В 1816-1817 гг., после путешествия по Альпам Байрон создаёт драматическую поэму «Манфред».

Байрон. Каин. Манфред. Радиопостановки

Её герой, Манфред – мыслитель, подобно Фаусту, разочаровавшийся в науках. Но если Фауст у Гёте, отбрасывая мертвую, схоластическую учёность, ищет путь к истинному знанию и находит смысл жизни в трудовом подвиге на благо людей, то волшебник и маг Манфред приходит к безнадежно-мрачному выводу:

Познанье – скорбь, и кто всех больше знает,
Тем горше плакать должен, убедившись,
Что древо знания – не древо жизни.
(Пер. Д. Цертелева)

И он вызывает духов, чтобы потребовать у них одного – «забвенья!».

Манфред говорит, что «древо познания не есть древо жизни». Знание волшебства, дав ему сверхчеловеческую власть над стихиями природы, вме­сте с тем ввергло его в жестокое отчаяние. Одержимый тяжкими угрызениями совести, он блуждает по высотам Альп, не находя ни забвения, ни покоя. Подвластные Манфреду духи бессильны помочь ему в его попыт­ках уйти от самого себя.

Титанический индивидуализм гордого «сверхчеловека» высту­пает в драме как знамение времени. Сын своего века, Манфред является, подобно Наполеону, носителем сознания и чувств эпохи. Указанием на это служит символическая песня «судеб» – своеоб­разных духов истории, пролетающих над головой Манфреда. Образ «венценосного злодея, низвергнутого в прах» (иначе говоря – Наполеона), возникающий в их зловещем песнопении, – явно соот­носится с Манфредом. Его история – это романтический вариант европейской наполеонады.

Сколь бы ни были различны формы деятельности павшего императора и могущественного волшебни­ка – их результаты в чем-то совпадают. Для поэта-романтика оба они являются орудиями «судеб» и их владыки – гения зла Аримана. Познание тайн бытия, скрытых от глаз обыкновенных людей, куплено Манфредом ценой человеческих жертв. Одной из них стала его возлюбленная Астарта («Я проливал кровь, – говорит герой драмы, – это была не ее кровь, и все же ее кровь пролилась»).

В этой поэме Байрона об­раз Астарты (при романтической таинственности и непроясненности ее истории) выполняет функции, отчасти сходные с гетевской Маргаритой. Но если для Гете с его оптимистическим пониманием прогресса истории единство ее созидательного и разрушительного начал (Фауста и Мефистофеля) было необ­ходимой предпосылкой творческого обновления жизни, для Байро­на история была лишь цепью катастроф. Однако его Манфред до последней минуты отстаивает свое право на то, чтобы мыслить и дерзать. Гордо от­вергая помощь религии, он замыкается в своем горном замке и уми­рает, как жил, одиноким. Этот непреклонный стоицизм утверждает­ся Байроном как единственно достойная человека форма жизненного поведения.

Образ героя, как бы занимающий все поэтиче­ское пространство драмы, приобретает поистине грандиозные мас­штабы. Его душа – подлинный микрокосм. В ней заключены все стихии мироздания – в самом себе Манфред носит ад и рай и сам творит суд над со­бою. Пафос поэмы – в утверждении величия человече­ского духа, бунтующей и протестующей мысли. Именно она, по мнению Байрона, составляет цен­нейшее завоевание человечества, оплаченное ценою крови и стра­даний.

Романтическая разочарованность Байрона разительным контрастом противостоит просветительскому оптимизму Гете. Но Манфред не примиряется, бунтует. Он гордо бросает вызов богу и умирает непокорным.