В течение своей 40-летней полководческой карьеры Александру Васильевичу Суворову приходилось действовать на весьма разнообразных театрах войны: на равнинах Пруссии и Италии, в лесах и болотах Польши и Литвы, в степях Молдавии и Валахии, Крыма, Новороссии, Северного Кавказа и оренбургских, в горах Швейцарии. Таким же разнообразием отличался противник и его предводители. Действуя как полководец, Суворов предпринимал всевозможные военные операции: полевые сражения, переправы через реки, осаду, оборону и штурм крепостей, оборону морских берегов, партизанскую войну. Его полководческий гений постепенно развивался и креп, а наибольшего блеска достиг на закате дней, в кампанию 1799.

Александр Васильевич Суворов. Портрет работы Д. Левицкого, ок. 1786

От природы Суворов был одарен обширным умом, обнаруживавшимся во всяком действии, в каждом мнении. Еще из родительского дома великий русский полководец вынес уважение к науке и жажду знания, а на службе, чуть не до последнего дня жизни, постоянно пополнял свое многостороннее образование. Просвещенный наукой ум и продолжительная военная практика выработали у Суворова замечательный военный глазомер, это внутреннее око, направляющее решение полководца, способность вычитать истину из массы сбивчивых и часто противоречивых признаков (как в битве при Столовичах и Треббии). Суворов имел характер решительный, обладал железной волей, доходил до крайней степени упорства, когда приходилось приводить в исполнение свои полководческие планы. Он не нуждался в советах, не требовал их и не принимал. Раз задумав что-нибудь, не колебался и немедленно стремился к достижению поставленной цели. Все бои Суворова носят самый решительный характер (Фокшаны, Рымник, Измаил, Нови...). Если у Суворова не было равновесия между умом и характером, то некоторый перевес заметен в сторону последнего. Однако чрезмерная отвага не доводила полководца до предприятий безрассудных, – все было соображено с обстановкой. Несмотря на свою вспыльчивость и раздражительность, он во многих случаях умел сдерживать себя. Суворов обладал чрезвычайной личной храбростью, но не выставлял ее напоказ. Он всегда был на своем месте, весьма часто подвергался опасности и не избегал её, если требовалось его присутствие там, где происходил жаркий бой, и царила смерть. Высоко ценя свои подвиги как полководца, даже не отличаясь в этом отношении скромностью, Суворов не заявлял о подвигах своей личной храбрости. Укрепив с течением времени свое слабое здоровье, он проявил впоследствии необыкновенную выносливость. Александр Васильевич избегал комфорта, всегда вел такую жизнь, как будто оставался на биваке: спал на сене и даже в холода носил самую легкую одежду; не ходил, а бегал; не ездил, а скакал. Никогда его здоровье не влияло тормозящим образом на военные операции, и постоянно он обнаруживал самую кипучую деятельность.

Главные пружины, двигавшие Суворова на подвиги, – страсть к военному делу (и к войне, как конечному его проявлению), сильнейшее честолюбие и славолюбие. Вне полководческой профессии для него не было деятельности, которая могла бы удовлетворить его. В 1793 г., во время мира в России, он просился поступить волонтером в германские войска, воевавшие против французов. В 1798, попав в опалу у императора Павла, Суворов хотел идти в монастырь, так как ему казалось, что военное поприще для него кончилось, и цель жизни исчезла. Честолюбие было присуще Суворову, представлявшему цельный тип полководца, но оно не доходило у него до степени болезненности, и для получения почетной награды или чина он не поступался своими правилами нравственности. Все отличия Суворов получил за боевые заслуги («завоевав Польшу, вы сами себя сделали фельдмаршалом», – писала ему Екатерина II). Точно так же великий русский полководец не давал боев и не пускался в предприятия, которые служили бы только для удовлетворения его честолюбия и не были нужны в общем ходе войны. Военную славу Суворов считал выше всего. Своё поучение войскам он оканчивает словами: «слава, слава, слава».

Суворов пользовался магическим влиянием на массы, зависевшим от множества нравственных нитей, которые связывали предводителя с последним солдатом его армии. Солдаты слепо верили в непобедимость своего полководца, и эта вера основывалась на неопровержимых, всем известных фактах. Постоянная отеческая заботливость Суворова о солдатах поддерживала в них уверенность, что без нужды ими не рискнут, долговременное же близкое общение наблюдательного Александра Васильевича с войсками доставило ему основательное знакомство с душой солдата, складом его понятий, процессом образования его идей, даже предрассудками… И всем этим русский полководец искусно пользовался, ибо был великий военный психолог. Суворов знал солдата, а солдат знал Суворова, потому что командующий не только его не чуждался, но, напротив, старался быть возможно ближе к людям, постоянно вступал с ними в беседы и говорил так, как никто другой не мог бы говорить. Суворов владел красноречием особого рода – каждое его слово шло прямо к солдатскому сердцу. Неистощимая веселость Суворова от какой-нибудь одной, всегда удачной, шутки сообщалась войскам и подбадривала их даже в самые тяжелые минуты, а несколько горячих слов полководца вызывали на необычайные усилия.

Портрет Александра Васильевича Суворова. Художник Й. Кройцингер, 1799

Личное присутствие Суворова, даже одно его имя производили на войска чарующее действие. Бескорыстие, щедрость, религиозность, добродушие и простота в обращении привлекали к нему все сердца. Короче, по замечанию одного иностранного писателя, трудно указать на такое полководческое качество, которого не был бы в Суворове. Мало того, все эти качества были присущи ему не только в молодости или зрелом возрасте (когда часто способности полководца достигают своей кульминационной точки, а затем начинают клониться к упадку), но и в старости, к 70 годам, и не ослаблялись, а совершенствовались и достигли высокого развития.

Нельзя умолчать о странностях Суворова, которые сделали его прославленным чудаком. Он не прикидывался им, не напускал на себя искусственного оригинальничанья для достижения какой-нибудь цели, чтобы сделаться заметным – чудачество вместе с веселостью действительно лежали в основе его натуры. В молодости Суворов сдерживал себя, но когда достиг известного положения, дал волю природе, и странности усилились. Впрочем, многое, весьма естественное принималось за эксцентричность людьми, которые не понимали сути дела: выйдет Суворов в сапоге на одной ноге и в туфле на другой – эксцентричность, а на самом деле туфлю он часто носил на раненой ноге.

С точки зрения полководческой стратегии, военные действия Суворова были ведены методически (в лучшем смысле этого слова). Он всегда задавался важной целью. В эпоху, когда местному элементу придавали большое значение, Суворов главной целью действий всегда ставил не какие-либо пункты и линии, но все армии неприятеля и источники средств для ведения им войны (борьба с Дюмурье под Ландскроной, Огинским при Столовичах, вся польская кампания 1794 г., Адда, Треббия, Нови). Наметив важную цель, он искусно выбирал и направление для движения своей армии – операционную линию (например, марш от Бреста к Праге 1794 г., движения по внутренним линиям в июне 1799 г.). Суворов как полководец всегда стремился действовать сосредоточенными силами, хотя и подвергся наибольшим нареканиям критиков именно с этой стороны. На самом деле, если у него и заметна иногда разброска сил, то она не только не зависела от него самого, но возникала даже вопреки его желаниям. Разброска сил в Италии 1799 г. произошла от влияния венского гофкригсрата (см. Итальянский поход Суворова); в Польше же, в войну 1768 – 1772 г., она вызывалась сущностью обстановки (партизанская война). Но в обоих случаях стратегическое развертывание суворовских войск представляет выдающиеся образцы, особенно для того времени, когда кордонная система была еще у полководцев во всеобщем употреблении. Замечательно здесь выдвижение авангардов на главнейшие направления и возможность сосредоточения значительных сил к любому пункту театра войны. Если часто случалось, что Суворов являлся на поле сражения с меньшими силами нежели у противника, то это было вопреки его желаниям, вследствие различных причин; сам же он старался сосредоточить возможно больше войск.

Отъезд Суворова из села Кончанское в поход 1799. Художник Н. А. Шабунин, 1901-1903

Во всяком случае, Суворов побеждал. Разброску и слабость своих сил он вознаграждал подвижностью, быстротою маршей, составлявшею нечто неотъемлемое в его полководческой манере. Быстрота сопровождалась и скрытностью маршей, возникавшей совершенно естественно, сама собой, так как быстрота была столь велика, что никто не верил возможности появления Суворова там, откуда он еще недавно находился в весьма далеком расстоянии (движение к Столовичам, Ландскроне, Бресту 1794 г., Треббии 1799). Быстрота и скрытность маршей вели к внезапности появления – лучшему способу подготовки успеха. Суворов всегда удерживал в своих руках полководческий почин в действиях относительно неприятеля (1-я и 2-я польская война, Фокшаны и Рымник, 1799 г.). Если противник иногда и пытался захватить почин в свои руки, то Суворов сосредоточивался и наносил жестокие удары. Он не знал отступлений (исключения ничтожны), постоянно действовал наступательно (хотя это не следует понимать в узком смысле – то есть, что Суворов считал необходимым наступать наперекор обстановке). Сообразно с обстановкой, он искал боя, а не уклонялся от него. В те времена, когда идея преследования неприятеля после боя далеко еще не вошла в сознание полководцев, когда говорилось о необходимости строить отступающему золотой мост, Суворов был горячим приверженцем полного использования победы, неотступного преследования на поле сражения и на театре войны в целом, ибо «недорубленный лес опять вырастает». В одном наставлении великий русский полководец выражается так: «ничего не щадить; не взирать на труды; преследовать неприятеля денно и нощно, пока истреблен не будет». Так Суворов поступал и в действительности.

Поклонник решительного образа действий, он постоянно заботился об обеспечении своей операционной линии (кампания 1794 г.). Планы Суворова были всегда весьма просты, что и составляет их главное достоинство. Имея в виду конечную задачу, они обнимали постановку лишь ближайшей цели и общее направление к ней. Все дальнейшее, все подробности, строго подчинялись наличной обстановке; слишком далекое предвидение различных обстановок, подверженных многим случайностям («весь этот вихрь случаев», по выражению самого Суворова), он обходил. Вот почему, быть может, некоторые писатели и уверяют, будто Суворов действовал без всякого плана, без толку передвигал войска взад и вперед. Теоретические воззрения его о ведении войны, выраженные кратко, картинно и своеобразно, рассеяны в его приказах, наставлениях, письмах и заметках. Они затрагивают множество предметов, но над всеми мыслями мудрого полководца царит идея о необходимости «смотрения на дело в целом».

Торжественная встреча Суворова в Милане, 1799. Художник А. Шарлемань, ок. 1901

Придавая большое значение нравственному элементу, Суворов везде ставил дух выше формы. Свой дух он вносил в полководческую тактику, и вследствие этого всякий тактический прием приобретал в его руках некоторую особенность, обличавшую мастера. В походных движениях Суворов наибольшее внимание обращал на быстроту. Все марши его, с точки зрения обыденных понятий, были форсированными; обыкновенный переход он считал в 28 верст, иногда же доводил форсировку до крайнего напряжения, так что многие даже падали на пути от изнеможения (марш в июне 1799 г. от Алессандрии к Тидоне, 80 верст по жаре в 36 час.). Хотя отсталых Суворов вообще не любил, но, когда важен был выигрыш времени, жертвовал второстепенным (числом людей, силой) в пользу главного (времени). На походе требовался порядок, за которым следил и сам Суворов. Нормальная продолжительность остановки для ночлега составляла в его армиях от 10 до 14 часов, но часто случалось и меньше (6); иногда же, при форсировках, ночлеги обращались только в большие привалы. На привалах и ночлегах Суворов не терял времени на подтягивание, выстраивание и затем на вытягивание колоны, ибо каждый взвод, по приходе на место, ложился отдыхать, не ожидая других: «голова хвоста не ждет».

В бою полководец Суворов почти всегда предпочитал штык пуле, атаку обороне; последнюю он вел активно. Ружейный огонь того времени был вообще слаб и не меток, а в штыковом бою русские, вследствие своих высоких нравственных качеств, имели огромное преимущество; отсюда суворовское: «пуля – дура, штык – молодец». Но это не значит, чтобы Суворов не придавал значения огню. Напротив, в то время, когда всюду обучение стрельбе стояло крайне низко (отпускалось по 3 патрона), он требовал правильного обучения (заготовлялось по 30 патронов), скорого заряжания, редкого и меткого огня. Виды стрельбы были им упрощены. Рассыпной строй применялся охотно, особенно со времени переформирования егерских команд при полках в егерские батальоны, – реформа, тоже исполненная Суворовым. Что же касается штыка, то Суворову более, чем кому-либо, принадлежит утверждение в русской полководческой тактике понятия о решающем значении в бою штыка, как при помощи указаний в наставлениях, так и кровавыми доказательствами на практике.

Бой Суворова на Чертовом мосту 14 сентября 1799. Художник А. Коцебу

В бою Суворов прибегал к самым разнообразным формам строя из устава 1763 г.: развернутый – основной (в Италии 1799); против турок – каре (исключая Кинбурна). которые он составлял из самых мелких частей, до рот; колонны, иногда даже для атаки походные; с этими строями часто сочетался рассыпной из егерей пли полков, стрелков. Дело в том, что Суворов видел залог успеха полководца не столько в форме построения, сколько в энергии атаки; поэтому он, больше всех других начальников, придерживался элементарных форм устава, но зато в применении их отступал тоже больше всех. Хотя Румянцев уже ввел 2-шереножный развернутый строй, но Суворов, не признавая его выгод, придерживался 3-шереножного.

От всех он требовал решительности и самостоятельного почина в действиях, а потому и преследовал «немогузнайство», как признак нерешительности и отсутствия почина. Следующие, малоизвестные слова Суворовао частном почине весьма замечательны: «Местный в его близости по обстоятельствам лучше судит, нежели отдаленный: он проникает в ежечасные перемены их течения и направляет свои поступки по правилам воинским». «Я вправо, должно влево – меня не слушать. Я велел вперед, ты видишь – не иди вперед»... Из некоторых выражений Суворова («рекогносцировки... не хочу», и т. д.) можно вывести заключение, что он был противником рекогносцировок, а также демонстраций. На самом деле он только ратует против злоупотребления ими, сам же прибегал к ним, когда было нужно.

Суворов знал цену времени и умел пользоваться благоприятной минутой для атаки. «Фортуна, – пишет он, – имеет голый затылок, а на лбу длинные, висящие власы. Лёт её молниин; не схвати за власы – уже она не возвратится»...

Переход Суворова через Альпы. Художник В. Суриков, 1899

Для главной атаки Суворов всегда выбирал важнейший пункт в неприятельском расположении (Треббия – левый фланг, Нови – правый, Адда – центр). Во многих сражениях видно искусное пользование резервом; в эпоху господства линейной тактики это особенно замечательно. Все роды оружия действуют у полководца Суворова превосходно сами по себе и с полным самоотвержением поддерживают друг друга; он был мастером в употреблении каждого рода оружия; употребление же конницы весьма замечательно (Рымник, бои в Польше). Суворов умел в бою эксплуатировать силы своих войск вполне; никто из солдат не оказывался у него без дела – например, под Измаилом спешенные казаки пошли на штурм с укороченными пиками.

В каждом сражении Суворов не только воодушевлял войска, но и управлял ими, не выпускал из рук (Рымник, Кинбурн, Треббия). Преследование на поле сражения гениальный русский полководец производил и конницею и пехотою. Армией Суворов управлял не только посредством диспозиций, требующих значительного времени для изготовления, но и просто записками от своего имени. Для выигрыша времени, диспозиции составлялись иногда сразу на 2 дня, иногда же отдавались словесно собравшимся у Суворова генералам, что, при небольшом составе армий, не представляло затруднений.

Перечислив некоторые частности суворовской полководческой тактики, общую её характеристику лучше всего сделать его же словами, начертанными на перстне, подаренном Милорадовичу: «глазомер, быстрота, натиск, победа».

Незабвенную память оставил по себе Суворов как великий военный педагог, идеи которого и поныне еще не применены во всей полноте. Конечно, в его время и другие полководцы прилагали здравые основания к воспитанию солдата, однако никто не поднялся до его результатов, зависевших от гениальности творца школы. Упрочение религиозности, чувства чести, долга, национальной гордости («мы русские, с нами Бог!»), преданности престолу..., – вот основы суворовского воспитания. Наглядность в обучении (сквозные атаки, эскалада нарочно построенных рва и вала...), простота, обучение только необходимому (отсутствие при этом «чудес», т. е. всего искусственного, неприменимого на войне) и при обстановке возможно близкой к действительности, человеколюбивое обращение без жестокости (телесные наказания редки), стремление, чтобы «каждый воин понимал свой маневр», правило «тяжело в ученье – легко в походе, легко в ученье – тяжело в походе», обучение немногому, по твердо..., – таковы основы образования солдата.

Результаты суворовского воспитания и образования сказались в ряде блестящих побед, какого не имеет никто из русских полководцев. В течение своей военной карьеры Суворов ни разу не был побежден, а постоянство побед и военных успехов – свойство таланта. Внимательное рассмотрение боевых действий Суворова обнаруживает в нем военный гений, притом весьма характерный, имеющий национальный оттенок и дающий полное право поставить его имя в среду десятка величайших полководцев Европы.