К известному социалисту Гиммеру на набережную Карповки, 32, Саша Ленартович шёл с жадным интересом. С ноября перевёлся Саша служить в Питер (писать бумажки в Управлении по ремонтированию кавалерии, сам даже не зная, как к лошади подойти). В первый месяц здесь его больше влекло трудное состязание за Еленьку [1], почти упущенную. Но потом стала нарастать нехватка революционного дела, и он искал встречи с каким-нибудь видным левым деятелем.

Довольно заметен среди таковых был Гиммер. Подписываясь «Суханов», он был важнейший автор в горьковской «Летописи», с направлением нескрываемо циммервальдским. Но увидев теперь его, Саша испытал разочарование: ничуть не похож на вождя. Низкий ростом, тщедушный, лицо жёлто-серого цвета, неприятно безбровое. Однако взгляд энергичен – хотя энергией не той, какую даёт крепкое тело, а внутренним горением мысли.

Николай Гиммер (Суханов)

Гиммер жил в столице полулегально. В мае 1914 он был приговорён к высылке из Петербурга, но не уехал и даже квартиру не сменил. Просто ходил домой с чёрного хода. И даже на службе так и состоял под своим именем – в Управлении по орошению Голодной Степи министерства сельского хозяйства. В оросителях и водосбросах Гиммер разбирался столько же, сколько Саша в конском деле, но устроили хорошие люди – и держали. Прямо в служебное время можно было заниматься литературной работой.

Квартира его состояла из нескольких совсем маленьких комнат. В тесном кабинете на стене – портреты Маркса и Лассаля. Присутствие жены Гиммера, Флаксерман, ощущалось мало. Незаметно было ухаживающей руки. Однако Саше это даже нравилось: всё по-деловому. Очень живой был у Гиммера ум. В речи стремителен, логичен!

Больше всего интересовало Гиммера, циммервальдист ли Саша. Ну конечно!

– Мы совершаем чудо, – гордился Гиммер. – В условиях полицейского государства и во время войны легально выпускаем антиоборонческий журнал. Имя Горького очень помогает. Он ни одной минуты с 14-го года не был патриотом!

Заговорили о революционных кругах. Гиммер едко усмехался:

– Состояние наших социал-демократических организаций – ужасное. И не от разгрома, а от внутренней слабости. Горючего материала в массах – больше, чем среди социал-демократов.

У него были обширные знакомства в революционных сферах столицы. Не включённый прямо ни в одну группку, он сносился со всеми, имел связи и с эмигрантами всех направлений.

– Социалистический генералитет, – объяснял Гиммер, – весь в эмиграции или ссылке. Здесь сейчас в лучшем случае – социалистическое офицерство, средний командный состав, второстепенные рутинёры. Политической высоты обзора у них нет. Ни одна партия у нас не готовится к социалистическому перевороту, все только мечтают…

– Думаю, что я смогу быть полезным, – убеждал Саша. – Я для революции готов под любой огонь…

…Николай Гиммер был очень слаб от рождения, отставал от сверстников, созерцательный, с несчастным детством в разбитой семье. Отец – опустившийся алкоголик, а мать – нищая дворянка, акушерка, подрабатывала перепиской рукописей Толстого. К 17 годам Гиммер был захвачен толстовскими идеями, вегетарианец и полагал принципиально отказаться от университета. От Толстого же набрался критики политического режима и экономического строя. Развиваясь всё влево, он попал за нелегальщину в Таганку, был освобождён оттуда в Пятом году толпой и ощутил себя революционером, затем и марксистом.