СЛОВО НА НОБЕЛЕВСКОЙ ЦЕРЕМОНИИ
Стокгольм, 10 декабря 1974
Александр Исаевич Солженицын
Ваше Величество!
Ваши королевские Высочества!
Дамы и господа!
Много лауреатов выступало перед вами в этом зале, но, наверно, ни с кем не досталось Шведской Академии и Нобелевскому Фонду столько хлопот, сколько со мной. Один раз я уже здесь был, хотя и не во плоти; и один раз досточтимый Карл Рагнар Гиров уже направлялся ко мне; и вот наконец я приехал не в свою очередь занимать лишний стул. Четырем годам надо было пройти, чтобы дать мне слово на три минуты, а секретарь Академии вынужден обращаться к тому же писателю вот уже с третьей речью.
И потому я должен просить извинения, что так много забот доставил всем вам, и особо благодарить за ту церемонию 1970 года, когда ваш покойный король и вы все тепло приветствовали здесь пустое кресло.
Но согласитесь, что и лауреату это тоже не так просто: четыре года носить в себе трёхминутную речь. Когда я собирался ехать к вам впервые, не хватало никакого объема в груди, никаких листов бумаги для того, чтобы высказаться на первой свободной трибуне моей жизни. Для писателя подневольной страны первая же трибуна и первая речь есть речь обо всём на свете, о всех болях своей страны, – и при этом простительно забыть цель церемонии, состав собравшихся и влить горечь в стаканы торжества. Но с того года, не поехав сюда, я научился и у себя в стране говорить открыто почти всё, что я думаю. А изгнаньем оказавшись на Западе, тем более я приобрёл эту нестеснённую возможность говорить сколько угодно, где угодно, чем здесь и не дорожат. И нет мне уже необходимости перегружать это короткое слово, к тому ж и в обстановке, совсем для того не подходящей.
Нахожу, однако, и особое преимущество в том, чтобы ответить на присуждение Нобелевской премии лишь через несколько лет. Например, за 4 года можно испытать, какую роль уже сыграла эта премия в твоей жизни. В моей – очень большую. Она помогла мне не быть задавленному в жестоких преследованиях. Она помогла моему голосу быть услышанному там, где моих предшественников не слышали и не понимали десятилетиями. Она помогла произвести вовне меня такое, чего б я не осилил без неё.
Со мной Шведская Академия совершила одно из исключений, довольно редких: присудила мне премию в среднем возрасте, а по моей открытой литературной деятельности – даже во младенческом, всего на 8-м году её. Для Академии тут крылся большой риск: ведь тогда была опубликована лишь малая часть написанных мною книг.
А может быть, лучшая задача всякой литературной и научной премии именно – содействовать движению на самом пути.
И я приношу Шведской Академии мою сердечную признательность за то, что она своим выбором 1970 года чрезвычайно поддержала мою писательскую работу. Осмелюсь поблагодарить её и от той обширной неказенной России, которой запрещено выражать себя вслух, которую преследуют и за написание книг и даже за чтение их. Академия выслушала много упрёков за это своё решение – будто такая премия служила политическим интересам. Но то выкрикивали хриплые глотки, которые никаких других интересов и не знают.
Мы же с вами знаем, что работа художника не укладывается в убогой политической плоскости, как и вся наша жизнь в ней не лежит и как не держать бы нам в ней наше общественное сознание.
Пояснение Н. Д. Солженицыной: Слово на Нобелевской церемонии – обязательное ответное слово каждого нобелевского лауреата на банкете после вручения премии. По сути – уже второе для такой церемонии, первое – посылалось в 1970 в Стокгольм и было прочтено в отсутствие автора (текст – см.: А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом. Париж: YMCA-press, 1975, с. 548). Произнесено А. И. Солженицыным 10 декабря 1974 в Стокгольме. Опубликовано в официальном сборнике Нобелевского комитета «Les prix Nobel en 1974», Стокгольм, 1975, – на русском (не вполне точно) и английском языках.
