О связи искусства, религии и науки – см. статью Гегель – абсолютный дух.

Искусство, согласно Гегелю, есть предвкушаемая победа духа над материей. Это идея, проникающая материю и видоизменяющая её по своему образу. Это материя одухотворенная, идеализированная. Идея, с одной стороны, и материя, с другой, являются двумя необходимыми и нераздельными факторами прекрасного. Материя, которой пользуется идея для своего воплощения, является то относительно послушной, то мятежной служанкой. Отсюда разные формы искусства – изящные искусства.

Гегель об объективных искусствах (архитектура, скульптура, живопись)

Философия Гегеля делит все искусства на два больших вида – объективные и субъективные.

Вначале материя, считает Гегель, еще во многом не поддается идее и сохраняет по отношению к ней относительную свободу. Но она теряет её в более совершенных формах искусства. Первоначальная форма искусства есть архитектура. В архитектуре идея и форма еще весьма разнятся друг от друга: идея еще не в состоянии привести материю, которой она пользуется, к полному повиновению, материя еще мятежна. Архитектура есть еще только символическое искусство, где форма напоминает идею, не выражая ее прямо. Пирамида, пагода, греческий храм, христианский собор – все это удивительные символы, но, по мнению Гегеля, как далеко от неба до земли, так велика и разница между этими зданиями и идеей, символом которой они служат. Поэтому и материя, которой пользуется архитектура, есть самое материальное в физическом мире – камень. Архитектура из всех искусств самое материальное. По отношению к скульптуре, живописи, музыке, она есть то же, что царство минеральное по отношению к царству растительному и царству животному. Подобно астрономической вселенной с её неизмеримыми величинами и подавляющим величием, архитектура изображает серьезное, строгое, колоссальное, немое величие, неизменный покой силы, несокрушимое statu quo бесконечного. Она не в состоянии передать тысячи оттенков живой идеи, бесконечно разнообразные красоты реальности.

Великий немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Портрет работы Я. Шлезингера

Дуализм формы и идеи, которыми отличается архитектура, по убеждению Гегеля, стремится к исчезновению в скульптуре. Скульптура как форма искусства имеет то общее с архитектурой, что она, подобно своей старшей сестре, пользуется грубой материей – мрамором, медью. Но она отличается от неё тем, что умеет гораздо лучше видоизменить, одухотворить свой материал. В создании архитектора есть всегда масса мелких украшений, орнаментов, прибавок, которые ничего не прибавляют к выражению идеи. В статуе, напротив, нет ничего чуждого идее, которую она выражает, в ней ничто не избегает служения идеалу. Она уже не только символ, но прямое откровение, непосредственное выражение идеи, которая сумела проникнуть собой материю и переделать ее по своему образу. Но есть в идее существенный элемент, которого не может передать нам скульптура. Последняя выражает только форму жизни, но не может показать нам душу, поскольку она высказывается во взоре. Прогресс этот, полагает Гегель, реализуется живописью.

Материя, которой пользуется живопись в некотором роде менее материальна, нежели материя скульптуры и архитектуры: это уже не тело трех измерений, а плоская поверхность. Глубина сводится в ней к простой видимости, представляемой перспективой, одухотворенной. Именно поэтому живопись есть уже искусство более идеальное, нежели, скульптура. Однако материалы, которыми она пользуется, еще упорно не поддаются полному видоизменению в дух и жизнь. Живопись может передать только один момент жизни, момент, который она должна как бы отлить в форму и таким образом материализовать. Идея еще заключена в ней в формы материи и пространства. Благодаря этой общей отличительной черте, архитектура, скульптура, живопись вместе составляют то, что Гегель именует искусством объективным, внешним, видимым, материальным. Поэтому-то они и нераздельны, соединяются и комбинируются между собою на тысячу ладов.

Гегель о субъективных искусствах (музыка, поэзия)

Внешний и материальный характер этих трех первобытных форм искусства сменяется, согласно Гегелю,  искусством субъективным, невидимым, нематериальным в музыке.

Музыка есть искусство одухотворенное, искусство субъективное. Она умеет воспроизводить с потрясающей истиной самое сокровенное в человеческой душе – чувство и его бесконечные оттенки. Диаметрально противоположная архитектуре, скульптуре, живописи, исключительно объективным искусствам, она, в свою очередь, есть еще искусство несовершенное. Совершенное искусство не заключает в себе ничего исключительного, но оно есть синтез всех противоположностей, гармоническое объединение субъективного мира, в котором звучит музыка, с миром объективного искусства: этим искусством искусств Гегель признаёт поэзию.

Поэзия есть искусство, одаренное словом, искусство, которое может все сказать, все выразить, все сызнова создать, искусство всеобщее. По отношению к музыке она есть то же, что скульптура по отношению к архитектуре. Скульптура, как и архитектура, пользуется материей в её самой грубой, форме, но, в противоположность архитектуре, она одухотворяет мрамор, дает жизнь и выражение скале, из которой архитектура сумела сделать только более или менее красноречивый символ. Точно так же поэзия и музыка обе пользуются звуком, но отличаются по употреблению, которое они делают из этого драгоценного инструмента. Музыка, указывает Гегель, делает из звука то же, что архитектура из мрамора – символ идеи. Поэтому-то музыкальная пьеса, подобно созданию архитектора, допускает самые разнообразные истолкования. Совершенно иное происходит по отношению к поэтическому произведению, согласному с законами искусства. Подобно скульптуре, поэзия умеет владеть материей настолько, что подчиняет её всю идее.

Неясный и неопределенный в музыке, как чувство, которое он выражает, звук в руках поэта становится звуком членораздельным, определенным, словом, речью. Архитектура и музыка пробуждают идею, скульптура и поэзия передают ее. Архитектура только напоминает божество, царящее в надзвездном мире; скульптура поднимается на само небо, сводит богов на землю, воплощает идею, бесконечное. По выражению Гегеля, музыка заключает бесконечное в чувство, поэзия требует для бесконечного безграничной области, которая принадлежит ей по праву, она овладевает природой и историей, душою и миром, небом и землёй. Она могуча, как бесконечное, изображаемое ею, она продуктивна, изобретательна, как Бог, вдохновляющий поэта.

Скульптура и поэзия, с одной стороны, архитектура и музыка с другой – составляют по отношению к искусству то же, что пантеизм и теизм по отношению к религиозной мысли. Архитектура и музыка, согласно Гегелю, запечатлены теистической идеей; скульптура и поэзия, переводящие всецело идеальное в реальное, суть искусства пантеистические. Именно поэтому архитектура и музыка, являются верными спутницами религии, а скульптура, живопись, поэзия, хотя и тоже служат религиозной вере, но служат ей далеко не с таким подчинением. Скульптура – язычница, и именно вследствие пантеистической идеи, которую она заключает, изображения Божества запрещены иудейством и суровым протестантством. В свою очередь поэзия одержала великие победы вне религиозной сферы. Шекспир, Мольер, Гете, Байрон так же мало христиане, как Софокл, Пиндар, Еврипид. Современная религиозная поэзия кажется обреченной на бесплодие. По мнению Гегеля, причина здесь в том, что всякая поэзия есть такое тесное объединение божественного и человеческого, что религиозный догмат о трансцендентности Бога ею фактически устраняется.

Как резюме и квинтэссенция всех искусств, поэзия строит, ваяет, рисует, живописует, поет. Она есть вместе и архитектура и скульптура и живопись и музыка, и эти разнообразные формы, которые она поочередно принимает, заключаются в том, что мы называем родами поэзии.

Гегель считает, что искусству объективному, представляемому архитектурой, скульптурой и живописью, соответствует эпопея; которая относится к поэзии так же, как пирамида к искусству. Эпический род есть детство поэзии. Ребенку все кажется великим, важным, безграничным, бесконечным; это-то бесконечное и стараются передать религиозная архитектура и эпопея. Эпопея болтлива, обильна образами, преисполнена чудесным, как воображение ребенка, бесконечно длинна, как годы детства.

Музыке у Гегеля соответствует в поэзии род лирический. Эпопея, подобно объективным искусствам, рисует мир объективный, природу с её чудесами, историю с её славой. Область лирической поэзии, напротив, есть тот невидимый мир – обширный, как сама вселенная, мир, называемый человеческой душой, субъект мыслящий, любящий, волящий. Таким образом, и она, в свою очередь, является родом исключительным, несовершенным. Совершенный род, объединяющий оба мира в одном общем объятии, поэзия поэзии, есть, по Гегелю, род драматический. Драма, которой обладают только самые цивилизованные народы, воспроизводит вместе историю, природу и душу человеческую с её страстями, тревогами, борьбой.

Гегель об историческом развитии искусства

Искусство, считает Гегель, обладает не только разнообразными формами – оно, как и все его формы, имеет свою историю, свое развитие, свои успехи.

Искусство восточное или первобытное символическое по своей сути. Оно любит аллегорию, параболу. В противоположность произведениям греческого гения, который сами себе служат объяснением, произведения искусства Востока нуждаются в истолковании и могут объясняться по-разному. Оно еще не в силах справиться с материей, и идея этого бессилия высказывается во всех его произведениях.

Тяжелое, безобразное, несоразмерное, пренебрегающее формой, законченностью, оформленностью, подробностями, любящее карикатуру, напыщенное, преувеличенное, чрезмерное, колоссальное, оно во всех своих произведениях выдает свое предпочтение к бесконечному, неизмеримому.

В греческом искусстве, считает Гегель, символ уступает место непосредственному выражению, идея целиком проникает в форму, а форма совершенно идеализируется. В греческой скульптуре, например, идея и форма составляют лишь одно удивительное единство, Олимп спускается на землю, боги принимают человеческую форму, человеческое идеализируется, обожествляется. Греческое искусство диаметрально противоположно искусству восточному, и образует с ним полный контраст. В восточном искусстве идея оставалась вне формы и не могла, если так можно выразиться, проникнуть за запоры материи. В греческом искусстве она их преодолевает, она входит в материю целиком и так, что когда запоры за нею затворяются, она остается как бы в плену. Само величие её победы становится поражением; само совершенство греческого искусства, согласно Гегелю, является недостатком и несовершенством. Идея так совершенно проникает материю, что перестает от неё отличаться, как бы приносится в жертву внешней форме и физической красоте. Но чувственная форма, хотя бы и самая идеальная, не может абсолютно и вполне отвечать той идее, которую она выражает; конечное, как бы восхитителен ни был его вид, не может совершенно выразить бесконечное. Греческое искусство, искусство возвышенное и почти сверхчеловеческое, получает в конце концов материалистический отпечаток.

Этот недостаток, не менее крупный, чем тяжелый и безобразный спиритуализм азиатского искусства, исправляется, по мнению Гегеля, в христианском искусстве. Христианство зовет искусство из мира внешнего, в котором оно погрязло, в его истинную родину, сферу идеальную. Под влиянием христианства идея прекрасного одухотворяется, обожание физической красоты уступает культу нравственной красоты, чистоты, святости: культ Венеры сменяется культом Святой Девы. Христианское или романтическое искусство не исключает красоты физической, но оно подчиняет её красоте трансцендентной, нравственному идеалу.

Но материальная форма, полагает Гегель, не может выразить нравственной идеи во всей её полноте, и эта невозможность приводит в отчаяние христианского художника. Самая удивительная статуя, самая совершенная картина, самая возвышенная мелодия, самая восхитительная поэзия всегда ниже той идеи, которую он хочет передать, потому что эта идея бесконечна и выше всякой материальной формы. Как ни совершенны произведения католического искусства, они не могут его удовлетворить. Святая Дева, о которой он мечтает, жилища блаженных, которые он провидит своим духовным оком, небесная музыка, аккорды которой наполняют его душу, божественная жизнь, которую он хотел бы описать – одним словом его идеал – еще слишком прекрасен, так прекрасен, что ни резец, ни кисть, ни смычок, ни перо, ничто материальное не в силах его передать. Поэтому искусство, отчаиваясь в себе самом, начинает, в конце концов, презирать внешнюю форму, которая вечно бессильна передать бесконечное, и впадает в тот крайний спиритуализм, который составляет одновременно и достоинство, и недостаток романтизма.

Согласно философии Гегеля, эта неудовлетворённость побуждает абсолютный дух подняться со ступени искусства к уровню религии.