После позорного Брестского мира и за пределами захваченной немцами территории стояло много вопросов, в том числе вопрос уточнения демаркационной линии, судьба вооружения, доставленного для русской армии союзниками в районах Мурманска и Архангельска, судьба чешских, сербских и других добровольческих формирований на территории России и, наконец, судьба Балтийского и Черноморского военных флотов.

По договору большевиков с немцами, последние занимали Финляндию и Прибалтику. В условиях скованного льдом Финского залива, судьба русского Балтийского флота казалась решенной, и немцы считали его своим трофеем. 5 марта германская эскадра заняла Аландские острова. Через месяц была занята передовая база русского флота в Ганге.

Алексей Михайлович Щастный

Еще раньше немцы начали наступление на Ревель и теперь быстро достигли того, что им не удалось во время Моонзундской операции в августе-сентябре 1917 года. 25 февраля Ревель был занят ими. Угроза флоту заставила Центробалт пойти навстречу командующему флотом контр-адмиралу Алексею Щастному, и он сумел вывести отряд крейсеров с транспортом из Ревеля в Гельсингфорс в тот момент, когда немцы уже устанавливали свои орудия на набережной.

По собственной инициативе, следуя традициям русского флота, адмирал Щастный приказал взорвать береговые батареи на островах Норген и Вульф, закрывавшие подступы к Ревелю с моря.

Но сосредоточенному в Гельсингфорсе флоту теперь начали угрожать немцы, высадившиеся в Ганге. Уже после подписания Брест-Литовского договора, Щастный телеграфировал в Москву: «...необходимо срочное вмешательство Центральной власти в действия немцев и получение указаний, как быть с флотом в Гельсингфорсе»[1].

Но большевицкая власть не давала никаких указаний, ибо, только что получив «передышку», она готова была пожертвовать и Балтийским флотом ради собственного спасения. Только через три дня, 6 марта, после настойчивых требований командующего, Центробалт, видя безвыходность положения, окончательно согласился вести флот из Гельсингфорса в Кронштадт, спасая его от немецкого захвата. За исключением подводных лодок передовой базы и нескольких судов, не имевших ни хода, ни полных команд, адмиралу Щастному с огромными трудностями удалось провести весь, немалый тогда, Балтийский флот в Кронштадт. Всего было спасено 211 кораблей и транспортов.

Алексей Щастный. Видефильм

Колоссальной заслуги контр-адмирала Щастного не мог отрицать и Троцкий. На заседании революционного трибунала 18 июня 1918 года, выступая в качестве «свидетеля» по делу судимого командующего Балтийским флотом, председатель Высшего военного совета показал:

«Я впервые увидел гражданина Щастного на заседании Высшего военного совета в конце апреля после искусного и энергичного проведения Щастным нашего флота из Гельсингфорса в Кронштадт»[2].

Контр-адмирал Щастный был большой русский патриот, глубоко переживавший позор Брестской капитуляции перед немцами. И после спасения флота из занимаемых немцами без боя Ревеля и Гельсингфорса он не мог, как не мог раньше генерал Духонин, вступить в переговоры с немцами. Он отказался от навязываемой ему партией роли, ибо ему было заранее известно, что он должен будет сдавать русские форты вокруг Кронштадта и, весьма вероятно, также корабли только что спасенного им Балтийского флота.

Из объяснений Троцкого на заседании ревтрибунала, становится совершенно ясным, что Щастный насколько мог уклонялся от предписываемых ему капитулянтских переговоров с немцами. Троцкий очень глухо, однако достаточно ясно, говорит о заранее известных ему немецких условиях, подписать которые предписывалось Щастному. Описывая то же заседание Высшего военного совета в конце апреля, на которое был вызван Щастный, Троцкий обвиняет командующего флотом в том, что «когда на заседании ВВС выдвигались определенные предложения с целью упорядочить международные отношения Балтийского флота, выяснив прежде всего вопрос демаркационной линии, Щастный отбрасывал эти предложения»[3].

Что же могло скрываться за словами «международные отношения Балтийского флота»? Эта в высшей степени странная формулировка Троцкого о флоте дополняется упорным требованием Щастному установить какую-то «демаркационную линию», которая явно не соответствовала официальным границам, проведенным немцами в Бресте.

Вопрос о так называемой демаркационной линии был, в частности, вопросом о сдаче немцам и финнам форта «Ино», являвшегося вместе с фортами «Красная горка» и «Серая лошадь» узлом последней оборонительной позиции на непосредственных подступах к Кронштадту и Петрограду. Сдать форт Ино – ключевой пункт этой последней позиции немцам, после сдачи Гангута, Ревеля и портландской позиции, было для Щастного слишком много.

«На вопрос Щастного о судьбе этого форта, – рассказывает дальше Троцкий о дискуссии по поводу судьбы форта Ино на Высшем военном совете, – я ответил Щастному, что в этом частном вопросе морское командование должно согласовываться с нашей общей политикой»[4].

Иначе говоря, Троцкий требовал, чтобы и в вопросе последней оборонительной линии, защищавшей Петроград, морское командование исполнило капитулянтские обязательства большевиков перед немцами.

Когда финны совместно с немцами подошли к форту, Щастный пытался его защищать и послал к Ино отряд адмирала Зеленого в составе крейсера «Олег» и др. судов. Убедившись, что на суше со стороны Петрограда никакой обороны не ведется, Щастный на свой страх и риск приказал взорвать этот форт, могущий стать теперь базой для удара со стороны Карельского перешейка по Кронштадту и Петрограду. 14 мая 1918 года форт был взорван контр-адмиралом Зеленым. Этот шаг, в связи с переговорами с немцами, Троцкий назвал «несвоевременным»[5].

Актом взрыва Щастный нарушил требование Высшего военного совета от 25 апреля 1918 года о вступлении в переговоры с немцами о «демаркационной линии», – формула, которая прикрывала требования о сдаче форта.

Но нежелание вступать в переговоры с немцами о передаче им форта Ино и, видимо, о разоружении флота была только половиной вины контр-адмирала Щастного. Вызванный в Москву Щастный вез с собой разоблачающие большевиков документы о соглашении с немцами относительно Балтийского флота. Троцкий не сообщает содержания этих бумаг, но, по его словам, вина Щастного заключалась и в том, что он «не обмолвился о лежащих в его портфеле документах, которые должны были свидетельствовать о тайной связи советской власти с немецким штабом»[6].

После ознакомления с материалами германского министерства иностранных дел не кажется невероятным, что отношения большевиков с немецким штабом и в этом вопросе соответствовали получаемым субсидиям. Документы, попавшие в руки Щастного, видимо через левых эсеров, а быть может и просто предъявленные немецким командованием в качестве прав на форт Ино, не были никогда опубликованы и о них известно лишь со слов Троцкого. Но то обстоятельство, что тайна отношений с немцами была раскрыта контр-адмиралом Щастным, послужила главной причиной его гибели. Он был расстрелян (отрядом китайских «интернационалистов») 21 июня 1918 года. Характерно, что 9 июня 1918 года генерал Людендорф отправил резкий меморандум германскому государственному секретарю, где, касаясь вопросов военных складов на Мурманской ж. д., чешских, сербских и др. добровольцев, а также судов флота, потребовал «строгого и беспощадного обращения» с большевистским правительством, которое, по словам немецкого генерала, «существует по нашей милости»[7].

Несколько иначе сложилась судьба Черноморского флота. Севастополь, порты Кавказского побережья – все базы флота – Ленин уступил немцам. Лучшая часть флота ушла в конце апреля из Севастополя в Новороссийск. На юг был послан один из видных кронштадтцев, мичман Ильин (Раскольников), который вел, вероятно на свой страх, двойную игру. На требование немцев, ссылавшихся на § 5 Брест-Литовского договора, возвратить ушедшую часть флота в Севастополь, Раскольников официально соглашался, но на деле поощрял эсеровское большинство черноморских моряков в их намерении лучше утопить флот в Новороссийске, чем сдать его немцам. Ленин через Чичерина («Известия» от 22 июня 1918 года) соглашался с возвращением флота немцам, но в то же время секретным шифром послал телеграмму Раскольникову, где выражал свое согласие с требованием эсеров. Эта двойственная политика и сказалась на судьбе флота: часть его – один новейший линкор и 9 современных эсминцев были потоплены своими, в основном эсеровскими, командами, а другая часть – один новейший линкор и 6 эсминцев вернулась в Севастополь, уже занятый немцами, и сдалась им вместе с остававшимся там кораблями.

27 августа 1918 года, при обмене секретными нотами между германским и советским правительствами относительно оставшихся кораблей, было признано, что корабли могут быть использованы немцами «для военных целей... в случае необходимости»[8].

Так, после четырехлетней бесплодной борьбы Германия и Турция, благодаря поддержке большевицкой власти, получили абсолютное господство на Черном море.