Толстой. Война и мир. 4 том. 3 часть. Краткое содержание. Слушать аудиокнигу

 

 

Глава I

3-ю часть 4-го тома «Войны и мира» Толстой открывает мыслями о народном характере войны 1812 года, говоря, что «Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории».

По мнению Толстого, одной-двух одержанных в поле побед не бывает достаточно, чтобы захватчик покорил государство, если народ государства не желает того. Как Наполеон разбил австрийцев при Ульме и Аустерлице, а пруссаков при Иене, так разбил он и русских при Бородино. Но результат бородинской его победы оказался совершенно иным. После поражения войска против французов поднялся народ.

 

«Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его».

 

Наполеон рассчитывал вести войну по рыцарским правилам. Но

 

«представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею».

 

Так поступили и русские.

 

«Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил».

 

Наполеон жаловался Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие-то правила для того, чтобы убивать людей). Однако

 

«дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие»...

И «благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью».

 

(См. Отечественная война 1812 года – хронология, Наполеон – биография, Кутузов – краткая биография, Наполеон в «Войне и мире», Кутузов в «Войне и мире», Сравнение образов Наполеона и Кутузова в «Войне и мире».)

 

Глава II

 

«Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны, – продолжает Толстой, – есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812-м году.

Войну такого рода назвали партизанскою». Она «не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника».

 

Тем не менее, партизанская война всегда бывает успешной, потому что в войне главное не численность (как старается внушить ложная теория о вождях-героях и о действенности распоряжений высших властей во время войны). В войне главное – дух войска.

Французы, отступая в 1812, действовали лишь по силе внешнего принуждения, а у русских отдельные лица били без приказания французов и не нуждались в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.

 

Глава III

 

«Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.

24-го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие».

 

Последние числа октября 1812 были временем самого разгара партизанской войны.

22 октября отряд Василия Денисова (Денис Давыдов был прототипом этого героя «Войны и мира») следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск. Вокруг него же кружил по соседству и отряд Долохова. Оба они были небольшими. Рядом находились и гораздо более значительные (но и менее поворотливые) отряды, со штабами. Во главе одного из них стоял поляк, другого – немец. Они предлагали Денисову и Долохову совместно напасть на транспорт, но те, не желая делиться добычей, решили действовать вдвоём, без других.

С транспортом шли полторы тысячи вооружённых французских солдат. У Денисова и Долохова было человек по 200, однако превосходство числа их не останавливало. Партизаны пробовали взять «языка». Поначалу им удалось захватить лишь неосведомлённого французского мальчишку-барабанщика. Денисов послал в Шамшево (деревню, к которой приближался транспорт) опытного разведчика – Тихона Щербатого.

 

Глава IV

22-го октября днём Денисов с отрядом наблюдал за французами с лесной опушки. Он и все его люди промокли от сильного дождя. Вдруг подъехал молоденький офицер с казаком – он привез конверт от упомянутого выше немца, командира большого отряда.

Денисов стал читать и вдруг увидел в письме строку о том, что присланного с ним офицера-посыльного зовут Петя Ростов. Только теперь Денисов узнал Петю и радостно поздоровался с ним.

Живой, непосредственный Петя был вне себя от гордости и счастья. До этого он уже участвовал в сражении под Вязьмой, а сейчас попросил, чтобы его оставили с отрядом Денисова до завтрашнего дня.

 

Глава V

Денисов с отрядом подъехал к Шамшеву и издалека осматривал колонну французов, обдумывая план нападения.

В Шамшево вдруг загремели выстрелы. Денисов увидел, как оттуда убегал, перебираясь под стрельбой через неглубокую речку, человек. Он узнал Тихона Щербатого, которого сам послал в Шамшево за ещё одним языком.

Прежде Тихон пристал к денисовскому отряду в одной деревне, где до этого сам перебил поодиночке человек 20 французских миродёров. Ловкий и сильный, он отлично владел пикой, топором, легко проходил пешком по 50 вёрст в день и обнаружил большую способность к партизанской войне. Шут и зубоскал, «Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов».

 

Глава VI

Тихон вскоре показался перед отрядом на лесной тропинке. Пересмеиваясь с Денисовым, он стал рассказывать, как на зорьке взял одного француза, но тот показался ему «не гожащим». Тихон «взял и свёл его в лес», а сам пошёл за другим – и едва не был убит в Шамшево, как и видели партизаны с опушки.

Петя Ростов, слушая это разговор, смеялся, но потом до него дошло, что Тихон убил человека. Щербатый сам рассказывал, как взял его сапоги. Петю что-то кольнуло в сердце. Он обернулся глянуть на юного пленника отряда – французского барабанщика.

Денисов и его люди доехали до лесной караулки. Там Денисов просил Петю рассказать о себе.

 

Глава VII

Поступив на службу младшим офицером, Петя Ростов попал к генералу-немцу, командиру большого партизанского отряда. Петя участвовал в Вяземском сражении и восторженно искал случая отличиться. Генерал берёг его, держал подальше от огня, но под Вязьмой Петя, посланный с поручением по тылам боя, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета. Отправляя его с письмом в отряд Денисова, генерал запретил Пете участвовать в каких-либо предприятиях, но тот рвался к подвигам.

Денисовцы сели обедать в лесной караулке. На столе стояли водка, ром во фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью. Петя в приподнятом настроении ощущал нежную любовь ко всем своим новым товарищам-партизанам и уверенность, что и они все испытывают её к нему.

Петя упрашивал Денисова пустить его в главное дело. Одному офицеру за столом потребовался ножик, и Петя тут же предложил ему свой. Он великодушно предлагал вообще всё, что имел.

– У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов изюма. Я привык что-нибудь сладкое, – без умолку тараторил Петя, но вдруг покраснел, чувствуя, что слишком болтлив.

Он опять вспомнил о пленном французском юноше-барабанщике, своём сверстнике и спросил, можно ли дать ему поесть. Барабанщика звали Винсент Босс. Казаки и солдаты именовали его Висеней или Весенним. Денисов позволил позвать пленника. Петя побежал за ним.

Он радушно привёл «Висеню» к столу. Петя ощупывал в кармане деньги и размышлял: не будет ли стыдно дать их барабанщику?

 

Глава VIII

В караулку вошёл приехавший Долохов, о чьей храбрости и жестокости с французами Петя уже много слышал.

Долохов завёл разговор с Денисовым о предстоящем нападении. Он считал нужным предварительно разведать, сколько точно французов в транспорте, узнать подробности их положения.

Долохов сказал, что сам поедет на разведку, и спросил, нет ли желающих ехать с ним. Петя тут же вызвался сопровождать Долохова. Денисов пробовал удержать Петю, но тот настоял на своём.

Долохов полюбопытствовал у Денисова, куда он девает пленных французов.

– Как куда? – картаво вскричал Денисов, покраснев. – Отсылаю под г'асписки! И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Г'азве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать честь солдата.

– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – недобро ухмыльнулся Долохов, – а тебе-то уж это оставить пора. Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?

– Я на свою душу взять не хочу, – восклицал Денисов. – Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.

– Да ведь если французы тебя или меня поймают, они на рыцарство смотреть не будут – сразу на осинку, – вновь усмехнулся Долохов.

 

Глава IX

Переодевшись во французские шинели и кивера, Долохов и Петя поскакали в Шамшево, к стоянке неприятельского транспорта.

На мосту у деревни их окликнул часовой, спрашивая пароль. Долохов наехал на него лошадью, прикрикнув по-французски:

– Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают пароля!

Часовой растерялся и пропустил их.

Чуть проехав вперёд, Долохов остановил шедшего навстречу французского солдата. Тот дружелюбно сообщил, где находится начальство отряда.

Долохов направился к костру, у которого сидели французские офицеры. Вместе с Петей он подошёл к ним и неторопливо заговорил с французами на их языке. Петя видел, что офицеры смотрят на незнакомца не слишком доверчиво.

Долохов расспросил про численность отряда, про пленных русских. Петя с замиранием сердца ждал, что Долохова вот-вот разоблачат. Когда тот наконец пошёл назад к лошадям, французы подозрительно шептались. Так же спокойно, не спеша, Долохов сел на своего коня и медленно тронул его.

Они с Петей вернулись на окраину деревни, вновь проехав мимо часового.

– Передай Денисову, что нападение – завтра на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов.

Петя схватил его руку:

– Вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.

Он даже полез целоваться. Долохов, рассмеявшись, поцеловал его и скрылся в темноте.

 

Глава X

Денисов ждал возвращения Пети из разведки в сильном беспокойстве. Увидев его, он вскрикнул:

– Ну, слава Богу!

До утренней атаки на французов ещё было время. Денисов посоветовал Пете поспать.

Петя пытался заснуть на улице, у лошадей, но от восторга только что пережитым не мог успокоиться. Он только дремал, всё время просыпаясь, потом дал одному казаку наточить свою саблю и с волнением рассказал ему про свою поездку с Долоховым к французам. Казак слушал его без всякого удивления. Подошёл другой казак, выглядевший таким же спокойным, хотя завтра их отряду предстояло рискованное дело.

В краткие промежутки сна Пете грезились волшебные картины. В ушах у него звучал неизвестный, торжественно сладкий гимн, вроде церковного песнопения, который пели мужские и женские голоса...

Петя проснулся на самом рассвете. Казак отдал ему наточенную саблю. Из караулки вышел Денисов и дал приказ выступать.

 

Глава XI

Отряд тронулся.

– Василий Федорович, вы мне поручите что-нибудь? – умолял Петя Денисова. – Пожалуйста... ради Бога...

– Об одном тебя пг'ошу: слушаться меня и никуда не соваться, – отвечал Денисов.

При подъезде к деревне, где стоял французский транспорт, Петя дрожал – то ли от страха, то ли он возбуждения.

Денисов приказал дать выстрел и идти в атаку. Петя помчался галопом. Перед его глазами казаки опрокидывали французов на мосту. Один из них упал в грязь у ног Петиной лошади. Партизаны влетели в деревню. Петя видел, как закалывают отбивавшегося штыком француза. Видел и Долохова, кричавшего что-то с бледным лицом.

Петя тоже закричал «ура!» и направил коня к месту, где гуще клубился пороховой дым. Навстречу жужжали пули. Долохов и казаки скакали за ним – и увидели, что, въехав на двор барского дома, Петя почему-то бросил поводья и начал странно махать руками. Потом он упал с лошади. Руки и ноги его дергались, но голова нет – в неё попала пуля.

Подскакал Денисов.

– Готов, – бросил ему Долохов, показывая на Петю.

– Убит? – вскрикнул Денисов.

– Готов, – ответил Долохов так, как будто это слово доставляло ему удовольствие. – Брать не будем, – указал он Денисову на пленных.

Денисов подъехал к Пете и дрожащими руками повернул его к себе лицом.

«Я привык что-нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.

В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.

 

Глава XII

Пьер, которого французы так и вели до тех пор вместе с другими пленными, мог наблюдать быстро росшее разложение наполеоновского войска. От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей.

Дорога была усеяна мёртвыми лошадьми. Пьера присоединили к огромному обозу маршала Жюно, который приказали строго беречь от грабежа. Одного солдата, укравшего из него серебряную ложку, расстреляли по личному приказу маршала.

Группу офицеров, к которой присоединили Пьера на выходе из Москвы, теперь вели не отдельно, а вместе с солдатами. Поэтому Платон Каратаев и его кривоногая собака вновь брели с Пьером в одной кучке. У Каратаева на третий день пути опять началась та лихорадка, с которой он прежде лежал в московском госпитале. Платон быстро слабел. Пьер в инстинктивном чувстве самосохранения старался держаться от него подальше и не думать о нём.

 

«В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка... Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню».

 

Пленных кормили лошадиным мясом, используя вместо соли селитренный букет пороха. У Пьера все ноги покрылись болячками, но как ни странно, при ходьбе боль от них утихала, и он мог продолжать путь.

 

«Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар».

 

Отставших пленных французы пристреливали.

(См. Образ Пьера Безухова, Характеристика Пьера Безухова, Нравственные искания Пьера Безухова.)

 

Глава XIII

22-го числа в полдень Пьер брёл под дождём, вспоминая рассказ Каратаева на предыдущем ночном привале. Он, впрочем, уже и прежде несколько раз слышал от него ту же историю – о старом купце, который благообразно и богобоязненно жил с семьей, но раз поехал с товарищем на ярмарку к Макарию.

Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, сослали в каторгу. Он прожил там лет десять, «покоряясь, худого не делая и только у Бога смерти прося».

Раз ночью собравшиеся каторжные стали рассказывать, кто за что попал в тюрьму. Купец, заплакав, рассказал, как его безвинно осудили.

 

«Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под головá сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа... Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю».

 

Убийца пошёл и повинился начальству.

 

«Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам... Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать... А его уж бог простил – помер».

 

Каратаев рассказывал эту историю с восторженной радостью и потом долго сидел молча, глядя перед собой и улыбаясь.

(См. Образ Платона Каратаева в «Войне и мире» Толстого, Платон Каратаев – характеристика, Платон Каратаев – взгляды на жизнь, Пьер Безухов и Платон Каратаев.)

 

Глава XIV

Мимо пленных проехал какой-то французский маршал. Пьер видел через окно кареты его красивое, толстое и белое лицо. Их глаза встретились. Маршал отвернулся, и Пьеру показалось, что этим он хотел скрыть сострадание.

Каратаев уже не мог идти и сел, прислонившись к берёзке. «В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности». Он смотрел на Пьера с глазами, подёрнутыми слезой. Платон взглядом подзывал Пьера к себе, но тот притворился, что не видит этого и поспешно отошёл.

Пьер увидел ещё, как к Платону подошли два француза, и, не оборачиваясь, зашагал в колонне с пленными. Сзади раздался выстрел, за ним – вой каратаевской собаки.

«Экая дура, о чем она воет?» – думал Пьер, стараясь не сознавать смысл того, что случилось.

 

Глава XV

Колонна, в которой шли пленные, остановилась в деревне Шамшево. Пьер заснул. Во сне его обуревали те же мысли, которые были у него в Можайске, после Бородина. Кто-то говорил ему:

 

«Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог. Все перемещается и движется, и это движение есть Бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания Божества. Любить жизнь, любить Бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».

 

Пьеру вспоминался Каратаев. Снился и старичок, который преподавал ему в Швейцарии географию, с глобусом. Теперь, во сне Пьера,

 

«глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею».

 

– Вот жизнь, – говорил учитель в сновидении. – В середине Бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает.

Пьер проснулся от возгласа севшего рядом, у костра, французского солдата и увидел подбежавшую собаку Каратаева. Пьер готов уже понять, что Каратаев убит, но ум его машинально гнал эту мысль.

Перед восходом Пьер вновь проснулся – от выстрелов. Пленных освободили налетевшие на Шамшево люди Денисова и Долохова. От радости Пьер рыдал и обнимал первого попавшегося на его пути партизана.

Он видел, как столь близко знакомый ему Долохов стоял, глядя холодным, стеклянным, не обещавшим доброго взглядом на толпу гонимых перед ним обезоруженных французов. Те ёжились, встретив этот взгляд. Денисов, сняв папаху, шёл за казаками, которые несли к свежевырытой в саду яме тело Пети Ростова.

 

Глава XVI

С 28-го октября, когда начались морозы, бегство французов получило ещё более трагический характер замерзавших и изжаривавшихся насмерть у костров людей – и продолжавших в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов.

От Москвы до Вязьмы из 73-тысячной французской армии, не считая гвардии, осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях) – и затем она убывала в той же пропорции. Маршал Бертье на подходе к Смоленску написал Наполеону, что армия – в полном разброде. (См. Изгнание Наполеона из России.)

 

«Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше. Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона».

 

Никакие приказы начальников уже не исполнялись, но начальники продолжали их отдавать, притворяясь, что заботятся об армии.

 

Глава XVII

 

«При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя».

 

От Смоленска на запад вело несколько дорог. Но французы после четырехдневной остановки

 

«побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу... Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги».

 

У Красного французы наткнулись на нашу армию.

 

«Как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице-короля, потом Даву, потом Ней. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских... Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки... На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей».

 

 

Глава XVIII

Бегство французов было обезумелым и беспорядочным. Но историки до сих стараются выискать гениальность в распоряжениях, которые делал во время него Наполеон. Прославляется геройство Наполеона при Красном, где он будто бы готовился принять сражение и сам командовать, ходил с березовой палкой и говорил: «Довольно я уже представлял императора, теперь мне время быть генералом».

Даже позорное бегство Бонапарта от армии – последняя степень подлости – представляется нам историками как что-то великое и гениальное. Как образец мудрости приводится его высказывание после этой войны: «От великого до смешного – лишь шаг».

 

«И никому в голову не придет, – пишет Толстой, – что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.

Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды».

 

 

Глава XIX

 

«Кто из русских людей, – задаёт вопрос Толстой, – читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.

Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели?»

 

Вину возлагают на Кутузова, Тормасова и Чичагова, не замечая при этом главного: «ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества».

Цели отрезать и уничтожить французов у русских тогда не было и не могло быть: армия Наполеона и так бежала из России со всей возможной скоростью и уничтожалась сама по себе, без боёв, в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не смогли перевести назад через границу больше одной сотой всего войска.

 

«Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину».

 

Вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была ничтожна. В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми. Половина людей выбыла из армии без сражений.

 

«Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно... Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей».

 

Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась тем, что сами французы бежали. Она достигалась действиями народной войны и ещё тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки их движения.

 

«Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное».

 

 

© Автор краткого содержания – Русская историческая библиотека. Для перехода к краткому содержанию предыдущей части «Войны и мира» пользуйтесь кнопкой Назад ниже.