Обломов в детстве был резвый, подвижной мальчик, – «юла», как называла его нянька. Его трудно было одеть, так как он был вечно в движении, – с ним трудно было молиться, так как во время молитвы, его живая мысль, еще не понимавшая святости обряда, не могла долго сосредоточиваться и скоро отвлекалась в сторону. В жаркий, летний день, когда все в его родной деревне Обломовке погружалось в сон, он один отдавался порывам своей неудержимой, живой натуры. (См. Сон Обломова, Детство Обломова.)
Сон Обломова. Краткое содержание. Иллюстрированная аудиокнига
Ум мальчика-Обломова отличался пытливостью, – его интересовали вопросы, на которые ответа не находили его близкие, – они или отмалчивались, или говорили ему разный вздор. Между тем, воображение его работало энергично, и никто не старался ставить пределов развитии этой душевной черты. Сказки няни уносили его в волшебный мир фантазии, – и вот, с детства он привык мечтать о счастливой волшебной стране, «с медовыми реками и кисельными берегами».
Таким образом, воспитание его души шло неравномерно: ум не имел пищи и постепенно терял способность и охоту к правильной работе, а воображение неудержимо развивалось за счет других душевных черт.
Образ Обломова у Гончарова
Его энергия тоже угасала, так как ей совсем не под силу было справиться с тем укладом жизни, который царил в Обломовке. Мать и отец маленького Илюши вели вялое, сонное, однообразное существование, – их жизнь лишена была всяких душевных движений, всяких духовных интересов и «потребностей»... «Новизны» боялись они пуще огня, – присланное по почте письмо повергало их в ужас... Все их желания сводились к тому, чтобы существование их не было ничем нарушено, чтобы один день походил на другой... Норма жизни была готова и преподана им родителями, а те приняли ее, тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти ее целость и неприкосновенность. Как что делалось при дедах и отцах, так делалось при отце Ильи Ильича, так, может быть, делается еще и теперь в Обломовке».
Вот почему от всего остального мира отгородились они таким же частоколом», который отделял жизнь гоголевских героев – Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны от всего мира: «ни одно желание не перелетало за этот частокол». Обломовка, как и гнездышко «старосветских помещиков», – совершенно особый мирок со своими маленькими радостями и горестями, – мирок, далекий от треволнений широкой и свободной культурной жизни.
Такая уединенная, в себе замкнутая, собой довольная жизнь гоголевских Товстогубов, гончаровских Обломовых, напоминает собою, в миниатюре, жизнь старой московской Руси.
Обыватели Обломовки боялись сумрака ночи, верили снам, приметам. Даже в русских сказках самым популярным героем является Иванушка-Дурачок, который вооружен терпением и смирением, фаталист в душе, живет «на авось»... Иван-Царевич – тоже герой не яркий, – только помощь волка, щуки, бабы-яги, или Василисы Премудрой, утешающей его словами: «спи, утро вечера мудренее!» – помогает ему, без особых усилия хлопот, совершать свои нехитрые подвиги... Такими сказками и питалось воображение Илюши Обломова в детстве.
Как велико было его разочарование, когда он, из мира сказочных грез, перенесен был в мир действительности!
«Впоследствии он узнал, что нет на свете чудесных стран, где можно благоденствовать без труда и хлопот, нет в добрых волшебниц, которые всегда готовы помочь, – но детские впечатления от этих сказок так глубоко запали в его душу, что он, даже взрослый, подчас, бессознательно грустит, зачем сказка – не жизнь, а жизнь – не сказка... И его невольно все тянет в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей; у него всегда останется расположение полежать на печи, походить в готовом, незаработанном платье и поесть на счет доброй волшебницы».
Жизнь в Обломовке напоминала собой «земной рай». Все заботы её обитателей сосредоточивались около кухни и кладовой; о том, что поесть за обедом, за ужином, совещались всем семейством, – долго и серьезно. Ели по нескольку раз в сутки, спали до одурения, а в свободное от еды и спанья время слонялась без дела, молчали, зевали, или перебирали в своей памяти мелочи давно минувшего времени.
Родители Илюши были добрые люди, и крепостных своих не истязали. Добрые, сердечные, родители Обломова вложили в душу ребенка чистоту душевную, голубиное беззлобие и честность – но бытовая косность, доставшаяся в наследство от дедов и отцов, наложила на его юную душу свой гнет. Из живого, подвижного, «мальчика-юлы» – он, мало-помалу, обратился в толстого увальня, который не умел одевать сам чулков. Его пытливый ум поблек. Обломов превратился в Митрофана ХІХ-го столетия.
Добрый, отзывчивый мальчик, наделенный от природы большой доброжелательностью, он сделался «эгоистом», потому что, избалованный общим вниманием, раболепством приживалок в челяди, привык смотреть на себя, как на «центр», около которого вертелась вся жизнь Обломовки.
Когда пришло время учиться, его отдали в науку к соседу-немцу Штольцу. Но, при всей своей немецкой добросовестности, Штольц не мог переделать того, что годами было испорчено, – к тому же родители Илюши на образование смотрели еще глазами Простаковых, – для них оно было только «неизбежным злом». Уважения к знанию поселить в сердце ребенка они не могли. Как госпожа Простакова всячески «облегчала» своему сынку трудное дело учёбы – так и Обломовы делали то же: мальчика не посылали к учителю-немцу под разными предлогами – задерживая его дома, то в виду близости чьим-нибудь именин, то под предлогом нездоровья, а то просто потому, что собирались печь блины...
Но влияние немца-Штольца все-таки оставило свои следы на душе мальчика; особенно, в этом отношении, было значительно влияние его сына – Андрея, который учился и воспитывался вместе с Илюшей. Он – полная противоположность Обломову.
Отец дал ему столько знаний, сколько мог это сделать, – но, обогатив его разумом, он не забыл и его сердца: он дал ему ясное понятие о том, что добро, что зло. Он постарался сделать из сына трезвого, энергичного работника и, главным образом, содействовал свободному развитию его личности. Указав ему жизненные пути, осветив их знанием, он дальше не мешал «самоопределению» юноши. Сухость и методичность отца-немца смягчились в сердце Андрюши влиянием русской матери, которая сумела привить ему мягкость души. И вот, из юноши выработалась «свободная личность», с трезвым и в то же время свободным и разносторонним взглядом на мир: ум и чувства были уравновешены, энергии и силы воли было у него много, и страха перед жизнью Андрей не ощущал. Жизнерадостный и бодрый, он сам завоевал себе жизнь.
Натура Илюши, испорченная «обломовщиной», влекла его в родную деревню, где так сытно, тепло и спокойно, – но сознание его, разбуженное уроками «немца» и влиянием энергичного друга Андрея, указывало, что счастье – в труде, в борьбе, – что это счастье можно найти только в круговороте культурной жизни. Такой раздвоенности не было у родителей Обломова, – они вели спокойное и самодовольное существование, и сознание их молчало. Обломов – сравнительно с ними уже – «новый человек», сознавший необходимость служить людям, трудиться... И вот, вместе со Штольцем, он поступает в Московский университет, увлекается наукой, восторгается Шиллером, Гёте и Байроном... По-видимому, идеалистические стремления 1830-40-х годов оказали воздействие и на него... В это время он «сгорал от жажды труда, далекой, но обаятельной цели» служить человечеству, был преисполнен желанием «блага, доблести, деятельности». Тогда «ему доступны были наслаждения высоких помыслов; он не чужд был всеобщих человеческих скорбей. Он горько в глубине души плакал в иную пору над бедствиями человечества». Порою он исполнялся «презрением к людскому пороку, ко лжи, к клевете, к разлитому в мире злу и разгорится желанием указать человеку на его язвы».
Все время пребывания Обломова в университете было в его жизни могучим порывом вдохновения, который, однако, пронесся над его душой, не слившись с нею органически: «у него между наукой и жизнью лежала целая бездна, которой он не решался перейти. Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе».
И вот, вступает он в жизнь с раздвоенной душой, – в ней основы наследственные, «обломовские» – а сверху налет культуры, идеалистические увлечения, влияние Штольца и университета... Что возьмёт верх?.. Обломов сознает, что у него есть какие-то обязанности по отношению к родине и к крестьянам, – и, вот, он мечтает о переустройстве жизни на новых, лучших, более гуманных началах; он даже принимается за сочинение «плана» такого переустройства, но временный порыв энергии скоро у него погас, окончить этот «план», тем более осуществить его – он не в силах, так как мало у него воли и знания... И наследственные влияния Обломовки восторжествовали. Если у Рудина расходились «слово и дело», то у Обломова расходятся «мысль» и «дело».
В «ясные» минуты сознания, «ему грустно и больно стало за свою неразвитость, остановку в росте нравственных сил, за тяжесть, мешающую всему; и зависть грызла его, что другие так полно и широко живут, а у него как будто тяжелый камень брошен на узкой и жалкой тропе его существования... А между тем он болезненно чувствовал, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть теперь уже умершее, или лежит оно, как золото в недрах горы, и давно бы пора этому золоту быть ходячей монетой». (См. Монолог Обломова «Отчего... я такой?».)
