Максим Грек
— знаменитый деятель русского просвещения. Род., по предположениям, ок. 1480 г. в Арте (в Албании), в семье высокопоставленной и образованной. Еще юношей Максим для довершения образования отправился в Италию, где занимался изучением древних языков, церковной и философской литературы; здесь он сблизился с видными деятелями эпохи Возрождения, сошелся с известным издателем классиков венецианским типографом Альдом Мануцием, был учеником Иоанна Ласкариса. Глубокое впечатление произвели на него проповеди Саванаролы, под влиянием которого окончательно определились стойкий нравственный характер Максима, его религиозно-аскетический идеал и дальнейшая судьба. По возвращении из Италии, около 1507 г., он постригся в афонском Ватопедском м-ре, богатая библиотека которого послужила для него новым источником знаний. В 1515 г. протом афонским получена была от вел. кн. Василия Ивановича просьба прислать в Москву на время ватопедского старца Савву, переводчика. За дряхлостью Саввы братия решила отправить Максима. Он не знал еще русского языка, но монахи считали его незаменимым ходатаем своим перед Москвой и выражали в послании к великому князю надежду, что Максим благодаря своим познаниям и способностям "и русскому языку борзо навыкнет". В Москве Максим был принят великим князем и митрополитом с большим почетом. Первый труд его - перевод толковой Псалтири, сделанный при помощи русских толмачей и писцов, — заслужил торжественное одобрение духовенства и "сугубую мзду" князя; но домой по окончании труда, несмотря на просьбы Максима, отпустили только его спутников. Максим продолжал трудиться над переводами, сделал опись книгам богатой великокняжеской библиотеки, исправлял по поручению князя богослужебные книги — Триодь, Часослов, праздничную Минею, Апостол.
Максим Грек
Оставаться келейным книжником в среде тогдашней русской жизни человек таких познаний и религиозных воззрений, как Максим, не мог, и столкновение его с новой средой — при всем благочестии обеих сторон — было неизбежно. Многообразные "нестроения" московского быта, резко противоречившие христианскому идеалу Максима, настойчиво вызывали его обличения, а кружок русских людей, уже дошедших до понимания этих нестроений, видел в нем учителя, преклоняясь перед его нравственным и научным авторитетом. Обрядовое благочестие, грубое распутство и лихоимство, глубокое невежество и суеверие, усугубляемое широким распространением апокрифической литературы, нашли в Максиме горячего обличителя. В вопросе о монастырских вотчинах, разделявшем все русское духовенство на два враждебных лагеря, он естественно явился деятельным сторонником воззрений Нила Сорского и "заволжских старцев" (см.) и более опасным противником для "иосифлян" (см.), чем ставший его горячим поклонником Вассиан Косой (см.). Близость с Baccиaном и опальным боярином Берсенем Беклемишевым, враждебность митрополита Даниила (см.), сношения с явным врагом России турецким послом Скиндером и резкое неодобрение намерения вел. князя развестись с женой решили судьбу Максима. Следственное дело по политическим преступлениям Берсеня и Феодора Жареного послужило для врагов Максима удобным поводом отделаться от него. В апреле и мае 1525 г. открылся ряд соборов, судивших Максима (запись сохранилась только об одном). Виновность Максима выводилась из его книжных исправлений, его обличительной литературной деятельности, его канонических и догматических мнений. Мысль его о неудовлетворительности славянских переводов богослужебных книг была признана ересью; подтверждением обвинения послужили найденные в его переводах отступления от текста, вполне объяснимые описками писцов и его недостаточным знакомством с русским языком. Слова Максима, что сидение Христа одесную Отца есть лишь минувшее, а не предвечное, с точки зрения православного вероучения, имеют действительно характер еретический, но они объясняются тем, что Максим не понимал разницы между формами "сел" и "сидел". Проповедь Максима о безусловной иноческой нестяжательности была принята за хуление всех русских подвижников, допускавших для своих монастырей владение вотчинами. Наконец, Максим сам признал на соборе, что сомневается в автокефальности русской церкви. Суровым приговором пристрастного собора, утвержденным враждебно настроенным против Максима вел. князем, он был сослан в Волоколамский (т. е. "иосифлянский") монастырь, где заключен в темницу, "обращения ради и покаяния и исправления", с строгим запретом сочинять и с кем-либо переписываться. Положение Максима, окруженного клевретами Даниила, было невыносимо тягостно не только в нравственном, но и в физическом отношении. Поведение его в монастыре, раздражавшее митрополита, вновь обнаружившиеся ошибки в переводах (особенно в житии пресв. Богородицы, Метафраста) — ошибки, на которых Максим, по недоразумению, даже настаивал — и старое подозрение в государственных преступлениях, которое на первом соборе по соображениям политическим не нашли удобным выставить, но которое теперь, со смертью Скиндера, вышло наружу и, может быть, подтвердилось — все это послужило в 1531 г. поводом к вызову Максима на новый соборный суд. Усталый и измученный жестоким заключением, Максим оставил прежний прием защиты — ссылку на ученые доводы, и ограничился заявлениями, что все ошибки — дело не его, а переписчика. Упав духом, он признал себя виновным в "неких малых описях", происшедших не от ереси или лукавства, а случайно, по забвению, по скорости, или, наконец, по излишнему винопитию. Но унижение Максима не удовлетворило оскорбленного самолюбия митрополита, открыто сводившего на соборе личные счеты с подсудимым, и не смягчило его судей: собор отлучил Максима от причащения св. Таин и в оковах отправил его в заточение в тверской Отрочь монастырь. Здесь Максим провел более двадцати лет. Об освобождении его и отпущении на родину тщетно просили и святогорская братия, и патриархи Антиохийский и Константинопольский от имени целого собора и патриарха Иерусалимского. Безуспешны были также просьбы самого Максима, обращенные к Иоанну IV ("Сочинения" Максима, ч. II, 316-318, 376-379) и митрополиту Макарию, который отвечал ему: "узы твоя целуем, яко единого от святых, пособити же тебе не можем". Причина, по которой Москва так упорно задерживала Максима, была ему ясно указана еще за тридцать лет перед тем казненным потом Берсенем: Москва боялась его разоблачений, и заступничество патриархов, свидетельствуя о его высоком авторитете за границей, могло ему в этом смысле лишь повредить. В последние годы участь Максима была несколько смягчена: ему разрешили посещать церковь и приобщаться св. Таин, а в 1553 г., по ходатайству некоторых бояр и троицкого игумена Артемия, он был переведен на житие в Троицкую лавру. В том же году царь, отправляясь по обету в Кириллов монастырь на богомолье, посетил Максима, который в беседе с царем посоветовал ему заменить обет богомолья более богоугодным делом — заботой о семьях павших под Казанью воинов. В 1554 г. его приглашали на собор по делу о ереси Башкина, но он отказался, боясь, что и его примешают к этому делу. В 1556 г. он умер.
Сочинения Максима Грека, не считая грамматических заметок, построены по общему типу обличения и распадаются на три больших отдела: I. экзегетические, II. полемико-богословские — против латинян, лютеран, магометан, иудеев (жидовствующих), армян и язычников ("еллинские прелести"), и III. нравственно-обличительные. Последние имеют особенно важный исторический интерес; отрицательные явления тогдашней жизни — от лихоимства властей до половой распущенности, от веры в астрологию до ростовщичества — нашли в Максиме убежденного противника. Уважение, которым Максим пользовался у лучших современников, свидетельствует о том, что значение его сознавалось и в его время. У него находили и книжное поучение, и нравственный совет, и из кельи его вышло немало учеников, между которыми достаточно назвать князя Курбского, инока Зиновия Отенского, Германа, архиепископа Казанского. Многие мысли Максима легли в основание постановлений Стоглавого собора: таковы главы об исправлении книг, о призрении бедных, об общественных пороках, о любостяжании духовенства; лишь в вопросе о монастырских вотчинах собор принял сторону иосифлян. Несмотря на то, что Максим усвоил лишь одну сторону гуманистического образования — приемы филологической критики — и остался чужд содержанию гуманизма, он явился в истории древнерусского образования "первым посредствующим звеном, которое соединило старую русскую письменность с западной научной школой" (Пыпин). "Сочинения преподобного Максима Грека" изданы при Казанской дух. акд. в 1859-62 г.; сюда не вошли несколько сочинений, напечатанных ранее в "Скрижали" (1656), в "Церковной истории" митрополита Платона, в "Ж. М. Н. пр." (1834), в "Москвитянине" (1842), в "Опис. рукоп. Румянцевского муз." (CCLIV, 369). Ср. Иконников, "Максим Грек" (Киев, 1865-66,); Пыпин, "Вопросы древнерусской письмен." ("Вест. Евр.", 1894, VII); Жмакин, "Митрополит Даниил и его сочинения" (Москва, 1881); Нелидов, "Максим Грек" (в сборнике "Десять чтений по литературе", Москва, 1895); митроп. Евгений (предположительно), "Историческое известие о Максиме Греке" ("Вест. Евр.", 1813, ноябрь, №№ 21 и 22); Филарет (Черниговский), статья в "Москвитянине" (1842, № 11); Горский, "Максим Грек святогорец" ("Приб. к тв. св. отцов" в рус. пер., Москва, 1859, ч. XVIII); "О трудах Максима Грека" ("Журн. Мин. нар. просв." 1834 г., ч. III); Нильский, "Максим Грек как исповедник просвещения" ("Христианское чтение", 1862, март); "Судное дело Максима Грека и Вассиана Патрикеева" и "Прение митр. Даниила с иноком Максимом" ("Чтения в Общ. ист. и древ. рос.", Москва, 1847, №№ 7 и 9).
А. Горнфельд.
Энциклопедия Брокгауз-Ефрон
