою кровь, то невзначай вступают ещё безвинные «удары топора», колющего щепки. И сюжет как будто почти избитый – а нет, совсем ново решён.

Всё же приметы эпохи чуть впущены, и их вполне достаточно: дети играют «в колчака» и с пением (!) расстреливают из палок арестованного. Живоцерковец-поп – рыжий верзила в куцей рясе, будто переодетый солдат. Дерётся со старым верным священником, а тем временем сектант захватывает прихожан.

Частности:

 

– губы дёргались как пенка на молоке, уже совсем застывая (это употреблено дважды, и многое в этом рассказе – дважды, что создаёт нагнёт);

– ветер туго обернул её как полотном;

– ветер обхлёстывал ноги холодными тугими полотенцами;

– вся кровь в ней остановилась с разбегу, ноги замерли (ждёт ночного приближения охладевшего мужа);

– окно вздрогнуло, будто снаружи в него тукнуло сердце, это была пушка;

– у неё ничего не было, ни рук, ни ног, только одно сердце, и оно, кувыркаясь птицей, падало, падало.

 

Замечаю (из рассказа в рассказ), что злоупотребляет словом «настежь» (тут: «слёзы катились настежь» – нет, неудачно).

 

(Отрывок очерка о Евгении Замятине из «Литературной коллекции», написанной Александром Солженицыным.)