Реакция во взглядах Екатерина II, которая, видя кровавые события Французской революции, отказалась от идей «Наказа», привела императрицу к отрицанию прав русского общества на самостоятельное просвещение и самостоятельную общественную жизнь. Результатом стали гонения на масонов и на Новикова, который ранее вырос под её же непосредственным влиянием.

 

Александр Радищев. Видеофильм

 

То же произошло и с теми русскими мыслителями, которые остались верными французской «освободительной» философии, – но ушли в этом направлении дальше императрицы. В речах этих русских «философов» скоро зазвучало негодование, озлобление на русскую действительность, на русские порядки, которые Екатерина тщательно старалась прикрыть блеском своего царствования.

Главным представителем таких настроений и идей надо считать Александра Николаевича Радищева (1749 – 1802) (см. его краткую и подробную биографии, а также статью Философия Радищева). Если для Новикова хорошей практической школой было участие в екатерининской комиссии, то Радищев получил прекрасною теоретическую подготовку за границей, в лейпцигском университете. Посланный туда с несколькими молодыми дворянами для изучения юридических наук, Радищев пять лет провел там за самым серьезным изучением философии и права. Самостоятельное чтение дало рационалистическое направление умам и чувствам этого молодого кружка русской молодежи, – они увлеклись системами материалистическими и сенсуалистическими.

Если Вольтер и его сподвижники, Монтескье, даже Дидро, – ученики английской философии, стояли еще на почве теории и не выходили за пределы земных отношений, то их ученики-продолжатели, – с одной стороны, попытались на практике приложить теории учителей, а с другой стороны, распространили их освободительное учение на мир «потусторонний», – на веру в Бога, на область вопросов нравственности и проч. В результате, получилось своеобразное «предреволюционное» настроение не только французской, но и вообще европейской мысли.

Выражением этого настроения была литература, богатая и числом произведений, и разнохарактерностью авторов, ее представивших. Насколько широко и сильно было её воздействие на тогдашнюю Европу, видно, хотя бы, из того, что любимые идеи этой литературы проникли не только в журналистику, но даже в детские книги, в романы; они завладели поэзией, философией, богословием, наводнили собой книжные рынки Европы.

Эта «предреволюционная» литература брала количеством, а не качеством, – в ней мало было оригинального, самобытного. Все её идейное содержание было лишь повторением, дополнением, расширением тех идей, которые неразрывно были связаны с именами великих вожаков французской мысли XVIII века. Многие из авторов этой литературы довели до нелепых крайностей идеи своих великих учителей; эта литературная «чернь», подобно всякой толпе, увлеклась уже инстинктом разрушения, не зная ничего святого.

Волна этой литературы, нахлынувшая из Франции на всю Европу, докатилась и до России. Если в нашем отечестве она еще не могла найти сочувствующей массы, не могла создать здесь общественного движения, то все же она овладела умами отдельных личностей, а потом и кружков.

В такую «предреволюционную» атмосферу попали наши юноши за границей Известно, что они увлеклись Гельвецием, убежденным проповедником сенсуализма. Ушаков, друг Радищева, бывший с ним вместе в Лейпциге, четыре раза прочитал его сочинение «Об уме». Хотя он и отнесся ко многим идеям Гельвеция критически, тем не менее, следуя за ним, и он отрицал свободу воли, отвергал бессмертие души, существование Бога. Для него жизнь человека обратилась в животное существование, не сдерживаемое никакими принципами, никакими страхами.

Философские взгляды Радищева изложены им в рассуждении «О человеке, о его смертности и бессмертии» (1792). Автор, подобно Ушакову, ученик материалистов (Гельвеция, Гольбаха), не решается, однако, вполне отказаться от старой веры. Признавая дуализм души и тела, он отрицает только то, что после смерти душа сохраняет свою сознательность и индивидуальность. Взаимодействие души и тела его тоже интересует; психические явления он ведет из физиологических причин. В жизни материи он видит большое участия «огня», «электричества» и «магнетизма». Процесс мировой жизни представляется ему в виде картины непрерывного развития цепи существ, – от минералов до человека, – высшего момента этого развития.

Таким образом, Радищев в 1792 году нашел какой-то средний путь между «верой» и «разумом», но едва ли в 1767 – 1771 гг., когда он был под влиянием Ушакова, довольствовался он таким «срединным» решением вопросов: друг Ушаков, 23-летний юноша-философ, умирал на его глазах неверующим...

Особенно сильно захватили русских юношей политические интересы. Из слов Радищева мы видим, что он, например, восхищался английскою революцией. Для такого настроения, конечно, старые теоретики – Вольтер, Монтескье, Руссо казались уже «отсталыми». Радищев с друзьями преклонился перед Мабли и другими подобными политиками, требовавшими демократического представительства и политической свободы. Впрочем, к некоторым крайностям Мабли они не решились примкнуть и отнеслись критически.

Вопросы нравственности решались Радищевым и друзьями с точки зрения материалистического сенсуализма. Закон самосохранения и физической потребности человека, – одним словом, «эгоизм» в философском смысле – был поставлен в центре этой моральной системы.

С таким миросозерцанием ехали на родину лейпцигские студенты; они приехали как раз в период равнодушия императрицы к реформам. Таким образом, родина сразу встретила их сильным разочарованием – приходилось свои заветные идеалы затаить про себя. Радищев в течение 15 лет в литературе не проявлял своего мировоззрения. Однако начало французской революции, очевидно, поднявшее его дух, и чтение горячо написанной книги Рейналя о тяжелом положении чернокожих в Индии, заставили Радищева присмотреться к положению русских крепостных и взяться за перо. В 1790 он выступил со своим «Путешествием из Петербурга в Москву» (см. его полный текст и анализ).