– Софья Семеновна! – тараторил Лебезятников. – Там у нас Катерина Ивановна с ума сошла. Она бегала к начальнику Семена Захарыча, дома не застала; он обедал у какого-то генерала... Вообразите, она махнула туда, к этому генералу, и вызвала начальника Семена Захарыча прямо из-за стола. Ее, разумеется, выгнали; а она сама его обругала и чем-то в него пустила. Теперь она кричит, что возьмет детей и пойдет на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и деньги собирать, и каждый день под окно к генералу ходить... «Пусть, говорит, видят, как благородные дети чиновного отца по улицам нищими ходят!» Детей она учит петь «Хуторок» и плясать, делает им какие-то шапочки, как актерам; сама хочет таз нести, чтобы колотить, вместо музыки.

Соня немедленно побежала на улицу. Лебезятников начал было рассказывать Раскольникову, как в Париже «излечивали сумасшедших одним только убеждением, логически опровергая их неправильный взгляд на вещи». Но Раскольников бросил Лебезятникова и пошёл к себе домой.

Дома его охватили внутренняя пустота и ужасное одиночество. Раскольников чувствовал, что после сделанного признания может возненавидеть Соню. «А может, в каторге-то действительно лучше?» – думал он.

Вдруг дверь отворилась и вошла его сестра Дуня.

– Не сердись, брат, я только на минуту, – с ясным задумчивым взглядом выговорила она. – Дмитрий Прокофьич мне рассказал, что тебя преследуют по гнусному подозрению... Я понимаю, как возмущено в тебе всё. За то, что ты нас бросил, я тебя не сужу. Но не замучай мать, – приди к нам хоть раз! А я... если понадобится тебе вся моя жизнь, то кликни меня, я приду!

Она повернулась уходить. Раскольников окликнул её:

– Дуня! Разумихин – очень хороший человек, трудолюбивый, честный и способный сильно любить. Прощай Дуня!

– Разве мы расстаемся навеки? – встревожилась она.

– Всё равно, прощай!

Дуня ушла. «А выдержит эта или не выдержит, когда узнает? – размышлял Раскольников. – Нет, не выдержит; этаким не выдержать!» Мысли его перенеслись к Соне.

Он вышел из дома и бессильно, в тоске, побрёл по улице. Вдруг его окликнули. Подбежал Лебезятников:

– Вообразите! Катерина Ивановна и правда детей из дома вывела. Ходит с ними, заставляет их петь и плясать. За ними народ бежит. И Соня бегает за ней в исступлении.

Лебезятников повёл Раскольникова к мосту, где Катерина Ивановна в стареньком платье, драдедамовой шали и в изломанной соломенной шляпке, с измученным, чахоточным лицом кричала на детей, уговаривая их плясать. Она то и дело бросалась к собравшейся публике – прилично одетым людям – и объясняла: вот до чего доведены дети «из благородного, можно даже сказать, аристократического дома». С дерзкими в толпе Катерина Ивановна бранилась. Она хлопала в ладоши и сама пыталась подпевать, но то и дело закашливалась в своей чахотке. На одном мальчике была надета чалма, чтобы он изображал собою турку, другому в шапочку воткнут обломок белого страусового пера, принадлежавшего еще бабушке Катерины Ивановны и сохранявшегося доселе в сундуке.

Стоявшая рядом Соня тщетно умоляла Катерину Ивановну вернуться домой. Та в ответ кричала:

– Пусть видит весь Петербург, как милостыни просят дети благородного отца, который всю жизнь служил верою и правдой и, можно сказать, умер на службе. (Катерина Ивановна уже успела создать себе эту фантазию и поверить ей слепо). Пускай этот негодный генералишка видит. А если проедет Государь, я стану на колени, детей выставлю вперед и покажу на них: «Защити, отец!».

Раскольников тоже стал уговаривать, чтобы Катерина Ивановна шла домой. Он пробовал напомнить ей про пансион благородных девиц.

– Пансион, ха-ха-ха! – вскрикнула Катерина Ивановна. – Славны бубны за горами! Нет, Родион Романыч, прошла мечта! Все нас бросили! Довольно мы Соню мучили! Полечка, сколько собрали, покажи? Как? Всего только две копейки? О, гнусные! Ничего не дают! Полечка, Говори со мной по-французски, иначе как же отличить, что вы благородного семейства!

Один господин, по виду чиновник лет пятидесяти, протянул Екатерине Ивановне 3 рубля.

– Благодарю вас, милостивый государь, – торжественно обратилась к нему она. – Вот есть же благородные люди, готовые помочь бедной дворянке в несчастии.

К ней протиснулся городовой:

– Не извольте безобразничать. Вы таким манером народ сбиваете.

Оба мальчика, увидев форму городового, бросились бежать. Катерина Ивановна кинулась за ними, споткнулась и упала. Изо рта её ручьём хлестнула кровь.

Её перенесли к Соне, чья квартира находилась близко. Собрались соседи, и среди них Раскольников с удивлением заметил Свидригайлова.

– Я ещё ни разу не была у тебя Соня! – слабым голосом говорила Катерина Ивановна. – Вот как ты живёшь. Иссосали мы тебя, Соня... Поля, Леня, Коля, подите сюда... Бери их с рук на руки, Соня... а с меня довольно!.. Кончен бал!

Послали за священником.

– Священника?.. – беспокойно озиралась Катерина Ивановна. – Не надо тратить лишний целковый! На мне нет грехов!.. Бог и без того должен простить... Сам знает, как я страдала!.. А не простит, так и не надо!

Она то бредила, то приходила в себя и наконец, воскликнув: «Прощай, Соня!.. Уездили клячу!.. Надорвала-а-сь!» – умерла.

Соня рыдала. Оба мальчика вопили в голос, обняв друг друга. А у подушки Катерины Ивановны каким-то образом очутился полученный ею в юности «похвальный лист».

Раскольникова отозвал в сторону Свидригайлов:

– Родион Романович, похороны и прочее я беру на себя. Я вам говорил прежде, что у меня есть лишние деньги. Детей я помещу в сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу. Да и Софью Семёновну из омута вытащу. А вы передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я вот так и употребил.

– С какими же целями вы так разблаготворились? – нахмурился Раскольников.

– Э-эх! Человек недоверчивый! – засмеялся Свидригайлов. – Ну, а просто, по человечеству, не допускаете, что ль? Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в угол, где лежала усопшая), как какая-нибудь старушонка-процентщица. Ну, согласитесь: «Лужину ли, в самом деле, жить и делать мерзости, или ей умирать?» И не помоги я, так ведь «Полечка, например, туда же, по той же дороге пойдет...»

Раскольников, слыша, как Свидригайлов повторяет его собственные слова, остолбенел и отшатнулся. Свидригайлов говорил с видом какого-то подмигивающего, веселого плутовства.

– По-почему... вы знаете? – едва перевёл дыхание Раскольников.

– Да ведь я здесь, через стенку, у мадам Ресслих стою. Сосед-с. – (Свидригайлов колыхался от смеха) – Вы, Родион Романович, удивительно меня заинтересовали. Ведь я сказал, что мы сойдемся. И увидите, какой я складной человек. Увидите, что со мной еще можно жить...

Для перехода к краткому содержанию следующей / предыдущей главы «Преступления и наказания» пользуйтесь расположенными ниже кнопками Вперёд / Назад.

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.