Чацкий, главный герой «Горя от ума» (см. краткое содержание, анализ и полный текст), принадлежит к лучшей части тогдашнего русского молодого поколения. Многие литературные критики утверждали, что Чацкий – резонер. Это совершенно неверно! Резонером можно назвать его только постольку, поскольку автор его устами выражает свои мысли и переживания; но Чацкий – лицо живое, реальное; у него, как и у всякого человека, есть свои качества и недостатки. (См. также Образ Чацкого.)

Характеристика Чацкого в «Горе от ума»

Мы знаем, что Чацкий в молодости часто бывал в доме Фамусова, вместе с Софьей учился у учителей-иностранцев. Но такое образование не могло удовлетворить его, и он уехал за границу странствовать. Путешествие его длилось 3 года, и вот мы видим Чацкого снова на родине, в Москве, где протекало его детство. Как всякому человеку, вернувшемуся домой после долгой отлучки, ему здесь все мило, все возбуждает приятные воспоминания, связанные с детством; он с удовольствием перебирает в памяти знакомых, в которых он, по свойству своего острого ума, непременно видит смешные, карикатурные черты, но делает это вначале безо всякой злобы и желчи, а так, для смеха, для прикрасы воспоминаний: «француз, подбитый ветерком…», а «этот... чepномазенький, на ножках журавлиных...»

Перебирая типичные, иногда карикатурные стороны московской жизни, Чацкий горячо говорит, что когда

«...постранствуешь, воротишься домой,
И дым отечества нам сладок и приятен!»

Этим Чацкий совершенно отличается от тех молодых людей, которые, возвращаясь из-за границы в Россию, относились ко всему русскому с презрением и восхваляли только все то, что они видели в чужих странах. Именно благодаря этому внешнему сравнению родного русского с иностранным развилась в ту эпоху в очень сильной степени галломания, которая так возмущает Чацкого. У него разлука с родиной, сравнение русской жизни с европейской, вызвали только еще более сильную, более глубокую любовь к России, к русскому народу. Вот почему, попав вновь после трехлетнего отсутствия в среду московского общества, он под свежим впечатлением видит всю утрировку, все смешные стороны этой галломании.

Но горячий от природы Чацкий уже не смеется, он глубоко возмущается при виде того, как «французик из Бордо» царствует среди московского общества только потому, что он – иностранец; возмущается тем, что все русское, национальное вызывает насмешку в обществе:

«Как европейское поставить в параллель
С национальным – странно что-то!» –

говорит кто-то, возбуждая общий смех одобрения. Доходя в свою очередь до преувеличения, Чацкий в противовес общему мнению говорит с негодованием:

«Хоть у китайцев бы нам несколько занять
Премудрого у них незнанья иноземцев».
 ………………………
«Воскреснем ли когда от чужевластья мод,
Чтоб умный, добрый наш народ
Хотя по языку нас не считал за немцев?» –

подразумевая под «немцами» иностранцев и намекая на то, что в обществе в ту эпоху все говорили между собой на иностранных языках; Чацкий страдает, понимая, какая бездна отделяет миллионы русского народа от правящего класса дворян.

Вспоминается статья Грибоедова, «Загородная поездка»; он описывает светский пикник, во время которого веселое общество, попав случайно на сельский праздник, с любопытством слушает русские песни, любуется хороводом крестьянских девушек. – «Прислонясь к дереву, – пишет Грибоедов, – я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежденный класс полуевропейцев, к которому и я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели; их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими?» – «Народ единокровный, наш народ, разрознен с нами и навеки!»

В этих словах Грибоедова звучат слова Чацкого. Из этого образа мыслей Чацкого-Грибоедова вылилось впоследствии славянофильство.

С ранних лет детям давалось иностранное воспитание, которое понемногу отдаляло светскую молодежь от всего родного, национального. Чацкий вскользь иронизирует над этими «полками» иностранных учителей, «числом поболее, ценою подешевле», которым доверялось воспитание дворянской молодежи. Отсюда – незнание своего народа, отсюда непонимание тяжелого положения, в котором находился русской народ, благодаря крепостному праву. Устами Чацкого Грибоедов высказывает мысли и чувства лучшей части тогдашнего дворянства, возмущавшегося несправедливостями, которые влекло за собой крепостное право, боровшегося с произволом заядлых крепостников. Чацкий (монолог «А судьи кто?..») яркими красками изображает картины такого произвола, вспоминая одного барина, «Нестора негодяев знатных», обменявшего нескольких из своих верных слуг на трех борзых собак; другого, – любителя театра, – который

«На крепостной балет согнал на многих фурах
От матерей, отцов отторженных детей»; –

он заставил «всю Москву дивиться их красе». Но потом, для того, чтобы расплатиться с кредиторами, распродал поодиночке этих детей, изображавших на сцене «амуров и зефиров», разлучив их навсегда с родителями...

Чацкий не может спокойно об этом говорить, душа его возмущается, сердце болит за русский народ, за Россию, которую он горячо любит, которой он хотел бы послужить. Но как служить?

«Служить бы рад – прислуживаться тошно», –

говорит он, намекая на то, что среди множества государственных чиновников он видит лишь Молчалиных или таких вельмож, как дядя Фамусова Максим Петрович.

В фамусовском обществе Чацкий одинок: все общественное мнение против него. Все кругом него считают, что служа, необходимо прислуживаться; никто не видит зла в крепостном праве; все считают, что русское, «национальное» нельзя ставить в параллель с европейским, все увлечены галломанией... Вот, откуда происходит горе Чацкого, его горе от ума. Он чувствует всю трудность благородной борьбы с целым обществом, вечную борьбу «отцов и детей». Душа его испытывает «миллион терзаний» из-за горячей любви к родине, которой он хочет, но не может помочь. Он не понимает, что его слова, его благородные порывы не могут остаться без плода в будущем. Недаром Гончаров сказал, что слова Чацкого были тем громом, при котором русский человек крестится («Миллион терзаний»). Чацкий видит только настоящее и понятно страдает. К этому «горю» его ума прибавляется сердечное горе, – измена Софьи, которую он «без памяти» любит. К разочарованию в любви примешивается еще горькое и унизительное сознание того, кто ему предпочтен! Человек, воплощающий в себе все то, что так противно Чацкому. «Молчалины блаженствуют на свете», – с горечью говорит он. Может показаться странным, что Чацкий при своем остром уме и проницательности не видит с первого взгляда холодности Софьи, не понимает ее колкостей. Это лишний раз доказывает, что Чацкий – живой человек, а не резонер, – человек, способный увлекаться и ошибаться. В последнем действии он упрекает Софью:

«Зачем меня надеждой завлекли?
Зачем мне прямо не сказали?» –

тогда как Софья и не думала «завлекать его надеждой» и не скрывала своей холодности. Чацкий приходит в бурное отчаяние, когда узнает о любви Софьи к Молчалину. Его сердечное горе сливается со страданьем и горем ума, он кипит негодованием и готов

«...на весь мир
Излить всю жизнь и всю досаду».
…………………
«Вон из Москвы!

восклицает он в последнем своём монологе.

Сюда, я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!
Карету мне, карету!»

В этом бурном порыве отчаяния видна вся пылкая, неуравновешенная, благородная душа Чацкого.

Читайте также статью Герои «Горя от ума».