В области философии, сделавшейся во Франции второй половины столетия как бы синонимом материализма, Вольтер придерживался до конца дней своих деизма, вынесенного им из Англии. Он полемизировал одинаково и против откровенной религии, противопоставляя ей «религию естественную», и против атеистов, которым он возражал, доказывая бытие Верховного Существа. Христианский деизм первых английских последователей этого направления был, как известно, своего рода (по их же собственному представлению) завершением религиозной реформации, и только у позднейших писателей того же направления деизм делается антихристианским. На этой-то ступени и усвоил его Вольтер, который из арсенала английских деистов и заимствовал все свои аргументы против откровения, Библии и чудес. Но этот деизм – христианский или антихристианский, сентиментальный, как у Pycco, или рассудочный, как у Вольтера – был не чем иным, как рационалистической религией, и с этой точки зрения вольтеровские верования являются лишь частным, хотя и весьма характерным случаем того рационализма в религии, зачатки которого мы находим у гуманистов и у протестантских сектантов, но который достигает полного развития лишь в XVIII в. Притом мы встречаем его не у одних английских или французских деистов, но и у многих немецких философов XVIII в., у которых только сильнее были элементы веры и привязанность к христианству, хотя и оно получало рационалистические объяснения (например, у Канта). Рационалистическая религия немецких философов была предметом настоящего и глубокого убеждения, не особенно нуждавшегося в доказательствах бытия Бога и бессмертия души. За этими доказательствами Кант даже отрицал всякую силу, вовсе не думая тем колебать религиозной веры.

Английский деизм в последней стадии своего развития представлял собою систему более скептическую: Бог вложил в человека разум, от признания которым только и зависит истинность того или другого мнения, и Бог же сотворил природу, а она уже сама создала мир. Таким воззрением значительно ослаблялась идея Бога, что и случилось в дальнейшем развитии этой концепции у французских материалистов. Вольтер стоял, так сказать, посередине. Его вера не была продуктом религиозного чувства. Она скорее вытекала из требований его мысли и была постулатом морали: Вольтеру нужен был Творец мира и Верховный Судья человеческих дел. «Философия, писал он, говорит нам, что есть Бог, но она не в состоянии сказать, что такое Он есть, почему Он действует, существует ли Он во времени и пространстве, действовал ли Он только один раз, или Он действует постоянно. Нужно было бы стать самим Богом, чтобы знать все это».

Портрет Вольтера. Художник М. К. Латур. Ок. 1736

Вера в откровение, вера, основанная на религиозном чувстве, не требует доказательств бытия Божия, но в философском деизме утверждение этого бытия доводами разума играет, наоборот, первостепенную роль. Вольтер охотно ссылался на всеобщее согласие (consensus omnium gentium), которое, как доказательство, опровергалось Локком, и пользовался другими, уже прежде существовавшими доводами, впоследствии разбиравшимися Кантом. Первое доказательство Вольтера заключалось в том, что мысль наша, восходя по ряду причин, останавливается перед первою, самобытною причиною; она-то и есть Бог, и это – причина разумная и сознательная, раз существуем мы, разумные и сознательные существа: «Вы существуете, значит, существует и Бог» («Vous existez donc il y a un Dieu»). Далее, наблюдаемая в природе целесообразность предполагает Высший разум, «как часы предполагают сделавшего их часовщика». Материя, по представлению Вольтера, вечна, но создал из неё гармонический мир только Великий Зодчий. Самым главным доказательством бытия Бога у Вольтера было, однако, доказательство моральное: идея Бога была для него основанием нравственности, залогом справедливости и возмездия. Вольтер не разделял воззрения Бейля на возможность существования государства атеистов. «Настоящая, говорит он, главная причина, почему вера в Бога необходима, заключается, по моему мнению, не в метафизических основаниях, но в том, что для общего блага необходим Бог, вознаграждающий и карающий. Кто признает, что вера в Бога удерживает хоть нескольких людей от преступления, тот признает, что эта вера должна быть принята всем человечеством». Эту свою мысль со ссылкою на доказательства иной категории Вольтер выразил в известном двустишии: «Если бы Бога не было, Его нужно было бы выдумать, но вся природа свидетельствует о том, что Он существует» (si Dieu n'existait pas, il faudrait l'inventer, mais toute la nature crie, qu'il existe).

Откровенная религия объясняет существование зла в мире, религия философская, какою был деизм Вольтера, нуждалась в своих объяснениях того, почему Всеблагое Существо допускает бытие зла, т. е. чувствовала нужду в теодицее, или оправдании Божества. Таких теодицей писалось много, и наиболее известными из них были принадлежавшие английскому поэту Поупу (1688 – 1744) и немецкому философу Лейбницу, пока Кант особым сочинением о тщетности каких бы то ни было теодицей не положил конца этого рода попыткам. По воззрению Поупа, Бог создал много миров, представляющих собою разные ступени совершенства, и земля есть лишь одна из этих ступеней; Лейбниц же в своей теодицее учил, что Бог мог создать только один мир, где добро превышает зло, в силу чего наш мир есть наилучший из возможных. Эта проблема сильно занимала и деиста Вольтера; он посвятил ей «Discours sur l'homme», где, стал на оптимистическую точку зрения, возражает Паскалю, утверждавшему, что в мире больше зла, чем добра; он посвятил ей также свои романы «Задиг» и «Мемнон», в которых становится на точку зрения Поупа. Страшное лиссабонское землетрясение 1755 г. поколебало, однако, оптимизм Вольтера: оно, находил он, не могло быть карой за грехи, потому что в таком случае Бог скорее покарал бы Париж. По случаю этого бедствия Вольтер написал оду и в ней высказал ту мысль, что мы должны надеяться, что все лучшее впереди хорошо, но что было бы самообманом распространять это и на настоящее: «un jour tout sera bien – voilà notre espérence; tout est bien aujourd'hui – voilà l'illusion». Роман Вольтера «Кандид» уже представляет собою прямое осмеяние оптимизма; герой этого повествования, человек вполне нравственный и честный, терпит незаслуженные несчастья, но остается без определенного мнения по спорному вопросу, а рядом с ним выведены пессимист Мартин и доктринер оптимизма Панглосс, находящий все наилучшим в этом наилучшем из миров. Между прочим, по поводу казни еретиков в Португалии Вольтер спрашивает, что же делается в других мирах, если такие вещи совершаются «в сем наилучшем из миров».

Вольтер вообще часто возвращался к мысли о зле в мире и высказывал предположение, что Бог или не хотел, или не мог устроить совершенного мира, как, например, не мог сделать так, чтобы сумма углов треугольника была больше двух прямых или чтобы организм мог существовать без себялюбия. Вообще деист Вольтер постоянно колебался в своих ответах на занимавшие его философские вопросы (например, по вопросам о свободе воли, о врожденных идеях) и в некоторых отношениях он чаще всего являлся представителем скептицизма и даже прямо неверия. Он защищал скептицизм и теоретически, называя истинными философами лишь тех, которые не знают, что существует, но прекрасно знают, чего не существует, а по частным вопросам нередко высказывался в зависимости от настроения духа. Например, мы находим у него чисто скептические мысли об отношении Бога к миру, о благости Божией, о провиденциальном мироправлении и т. п., и поэтому сам деизм его отличался непоследовательностью. Особенному сомнению подвергался у Вольтера вопрос о бессмертии души, вера в которое была вторым кардинальным пунктом «естественной религии». Рассуждения о природе души казались Вольтеру вопросом одного слепца другому о том, что такое свет, и он осмеял метафизические споры на эту тему в своем «Микромегасе», где один ученый говорит, что душа есть аристотелева энтелехия, хотя смысл этого слова ему неизвестен, так как он всегда прибегает к греческим названиям, когда чего-либо не понимает. Материалистический взгляд на душу вместе с тем, однако, не удовлетворял деиста Вольтера, и он говорил, что «не всегда у лучших желудков бывают лучшие головы».