Начало смут в царствование Бориса Годунова

Казалось, золотая пора настала для Русской земли с воцарением Бориса Годунова. «Наружностью и умом он всех людей превосходил, – по словам современника, – много устроил в Русском государстве похвальных вещей... Был он светлодушен, милостив и нищелюбив». Но скоро все изменилось... Могуч и умен был Борис Годунов, но знал он, что у него много недоброхотов, особенно между боярами; вечная боязнь и мелкая подозрительность волновали его душу. Жить и царствовать подольше, видимо, ему очень хотелось. Несколько иноземных врачей было постоянно при нем. Верная немецкая дружина, осыпанная царскими милостями, окружала его. Мы видели, как присягою старался Годунов оградить себя и свою семью от всякой опасности; придумал он даже особую молитву «о своем здравии» и приказал громогласно читать ее всюду на пирах, когда пили за здоровье его. Ни один пир не должен был проходить без заздравной чаши за царя и без этой молитвы. Охранить себя от всякой опасности, утвердить на престоле свой род и упрочить за ним любовь народа – вот что стало главною целью его жизни...

В 1600 году начали носиться темные слухи, будто царевич Дмитрий не убит, а спасен близкими людьми; будто вместо него погиб другой, схожий с ним ребенок... Дошел этот слух, конечно, и до Бориса Годунова и должен был страшно поразить его: все заветные мечты его разбивались об ужасное для него имя Дмитрия! Что делать, если действительно царевич спасся от убийц? Могла начаться смута. Борис не мог быть непоколебимо уверен, что этого не могло случиться: ведь сам он своими глазами не видел тела Дмитрия. Если сын Грозного жив, то ему, Годунову, придется сойти с престола, на котором, казалось, так твердо и просто уселся он, придется проститься с властью, с которой он сжился, которую мечтал передать сыну своему, без которой ему и жизнь не в жизнь! Если и нет царевича Дмитрия в живых, а нашелся дерзкий самозванец, то и он Борису – враг очень опасный. Взволновать народ, довести его до смуты было тогда нетрудно: недовольных запрещением юрьевского выхода и кабалою у помещиков было множество; врагов у Бориса и сверху, в среде бояр, и снизу, в среде простого люда, было довольно; молва, что Борис Годунов подсылал убийц в Углич, еще не заглохла в народе, и явись смелый и ловкий обманщик да назовись Царевичем Дмитрием, будто бы счастливо ускользнувшим от рук убийц, и в народе могли подняться великие смуты. Понял Борис, что ему готовится тяжкий удар! Надо было спасаться. Но кто враг, где он, и существует ли он на самом деле, или он создан лишь враждебной молвой, – ничего этого Годунов не знал. Положение его было крайне затруднительно: ему надо было искать неведомого врага своего, не обнаруживая, кого именно он ищет, не показывая и виду, что он разыскивает опасного для него соперника на верховную власть, настоящего или мнимого Дмитрия-царевича. Покажи он явно, что ему страшно это имя, и враги не замедлят воспользоваться этим и создадут самозванца, если его еще нет. Надо было казаться спокойным и тайно выследить опасность и предотвратить смуту. Борис знал, что вражда к нему особенно сильна в среде бояр. Над ними надо было ему усилить тайный надзор. Начались подкупы слуг и доносы...

Первый пострадал Богдан Бельский: его, как человека близкого к царевичу Дмитрию, Борис Годунов всегда опасался. При начале своего царствования он удалил этого боярина из Москвы, послал его в украинские степи строить город Царев-Борисов. Бельский, устроив крепкий город, зажил в нем на широкую ногу, на свой счет снарядил войско, жаловал и ублажал всячески ратных людей.

– Царь Борис – в Москве царь, а я – царь в Цареве-Борисове! – пошутил Бельский как-то не в добрый час.

Об этом донесено было Борису. Он и придрался к этому случаю, когда стали ходить слухи о спасении царевича Дмитрия. Бельского привезли в Москву. Годунов предал его поруганию, велел, говорят, своему иноземцу-врачу выщипать у Бельского его густую и красивую бороду, которою тот очень гордился. Он был сослан и заключен в тюрьму. Посланы были в ссылку и некоторые друзья и сослуживцы его.

Затем пострадали от Годунова бояре Романовы. Эти бояре, племянники царицы Анастасии, родичи царя Федора, и притом любимцы народа, имевшие во всяком случае более прав на престол, чем Борис, всегда казались ему очень опасными. Устранить их с пути он считал необходимым, но придраться к ним было трудно. Наконец, нашелся один из холопов, готовый за деньги клеветать на своего господина, одного из Романовых – Александра Никитина. Этот холоп донес, что его господин замышляет извести царя зельем. По приказу Годунова сделан был обыск в доме Александра Никитича, и в кладовой нашли мешок с какими-то корешками, подложенный раньше самим доносчиком. Это сочли вполне достаточной уликою для осуждения Александра Никитича и его родичей. Так рассказывает об этом деле летописец. Так ли было дело или иначе, но несомненно то, что Романовых истязали при розыске, осудили как изменников, и царь приказал разослать всех братьев по разным отдаленным местам. Старшего и самого, даровитого, Федора Никитича, постригли в монахи под именем Филарета и сослали в Антониев-Сийский монастырь; жену его, Ксению Ивановну, урожденную Шестову, тоже постригли под именем Марфы. Только двое из Романовых, Филарет и Иван Никитич, пережили свое несчастие; остальные же трое (Александр, Михаил и Василий) умерли от лишений и жестокости приставов, наблюдавших за узниками. Пристава эти должны были зорко следить за ними и доносить, если что узнают от них; но ничего важного для Бориса Годунова пристава дознаться не могли; о Филарете доносили только то, что он жаловался на недругов своих, бояр, погубивших его, да сокрушался по своей семье.

– Милые мои дети! – говорил он. – Маленькие бедные остаются! Кто их будет кормить и поить? А жена моя бедная жива ли? Где она? Чаю, туда ее замчали, что и слух не зайдет! Мне-то уж что надобно... То мне и лихо, что жена и дети: как вспомнишь их, так словно кто рогатиною в сердце кольнет!..

Нашлись добрые люди, которые тайком приносили вести Филарету о его семье, жене и двух детях: сыне Михаиле и дочке, живших в ссылке с теткой на Белоозере. Не предчувствовали тогда сердобольные вестовщики, какая блестящая участь предстоит этой семье, разрозненные члены которой при жизни друг друга казались уже осиротелыми!..

Пострадали от Годунова в эту пору и другие боярские семьи: Пушкины были сосланы в Сибирь; дьяк Щелкалов, призывавший народ по смерти царя Федора к присяге боярской думе, был сослан. Подозрительность Бориса разыгрывалась все сильнее и сильнее... Дмитрий не находился. Донесли Борису только о слухах, что враги его, скрывающие Дмитрия, намереваются препроводить его в Польшу. По западной границе была, по приказу боявшегося смуты Бориса Годунова, немедленно расставлена стража; велено было всех желающих переехать чрез рубеж задерживать и доносить о них. Все знали, по словам одного иноземного писателя, что ищут каких-то важных государственных преступников, но никому не объявляли, кого именно... (Много «тесноты и обид» тогда испытал народ, много было захвачено и перемучено людей, ни в чем не виновных, а тот, кого искал Борис, не находился! Доносчиков и разведчиков становилось все больше и больше: за доносы и даже за клеветы щедро награждали, и эта язва росла не по дням, а по часам. «Настала у Бориса в царстве великая смута, – читаем в летописи, – доносили и попы, и дьяконы, и чернецы, и проскурницы, жены – на мужей, дети – на отцов, отцы – на детей». За доносами следовали пытки, лишение имущества, ссылки.

В то время как доносчики кишмя кишели в Москве, новые тяжкие бедствия постигли наше отечество: голод и моровое поветрие. В продолжение трех лет, начиная с 1601 года, были неурожаи. Всю весну и лето 1601 г. шли проливные дожди, тепла было мало, хлеб не мог вызревать, а с 15 августа ударил на него сильный утренний мороз. Во многих местах не собрали с полей ни зерна. Хлеб страшно поднялся в цене (она дошла в Москве до пяти рублей за четверть). Народ стал голодать, и это усиливало его готовность к смуте. Многие мелкие землевладельцы, не видя возможности прокармливать многочисленную дворню, прогоняли на все четыре стороны от себя своих холопов, которые увеличивали толпы голодных нищих. В следующем году опять неурожай! Тогда настала такая беда, какой не ведали, по словам современника, ни деды, ни прадеды. Черный люд и бедняки стали мереть с голоду. Борис Годунов велел открыть свои житницы, продавать хлеб по дешевой цене, а беднякам раздавать деньги, лишь бы не допустить их до смуты. Хлеб и другие припасы со дня на день дорожали. Милосердию царя, казалось, не было меры, а казне его – конца. Ежедневно раздавалась милостыня, по свидетельству очевидцев-иностранцев, десятки тысяч рублей. На беду, между раздающими деньги было много бессовестных людей, которые находили возможность утягивать гроши у нищих, умирающих с голоду: при раздаче милостыни являлись одетые в лохмотья родичи раздающих, приятели их и близкие люди и получали подаяние, а настоящие нищие, калеки, немощные и дотолпиться не могли... Несчастные ели сено, солому, собак, кошек, мышей, падаль и пр. Целыми сотнями ежедневно умирал по улицам голодный и бесприютный люд... Годунов учредил стражу, которая должна была собирать по улицам и хоронить тела умерших.

Около месяца шла раздача милостыни. Наконец Борис Годунов увидел, что цель не достигается, что нищих скопляется в столице все больше и больше, усиливается и смертность. Надо было опасаться и заразы, народного мятежа и смут.

Раздача денег была прекращена как раз в ту пору, как со всех сторон, по всем дорогам, шли в Москву толпы голодающих. Несчастные тысячами умирали на пути. Все дороги близ Москвы были усеяны телами умерших. Стали ходить ужасные слухи, будто иные, обезумевшие от голода, пожирали человеческое мясо... Начался страшный мор (холера). В одной Москве, говорят, погибло несколько сот тысяч народа!..

Наконец Борис Годунов взялся за более разумные меры. Послано было разыскивать по разным областям, нет ли где хлебных запасов. В некоторых южных областях, не пострадавших от неурожаев, нашлись склады хлеба. Его привозили в Москву и продавали за половинную цену, а бедным, сиротам, вдовам и немцам раздавали даром. Отыскивали бессовестных злоумышленников, которые скрывали у себя запасы хлеба, чтобы продать его, когда цена его еще возрастет; у таких хлеб отбирали и продавали по дешевой цене. Наконец, чтобы дать бедному рабочему люду заработок и предупредить насколько можно усиление нищенства и смуты в Москве, Годунов задумал соорудить разные большие постройки. В Кремле, где стояли хоромы Грозного, построены были новые большие каменные палаты. В это же время сооружена была высокая колокольня Ивана Великого.

Все эти меры и заботы Бориса Годунова не могли остановить общего бедствия: слишком уж велико было оно!.. Всех голодающих не под силу было прокормить царю, всех обиженных не мог он защитить. Во время голода господа выгоняли от себя целыми толпами холопов, которых не могли содержать. Этот бесприютный, склонный к смуте бродячий люд вместе с беглыми крестьянами уходил в Северскую украйну (нынешние Черниговская, Курская и Орловская губернии). Сюда скоплялось все больше и больше недовольного, озлобленного люда, отбившегося от мирного труда. От разбойничьих шаек не было проезду не только в глухих местах, но и по большим дорогам, даже и под самою Москвой. Атаман одной многочисленной разбойничьей шайки Хлопко Косолап задумал даже сделать дерзкий набег на столицу. Пришлось выслать против разбойников целое войско, и под Москвой произошло настоящее сражение. Разбойники бились отчаянно; царский воевода пал в сражении, но все же воины осилили; полумертвый Хлопко был схвачен; разбойников, думавших бежать снова на украйну, ловили и вешали... Но в Северской украйне их было множество, и любой дерзкий проходимец мог навербовать себе здесь целые полчища лихих людей, готовых ради корысти на всякое дело. Среди этого бесшабашного, гулящего люда уже ходила молва о том, что в Польше явился царевич Дмитрий, который намерен воевать за свое отцовское наследие с Борисом. Смута, которую всеми силами желал предотвратить Годунов, всё же начиналась...