Христианство и Возрождение были двумя основными моментами, своеобразно определившими главные особенности цивилизации Европы. В России этим моментам соответствуют эпохи Святого Владимира и Петра Великого.
«Возрождение» подготовлялось у нас с конца XVI в., прояснилось в XVII в. и в конце этого века выдвинуло немало видных деятелей. Один из них тяготеют к старому (например, Стефан Яворский, св. Димитрий Ростовский), – другие стоят на самом переломе к новому (царевна Софья), – наконец, найдутся и такие (например, Феофан Прокопович), которые станут решительно за жизнь новую. Все названные деятели сложились, более или менее, самостоятельно, – эпоха Петра нашла их уже, вполне готовыми, так как они сложились под теми же влияниями, что и он сам; они – отчасти его предшественники, затем союзники и, наконец, ученики.
Петр I. Портрет кисти П. Делароша, 1838
«Учениками» – они, старшие предшественники Преобразователя, сделались потому, что были покорены его могучей «личностью»: он самовластно забрал в свои руки историческое дело реформы, – и закономерное течение истории, величественно-медленное, направил по искусственному руслу, ускорил это течение, придал ему тревожный, нервный ход... В этом была историческая заслуга Петра перед русской историей, – в этом была отчасти и его вина перед отечеством.
Прорубив «окно» в Европу, он установил непосредственные сношения с Западом. Этому способствовало, прежде всего, сближение с иностранцами Немецкой слободы, а затем путешествия за границу (1697-1698 и 1716-1717), где он воочию убедился в превосходстве западной жизни и имел возможность свести знакомство со многими выдающимися людьми. Особенное значение для русского просвещения имели сношения Петра с Лейбницем и Вольфом. По совету первого Петр решил открыть в Петербурге академию; по совету второго – университет и гимназию.
Отныне посредничество юго-западной Руси в деле усвоения Великороссией западных начал сделалось излишним. Такое непосредственное прикосновение русской жизни к западноевропейской должно было отнять и, действительно, отняло у нашего сближения с чужой культурой характер той постепенности, которая является лучшей гарантией прочности прогресса, с равноправным развитием своего родного и чужого-заимствованного, с равномерным ростом всего общества сверху донизу. Вследствие этого, между «новым» обществом и народом на первых порах только усилился разрыв, который был еще незначителен в XVII веке, когда посредниками между Россией и Западом были южноруссы, постепенно сближавшие все слои русского общества с чужой культурой. Рванувшись вперед, интеллигенция русская потеряла совершенно опору в народе; такое культурное одиночество сделало ее в будущем необеспеченной от исторических случайностей всякого рода.
Петр смотрел на себя, как на «слугу» отечества. Он заявлял открыто, что Запад был нужен России на несколько десятков лет, чтобы затеи повернуться к нему спиною. Петр знал цену русскому народу и знал его от дворца до рыбачьей хаты... Ни этого сознания своих отношений к отечеству, ни умения пользоваться Западом, ни понимания народа не было у его наследников. Вот почему весь XVIII век представит нам картину какого-то грустного разлада между «верхами» и «низами» русского общества – картину какого-то недоразумения, которое лишь к концу века стало разбиваться...
Русское общество, под влиянием реформы Петра, довольно резко меняет свой состав. Если «новые» люди, – мелкое служилое дворянство, и даже совсем «подлые» люди стали еще при Грозном играть историческую роль, то Смутное время было той эпохой, когда их деятельность нашла себе простор и свободу. Петр Великий помог им одержать полную победу – с его времени первое место занимает у нас служилое дворянство и чиновничество, укрепленное Табелью о рангах. Это новое общество сложилось около двора, в Петербурге, который и сделался средоточием всей тогдашней культурной жизни России.
На судьбе его повторилась, в сущности, история всей петровской реформы. Созданный в ответ на вековые стремления России пробиться к морю, город Петра был «закономерным явлением», сделавшись «окном», откуда свободно лилась на всю Россию новая жизнь... Конечно, в этой жизни много было поучительного и для человека с серьезными запросами, и для деревенского Митрофана. Но в ней слишком много свободы дано было «случайным влияниям», – иноземным воздействиям и произволу личности, что особенно заметно сказалось вскоре после Петра, когда наскоро сложенная им «машина» государства попала в руки неумелых «машинистов».
Эта «случайность» положила густые тени на все великое дело реформы... Но каковы бы ни были эти «случайные» результаты его дела, и сам царь повинен во многом, что прилипло к его реформе впоследствии, что исказило ее даже в существенных чертах.
