В 1856 году, т. е. тогда, когда новая жизнь уже вступала в свои права и разворачивались великие реформы Александра II, А. Н. Островский выступил с комедией из чиновничьего быта, под названием: «Доходное место» (см. её полный текст и анализ, сделанный А. Солженицыным). Старый чиновничий мир был одной из тех язв, которыми давно так мучительно болела дореформенная Россия. Комедия «Доходное место» изображает перелом в жизни русского чиновничества к «новой, более честной и чистой жизни».

Представителями старого, дореформенного чиновничества являются в пьесе Вышневский, Юсов и молодой чиновник Белогубов. Все они одинаковыми глазами глядят на казенную службу – исключительно, как на источник обогащения всякими средствами и путями: казнокрадство и взяточничество они признают, как вполне допустимые способы наживы. (См. также статью «Доходное место» – характеристика героев.)

Вышневский – это мошенник высшего полета; он – «гений, Наполеон» – человек «ума необъятного», как характеризует его Юсов, преклоняющийся перед его талантами... Он – крупный хищник, который силен «быстротой и смелостью в делах». Он – циник, потому что сознает подлость своего поведения, но открыто и смело гладит всем в глаза, презирая всех. Когда ему говорят о суде общественного мнения, – он иронизирует:

 

«У нас общественного мнения нет, мой друг, и быть не может в том смысле, в каком ты понимаешь. Вот тебе общественное мнение: «не пойман – не вор!»... Какое дело обществу, на какие доходы ты живешь, лишь бы ты жил прилично и вел себя, как следует порядочному человеку.

 

Совести он не боится, так как убежден, что «спокойствие совести не спасет от голода». Юному чиновнику, вступившему на службу с честными взглядами, он рекомендует бросать «завиральные идеи», – служить так, «как все порядочные люди»... Энергичный, сильный волей, он – отважный и ловкий боец на житейском поприще. Вооруженный эгоизмом и цинизмом, он хладнокровно и обдуманно устраивает свою карьеру, не задерживаясь на пути голосом совести.

Хищником более мелкого сорта представлен помощник его – Юсов, у которого нет гениального размаха Вышневского. – он может только подражать своему принципалу и подбирать крохи, которые оставлены тем. Он смотрит на службу просто, – как на средство «кормления». У него и этика своеобразная: он по-своему честен, – и, например, возмущается от души, когда узнает, что один из чиновников, взяв взятку, надул просителя...

 

«Не марай чиновников! – говорит он. – Ты возьми, так за дело, а не за мошенничество! Возьми так, чтобы и проситель был не обижен и чтобы ты был доволен. Живи по закону; живи так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы».

 

В этих словах во весь рост вырисовывается его натура. Он – типичный средний дореформенный чиновник, для которого старые порядки – «рай – просто умирать не надо». И не только порядками, он и собой доволен, – всей своей жизнью, своей карьерой. В назидание молодежи, тоном Фамусова, рассказывает он историю своей службы:

 

«Меня, давно уже это было, привели в присутствие в затрапезном халатишке, только что грамоте знал – читать да писать Года два был на побегушках, разные комиссии исправлял: и за водкой-то бегал, и за пирогами, и за квасом, кому с похмелья... И сидел то я не у стола на стуле, а у окошка, на связке бумаг, и писал-то я не из чернильницы, а из старой помадной банки. А вот, вышел в люди... Да-с, имею три домика, хоть далеко, да это мне не мешает. Лошадок держу четверню Оно подальше-то лучше и земли побольше, и не так шумно, да и разговору меньше, пересуду!»

 

Он не терпит «образованных», и сочувствует «простым» людям, которые в грамоте слабы, да в жизни покладисты.

 

«При нынешних строгостях, – говорит он, – случается с человеком несчастье, – выгонят из уездного училища за неуспехи, или из низших классов семинарии, – как его не призреть? Он и так судьбой убить: всего он лишен, всем обижен. Да и люди-то выходят... понятливее, подобострастнее... душа у них открытее».

 

Самодовольства и самомнения у него столько, сколько у Фамусова. Когда он подпил в трактире, он пляшет в кругу своих подчиненных – пляшет и философствует:

 

«Мне можно плясать. Я все в жизни сделал, что предписано человеку. У меня душа покойна, сзади ноша не тянет, семейство обеспечил – мне теперь можно плясать. Я теперь только радуюсь на Божий мир! Птичку увижу, и на ту радуюсь, цветок увижу, и на него радуюсь: премудрость во всем вижу. Помня свою бедность, нищую братию не забываю. Других не осуждаю, как некоторые молокососы из ученых! Кого мы можем осуждать! Мы не знаем, что еще сами-то будем! Посмеялся ты нынче над пьяницей, а завтра сам, может быть, будешь пьяница; осудишь нынче вора, а может быть, сам завтра будешь вором. Почем мы знаем свое определение, кому чем быть назначено?.. Гордость, гордость! Я плясал от полноты души. На сердце весело, на душе покойно! Я никого не боюсь! Я хоть на площади перед всем народом буду плясать. Мимоходящие скажут: «Сей человек пляшет, должно быть, душу имеет чисту!»».

 

Около этого Фамусова «в миниатюре» ютится молодой чиновник Белогубов: как Подхалюзин под влиянием Большова, а Тишка – под влиянием Подхалюзина, учатся «торговать» – так Белогубов в «школе» Юсова проходит науку казнокрадства и лихоимства... И он от всей души благодарен Юсову за то, что тот пригрел его, «грамоты не знающего», и вывел в люди.

 

«Кому же я обязан? – говорит он Юсову после одного удачного «получения». – Разве бы я понимал что, кабы не вы? от кого я в люди пошел, от кого жить стал, как не от вас? Под вашим крылом воспитался! Другой бы того и в десять лет не узнал всех тонкостей и оборотов, что я в четыре года узнал. С вас пример брал во всем!».

 

И вот, в эту затхлую среду старого чиновничества попадает юный Жадов, племянник Вышневского: как Чацкий в фамусовском обществе, так он идет против течения, но сил у него для борьбы немного: правда, он – человек с образованием, честный, но у него – семья; он окружен взяточниками. Перед нами заурядный средний человек, просвещенный, проникнутый возвышенными, благородными стремлениями; но, в столкновении с суровой действительностью, он оказывается далеко не всегда на надлежащей нравственной уровне и едва не терпит полного поражения. На первых порах, он думает еще о возможности честной, трудовой жизни:

 

«Не верю я вам, – восклицает он, – не верю и тому, чтобы честным трудом не мог образованный человек обеспечить себя с семейством. Не хочу верить и тому, что общество так развратно. Это – обыкновенная манера стариков разочаровывать молодых людей, представлять все в черном свете. Людям старого века завидно, что мы так весело, с такой надеждой смотрим на жизнь. А, дядюшка! Я вас понимаю. Вы теперь всего достигли – и знатности и денег. Вам некому завидовать. Вы завидуете только нам, людям с чистою совестью, с душевным спокойствием...»

 

И вот, как Чацкий на балу у Фамусова гостям, так Жадов в канцелярии начинает «писарям читать мораль». Очевидно, он не понимает жизни и не знает среды, в которую он попал.

Но в конце концов, оказывается, он, не знает даже своей супруги, – идеализирует свою Полину... Он говорит ей пламенные речи (увы, вычитанные, или у кого-нибудь подслушанные!) о назначении женщины в жизни общественной, говорить о честном труде, – но его Полина больше понимает речи людей, выросших в атмосфере взяточничества и хищений.

Только через год супружеской жизни понял Жадов свою жену. И вот, своему бывшему товарищу повествует он о своей роковой ошибке: «я женился по любви, как ты знаешь, взял девушку неразвитую, воспитанную в общественных предрассудках, как и все почти наши барышни; мечтал ее воспитать в наших убеждениях, а вот, уж год женат...» И оказалось, что «перевоспитать» ее ему не удалось: «она меня и не слушает, – она меня просто не считает за умного человека. По их понятию, умный человек должен быть непременно богат».

Под влиянием матери, Полина начинает требовать для себя нарядов и денег. За честность, теща называет зятя «мерзавцем»; дочь свою она учит, чтобы она «точила» мужа день и ночь... «Скажет: «нет у меня». – «А мне, мол, какое дело? Хошь укради, да подай!».

И вот, уступая давлению жены и товарищей, угнетаемый бедностью, Жадов начинает колебаться... Теща упрекает его за то, что он в бедности держит свою жену, заставляет ее работать: «порядочные люди, кричит она, не заставляют жен работать – для этого у них есть прислуга, а жена... для того, чтобы одевать, как нельзя лучше, любоваться на нее, вывозить в люди, доставлять все наслаждения»...

Высказав такой «здравый» взгляд на значение «жены» – она начинает угрожать зятю, говоря, что «бедность до всего доводит женщину», и за это ее «даже винить нельзя!». Полина, наученная матерью, твердить: «кто любит, тот найдет средства...» Жадов пытается говорить еще свои «высокие» слова, что, дескать, борьба трудна, и часто пагубна, но тем больше славы для победителя; что борцы «за правду» заслужат благословение потомства; что «без них ложь, зло, насилие выросли бы до того, что закрыли бы от людей свет солнечный», – но Полина называет его «сумасшедшим».

И Жадов сломлен: «один в поле не воин!» «Прощайте, юношеские мечты мои! Прощайте, великие уроки!» – восклицает он: «Прощай, моя честная будущность!»

Он смиряется, идет с покаянием к дяде-взяточнику просить «доходного места». «Старый режим», в лице Вышневского. Юсова и др., торжествует победу. Но, вдруг, все они оказываются смещенными, и Жадов спасен, – спасен «временем». И он чувствует, что не себе обязан он за спасение своей чести, и укоряет себя за минутную слабость.

 

«Всегда были и будут честные люди, – говорит он, – честные граждане, честные чиновники, всегда были и будут слабые люди. Вот вам доказательство, я сам. Я – не герой, я – обыкновенный, слабый человек, у меня мало воли... Нужда, обстоятельства, необразованность родных могут загнать меня, как загоняют почтовую лошадь».

 

Известие об отставке Вышневского и о перемене «направления» в его канцелярии воспламеняет его упавший дух, и с новой верой смотрит он на будущее: теперь ни жена, ни теща не свернут его с правого пути!

 

«Я хочу сохранить за собой дорогое право глядеть всякому в глаза прямо, без стыда, без тайных угрызений, читать и смотреть сатиры и комедии на взяточников и хохотать от чистого сердца, откровенным смехом. Если вся жизнь моя будет состоять из трудов и лишений, я не буду роптать».

 

Ссылки на другие статьи о творчестве А. Н. Островского см. ниже, в блоке «Ещё по теме...»

 

 

См. также краткие содержания других пьес А. Островского:

 

Бедность не порок

 

Бесприданница

 

Гроза

 

Снегурочка