Близ восьми вечера Раскольников и Разумихин отправились в нумера Бакалеева, куда к Дуне и Пульхерии Александровне должен был прийти Лужин.
– Тот человек, которого ты видел, был Свидригайлов, – рассказывал Раскольников Разумихину. – Он очень странный и на что-то решился... От него надо Дуню оберегать.
– Будем оберегать! – горячо воскликнул Разумихин.
Разумихин сообщил, что он обедал с Дуней и её матерью, а потом ходил к Порфирию.
– Поднес к его роже кулак и сказал, что размозжу его, по-родственному. Он только посмотрел на меня. Я плюнул и ушел, вот и всё. Уходя, я подумал: если б тебе опасность была от них, тогда конечно. А ведь тебе что! Плюнь!
Раскольникову вдруг впервые пришло в голову: «а что подумает Разумихин, когда узнает?»
В коридоре нумеров они столкнулись с Лужиным. Вошли в комнату, не кланяясь друг с другом.
В комнате все сели за стол, Лужин – с видом оскорблённого достоинства. Когда он увидел Раскольникова в передней, то вначале думал сразу развернуться и уйти. Но предпочёл сначала разъяснить: почему он всё-таки присутствует.
Лужин солидно осведомился у Дуни и Пульхерии Александровны, как прошло их путешествие.
– Устали! – пожаловались те.
– Что делать-с; наши национальные дороги весьма длинны, – вздохнул Лужин. – Велика так называемая «матушка Россия».
Он уже знал о смерти Марфы Петровны и рассказал сестре и матери Раскольникова, что получил сведения о выезде в Петербург Свидригайлова.
Те узнали об этом впервые, заахали, забеспокоились. Лужин добавил: Марфа Петровна раньше рассказывала ему, что она семь лет назад не только выкупила Свидригайлова из долговой ямы, но и помогла затушить начатое против него уголовное дело. У приятельницы Свидригайлова, Ресслих, была глухонемая племянница, которую та попрекала куском и била. Потом эту племянницу нашли повесившейся на чердаке. Явился донос, что ребенок был обесчещен Свидригайловым. А лет шесть назад он истязаниями погубил своего дворового Филиппа.
– Филипп удавился сам, – поправила Дуня. – Рассказывали, что он был ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили «зачитался». Свидригайлов его не истязал, но, говорят, Филипп решился покончить собой от его насмешек.
– Я вижу, что вы, Авдотья Романовна, как-то стали вдруг наклонны к его оправданию, – недовольно заметил Лужин.
– Он сейчас приходил ко мне, – сказал Раскольников. – Он ищет свидания с Дуней и уведомил, что Марфа Петровна завещала ей три тысячи.
Оказалось, что Лужин знал и про эти три тысячи. Он встал с уязвлённым видом:
– Я ухожу. Мне нужно по делу, да и не хочу вам мешать.
– Пётр Петрович, останьтесь! – проговорила Дуня.
Лужин стал выражать претензии за то, что «капитальнейшая его просьба» об отсутствии на свидании нанесшего ему тяжкое оскорбление Раскольникова «не была уважена».
– Если Родя вас действительно оскорбил, то он должен и будет просить у вас извинения, – решительно объявила Дуня. – Поймите, что если вы не помиритесь, то я должна же выбирать: или вы, или он.
Лужин назвал обидным и странным «сопоставление на одну доску, между мной и... заносчивым юношей, который «обидел меня искажением мысли моей, что женитьба на бедной девице, уже испытавшей жизненное горе, по-моему, выгоднее в супружеском отношении, чем на испытавшей довольство, ибо полезнее для нравственности». Он потребовал, чтобы Пульхерия Александровна разъяснила, как именно она передала эту мысль в письме сыну.
– Петр Петрович, – с достоинством произнесла та, – доказательство тому, что мы с Дуней не приняли ваших слов в очень дурную сторону, это то, что мы здесь. Вы всё Родиона вините, а сами об нем давеча неправду написали.
– Ваши слова о Соне и моём поведении в квартире Мармеладовых – сплетня и низость! – резко повернулся к Лужину Раскольников. – Вы не стоите мизинца этой несчастной девушки!
– Стало быть, вы решились бы ввести ее в общество вашей матери и сестры? – вознегодовал Лужин.
– Я это уж и сделал. Я посадил ее сегодня рядом с маменькой и с Дуней.
– Ну тогда, возможно ли тут соглашение? Я удалюсь, чтобы не мешать дальнейшей приятности родственного свидания и сообщению секретов.
Лужин намекнул на то, что Дуня и её мать переменили к нему тон, потому что узнали о трёх тысячах, завещанных Марфой Петровной.
– Да и предложения Свидригайлова, о которых вам сейчас сообщит брат, видимо, имеют для вас приятное значение.
– И тебе не стыдно теперь, сестра? – глянул на Дуню Раскольников.
– Стыдно, Родя! – побледнела от гнева Дуня. – Петр Петрович, подите вон!
Лужин не ожидал такого конца.
– Авдотья Романовна, если я выйду теперь в эту дверь, то уж не ворочусь никогда. Обдумайте хорошенько!
– Да я и не хочу, чтобы вы возвращались назад!
– Вы связали меня данным словом, от которого теперь отрекаетесь... и наконец... я вовлечен был, так сказать, через то в издержки. – Лужин имел в виду плату, которую он внёс за перевоз в Петербург сундука своей невесты.
Раскольников захохотал.
– Я даже не посмотрел на слухи о вашей репутации, ходившие по околотку! – твердил Лужин Дуне. – И вижу, что поступил опрометчиво!
Разумихин уже рвался бить его. Раскольников удержал и подошёл к Лужину:
– Извольте выйти вон!
Лужин покинул комнату со злобной ненавистью, но всё же не верил, что в отношении дам его дело теперь непоправимо.
Для перехода к краткому содержанию следующей / предыдущей главы «Преступления и наказания» пользуйтесь расположенными ниже кнопками Вперёд / Назад.
© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.
