Успех трагедии Владимира Озерова «Дмитрий Донской» основывался, главным образом, на патриотических настроениях, которые овладели русским обществом накануне войны 1812 года. Зрители связывали благородный образ великого князя Дмитрия Ивановича с императором Александром, Мамая – с Наполеоном.
Великий князь представлен у Озерова доблестным витязем, твердым и разумным в совете и мужественным на поле битвы. В то же время он – чувствительный и нежный рыцарь, любящий Ксению, нижегородскую княжну, невесту князя тверского. Ксения сама любит Дмитрия. Из-за неё происходит раздор между обоими князьями. Князю тверскому удается возбудить против Дмитрия всех союзных князей. Общее негодование князей выражается особенно энергично в монологе князя смоленского, который видит даже в любви Дмитрия одно из проявлений «самовластия» –
Ордынец в алчности, горя любостяжаньем,
На злато россиян свой взор стремит с вниманьем;
Но самовластному не злато лишь предмет, –
На все деяния цепь тяжкую кладет!
Путями скрытными находит он искусство
Поработить и мысль, поработить в чувство!..
Князь смоленский говорит, что лучше готов переносить иго татарского владычества, чем московского.
Накануне Куликовской битвы происходит новое столкновение между соперниками, чуть было не окончившееся поединком.
В последнем пятом действии устами одного из бояр рассказывается Куликовская битва. Этот боярин произносит монолог, производивший, в свое время, сильное впечатление:
Рука Всевышнего отечество спасла!
Кто сильный устоит противу сей десницы?
Она с торжественной срывает колесницы
Кичливого душой среди самих побед, –
И гордый, как скала кремнистая, падет!
Подобно замыслы обрушились Мамая!
После окончания битвы Дмитрия находят между ранеными. На радостях все князья примиряются, и князь тверской уступает Дмитрию Ксению.
Трагедия «Дмитрий Донской» имеет очень мало общего с действительной историей, – это замечено было уже современниками Озерова. Образ великого князя, его характер, его любовь к Ксении, – все это поэтические «вымыслы», которые дозволялись тогдашними «правилами» драматического искусства. К тому же, все внимание зрителей, конечно, было направлено не на историческую истину, а на общее патриотическое настроение пьесы, – вот почему те отдельные её места, где настроение это выражалось особенно сильно (Монолог Дмитрия: «Ах, лучше, смерть в бою, чем мир принять бесчестный», его же ответ послу Мамая: «И твердо уповаю, что чудный крепостью и справедливый Бог…», монолог его перед битвой: «Умрём, коль смерть в бою назначена судьбою…», рассказы боярина о победе: «Рука Всевышнего отечество спасла», и др. – всегда вызывали особый восторг у тогдашних зрителей.
В трагедии разбросаны либеральные идеи, модные в то время, – это еще более подымало временный интерес пьесы.
Что касается до стиля, которым написаны были трагедии Озерова, то он не отличается ровностью: князь Вяземский совершенно справедливо сказал:
...суровость языка времен Княжнина еще отзывается в пьесах Озерова. Но зато, где говорит сердце, какая сила красноречивая! Какая истина и верность в звуках чувствительной души! Какая увлекательная прелесть в порывах мечтательного воображения! Какое глубокое уныние, изменяющее сердцу, неприученному к жизни счастием!
В этой характеристике правильно подмечена особенность Озерова – вносить в свое творчество ту живость чувства, к которой русская театральная публика не была избалована псевдоклассиками. Эта струя глубокого и правдивого лиризма, влившаяся в холодные формы псевдоклассической трагедии, оторвала Озерова от настоящих псевдоклассиков. Свобода обращения с «правилами» (например, три действия вместо пяти), увлечение романтизмом Оссиана и, в то же время, явное тяготение к истинному классицизму, поставили Озерова в самые неопределенные отношения к тогдашним литературным направлениям. Он уже не настоящий псевдоклассик, но еще далек от неоклассицизма и романтизма.
