Но Раскольников пошёл вслед за Свидригайловым.

– Из всех ваших полупьяных рассказов я заключил, что вы не оставили подлейших замыслов на мою сестру. Мне известно, что сегодня утром она получила какое-то письмо.

Видя, что Раскольников настроен решительно, Свидригайлов опять принял весёлый вид.

– Ну, пойдемте со мной: я теперь только на минутку домой, чтобы денег захватить; а потом беру извозчика и на целый вечер на Острова.

– Я с вами, как раз зайду к Софье Семёновне извиниться, что на похоронах не был.

– Её дома нет. Она всех детей отвела к одной даме, к моей прежней давнишней знакомой и распорядительнице в сиротских заведениях. Я внёс этой даме деньги за всех трех птенцов Катерины Ивановны и рассказал ей историю Софьи Семёновны. Дама решила с ней познакомиться и пригласила сегодня к себе. Заметьте, я вас не беспокоил расспросами о том, что про вас знаю. Так-то вы отплатили мне за деликатность.

– Называете себя деликатным, а подслушиваете у дверей!

– Если вы убеждены, что у дверей нельзя подслушивать, а старушонок можно лущить чем попало, в свое удовольствие, так уезжайте куда-нибудь поскорее в Америку! Бегите! Я дам денег на дорогу. Или застрелитесь. Что, аль не хочется?

Они вдвоём пришли к Свидригайлову, на квартиру Ресслих. Сони в соседней комнате и вправду не было. Свидригайлов взял из бюро деньги, вместе с Раскольниковым вновь спустился на улицу и позвал извозчика.

– Я на Острова. Не угодно ли прокатиться?..

Раскольников наконец решил бросить его, повернулся и ушёл. Если б он оборотился хоть раз дорогой, то увидел бы, как Свидригайлов, отъехав не более ста шагов, расплатился с коляской и выпрыгнул на тротуар...

Раскольников брёл в своей обычной задумчивости. В своих мыслях он не заметил, как прошагал мимо шедшей навстречу сестры Дуни. Та была поражена этим до испуга и не знала, что делать. Но вдали показался Свидригайлов и стал махать ей, делая знаки: не обращать внимания на брата, а поскорее идти к нему.

– Вы получили моё письмо, – сказал Свидригайлов Дуне, когда она приблизилась, – и теперь знаете, что весьма любопытная тайна вашего возлюбленного братца находится в моих руках. Пойдёмте, я вам докажу это, показав кое-какие документы и отведя побеседовать с Софьей Семёновной.

Они вместе дошли до дома Свидригайлова. Тот уговаривал Дуню следовать за ним без боязни:

– Дворник дома знает меня и видел вас со мной – это вам пригодится, если вы боитесь и меня подозреваете. В доме полно жильцов.

– Хоть я и знаю, что вы человек... без чести, но я вас нисколько не боюсь. Идите вперед! – отвечала Дуня, вся бледная.

Они постучались к Соне, но та ещё не вернулась. Свидригайлов повёл Дуню в свою квартиру.

– Вот видите эту дверь, она заперта на ключ. Возле дверей стоит стул. Это я принес, чтоб было удобнее слушать, как с той стороны двери Софья Семёновна разговаривала с Родионом Романовичем.

– Вы подслушивали?

– Да, я подслушивал.

Соня положила на стол письмо:

– Вот ваше письмо. Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей. Вы обещали доказать – говорите же!

– Вот сюда два вечера сряду Родион Романович приходил к Софье Семеновне и сообщил ей, что он убил старуху-процентщицу, у которой закладывал вещи. Убил и сестру ее, Лизавету, нечаянно вошедшую. Он их убил, чтоб ограбить.

– Это ложь! – задыхалась Дуня. – Он не может быть вором?

– Тут, Авдотья Романовна, не воровство, а своего рода теория: что единичное злодейство позволительно, если главная цель хороша. Единственное зло и сто добрых дел! Оно, конечно, обидно для молодого человека с достоинствами и с самолюбием непомерным знать, что были бы, например, всего только тысячи три, и вся карьера, всё будущее его формируется иначе, а между тем нет этих трех тысяч. Прибавьте к этому раздражение от голода, от тесной квартиры, от рубища, от положения сестры и матери. Пуще же всего гордость и тщеславие... Тут теория, по которой люди разделяются, видите ли, на материал и на особенных людей, то есть на таких, для которых закон не писан. Наполеон его ужасно увлек, то есть то, что многие гениальные люди на единичное зло не смотрели, а шагали через, не задумываясь. Он, кажется, вообразил себе, что и он гениальный человек. А теперь страдает от мысли, что теорию-то сочинить он умел, а перешагнуть-то, не задумываясь, не в состоянии. Стало быть человек не гениальный... Ах, Авдотья Романовна, теперь всё помутилось. Русские люди – широкие люди, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому; но беда быть широким без особенной гениальности... Помните, как много мы на эту же тему переговорили с вами вдвоем, сидя по вечерам на террасе в саду, после ужина. Еще вы меня именно этой широкостью укоряли. Кто знает, может, в то же самое время и говорили, когда он здесь лежал да свое обдумывал. Вы очень бледны, Авдотья Романовна!

– Я эту теорию его знаю. Я читала его статью в журнале о людях, которым всё разрешается... Мне приносил Разумихин.

– Есть такая статья? Не знал я. Вот, должно быть, любопытно-то!

Дуня хотела видеть Соню, но Свидригайлов вдруг холодно ответил, что та не воротится до ночи.

– Так ты лгал с самого начала! – воскликнула Дуня, едва не упав в обморок.

Свидригайлов подставил стул.

– Авдотья Романовна, очнитесь! Вот вода.

Он предложил свою помощь, чтобы выручить Раскольникова. Сказал, что имеет деньги, связи и может устроить побег за границу.

Дуня рвалась выйти.

– Дверь заперта, – сухо заметил Свидригайлов и сел рядом с ней. – Одно ваше слово, и ваш брат спасен!.. Зачем вам Разумихин? Я вас бесконечно люблю. Дайте мне край вашего платья поцеловать! Я не могу слышать, как оно шумит. Скажите мне: сделай то – и я всё сделаю!.. Не смотрите на меня так, вы меня убиваете!..

Дуня вскочила и стала бить в дверь.

– Напрасный труд, – злобно улыбнулся Свидригайлов. – Там никого нет. Ключ я потерял и не могу отыскать.

– А, так это насилие?! – воскликнула Дуня, забилась в угол и заслонилась столиком.

– Софьи Семеновны дома нет, – насмешливо говорил Свидригайлов. – До Капернаумовых далеко, пять запертых комнат. Я по крайней мере вдвое сильнее вас. Да вам и потом нельзя жаловаться: не захотите же вы предать вашего брата? Да и не поверит вам никто: ну с какой стати девушка пошла одна к одинокому человеку на квартиру? Насилие очень трудно доказать, Авдотья Романовна.

– Подлец! – Дуня вдруг вынула из кармана револьвер и навела на Свидригайлова.

– Где вы револьвер достали? А, старый знакомый! А я-то его тогда искал!.. Деревенские уроки стрельбы, которые я имел честь вам давать, не пропали-таки даром.

– Не твой револьвер, а Марфы Петровны, которую ты убил, злодей! Я взяла его, как только стала подозревать, на что ты способен. Смей шагнуть хоть один шаг, и я убью тебя! Ты жену отравил! Ты мне сам намекал о яде... я знаю, ты за ним ездил.

– Если бы даже это была и правда, так из-за тебя же... ты же была причиной. Знаю, что выстрелишь, зверок хорошенький. Ну и стреляй!

Дуня подняла револьвер. Никогда еще Свидригайлов не видал ее столь прекрасною. Огонь, сверкнувший из глаз, точно обжег его, и сердце его с болью сжалось. Он ступил шаг, и выстрел раздался. Пуля скользнула по его волосам и ударилась сзади в стену. Он остановился и тихо засмеялся. По виску текла кровь: пуля чуть скользнула по коже черепа.

– Ну что ж, промах! Стреляйте еще, я жду, – тихо проговорил Свидригайлов, всё усмехаясь, но как-то мрачно.

Он ступил ещё два шага. Дунечка выстрелила – осечка!

– Зарядили неаккуратно. Ничего! У вас там еще есть капсюль. Поправьте, я подожду.

Дуня бросила револьвер.

– Бросила! – с удивлением проговорил Свидригайлов и глубоко перевел дух. Что-то как бы разом отошло у него от сердца, и, может быть, не одна тягость смертного страха; да и вряд ли он ощущал его в эту минуту. Это было избавление от другого, более скорбного и мрачного чувства.

Он подошёл к Дуне, обнял её одной рукой за талию.

– Отпусти меня! – умоляя, сказала Дуня.

Свидригайлов вздрогнул: это ты было уже проговорено, каким-то иным тоном.

– Так не любишь? И... не можешь?.. Никогда? – с отчаянием прошептал он.

Она покачала головой. Прошло мгновение ужасной, немой борьбы в душе Свидригайлова. Невыразимым взглядом глядел он на нее и вдруг отнял руку, отвернулся, быстро отошел к окну.

– Вот ключ, – он положил его позади себя, не оглядываясь. – Берите, уходите скорей!.. Скорей!

Дуня схватила ключ, бросилась к дверям, открыла и выбежала.

Свидригайлов простоял еще у окна минуты три; наконец медленно обернулся, осмотрелся кругом и тихо провел ладонью по лбу. Странная улыбка искривила его лицо – жалкая, печальная улыбка отчаяния. Он поднял брошенный Дуней револьвер. В нем осталось еще два заряда и один капсюль. Один раз можно было выстрелить.

Свидригайлов сунул револьвер в карман, взял шляпу и вышел.

 

Для перехода к краткому содержанию следующей / предыдущей главы «Преступления и наказания» пользуйтесь расположенными ниже кнопками Вперёд / Назад.

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека.