Вопрос о престолонаследии и борьба вигов и тори в Англии

Анна, королева английская

Несмотря на эту естественность и необходимость мира, он стал благодаря борьбе партий предметом злых нареканий в Англии. Это нарекание шло от вигов, потому что мир был заключен ториями. Раздражение по вопросу о прекращении или продолжении войны за Испанское наследство усиливалось тем, что в связи с этим вопросом, как уже было сказано, находился другой важнейший вопрос об Английском наследстве, – вопрос о том, кто будет преемником Анны, близкая смерть которой была несомненна. Мы видели, что было утверждено протестантское наследство, т. е. в случае смерти бездетной Анны престол переходил к курфюрсту Ганноверскому, потомку Елизаветы Пфальцской, дочери Якова I Стюарта; но, несмотря на это постановление, и кроме католиков было много людей, которые были против такого престолонаследия. Постановление о Ганноверском наследстве было делом, следствием революции, а мы знаем, как враждебно англичане относились к революции, как боялись нарушением установленного порядка – законного преемства – подвергнуть страну новым смутам и переменам.

Удаление Стюартов являлось только необходимостью для охранения национальной Церкви, для избежания папского ига. Но неужели при вступлении на престол сына Якова II нельзя получить достаточных гарантий в пользу национальной Церкви? А если можно, то для чего нарушать законное преемство, подвергать страну смутам, служить революции? Сюда присоединялся страх снова получить короля-иностранца, чужого; человека для Англии, немецкого владельца, который будет непременно втягивать Англию в континентальные дела. Характер Вильгельма III и его холодные отношения к Англии и англичанам, его постоянное обращение внимания на голландские интересы, разумеется, не могли помирить англичан с мыслью о подобном же чужом короле. Другие стояли твердо за протестантское наследство: они не хотели слышать о Стюартах не потому только, что Стюарты как католики грозили национальной Церкви, но и потому, что Стюарты постоянно грозили английской конституции; король-иностранец был им менее опасен именно потому, что не мог сближаться с англичанами, приобретать расположение многих; народное удаление и холодность к иностранцу для ревнителей свободы служили лучшими гарантиями против усиления королевской власти. Так установлялись взгляды на будущее Англии в двух противоположных лагерях.

Но было много людей, которые находились в середине, которые или не были способны к решению подобных вопросов и оставались равнодушны к ним, будучи готовы пристать к той стороне, на которой будет успех, или не могли успокоиться на том или другом решении. К числу таких людей могли принадлежать в Англии описываемого времени люди самые видные, даровитые. Чтоб быть решительным приверженцем Ганноверского наследства или Стюартов, нужно было человеку иметь сильное чувство, сильную привязанность к одному и сильную вражду к другому. Только такое чувство могло заставить решительного вига отрицать в Стюартах всякую способность к уступке национальным требованиям, видеть в сыне Якова II непримиримого врага парламентской формы и Англиканской Церкви; такое же сильное чувство привязанности и вражды могло заставить человека из противоположного лагеря решительно действовать против ганноверского курфюрста в пользу Якова III. Но люди, которые спокойно относились к делу, не могли решить для себя вопрос о том, при ком будет лучше Англии, при короле из Стюартов или из ганноверского дома, и решали его по личным отношениям, рассчитывали, при ком будет лучше для них самих; некоторые же, видя, что при положении партий и массы народонаселения нет возможности решить, на чьей стороне будет успех, старались для соблюдения своих интересов войти в соглашение с обеими сторонами, заискивали и в Ганновере, и у претендента Якова III. Они могли думать, что обязаны служить Англии, не обращая большого внимания на лиц, которые будут в ней царствовать, ибо права этих лиц не уяснены.

Это неуяснение прав производило смуту, колебание, шатание, перелетство, какое было у нас в России в Смутное время, когда не знали, кто был прав: царь ли Василий Шуйский, неизвестно каким образом вступивший на престол, или тот, кто называл себя царем Димитрием, и потому некоторые считали себя вправе перелетать из Москвы в Тушино и обратно, смотря по тому, где лучше. К английским перелетам описываемого времени принадлежал и знаменитый Марльборо, постоянно тяготившийся вопросом о престолонаследии и борьбою партий, мешавшею ему действовать. В 1713 году он писал курфюрсту Ганноверскому о своей готовности жертвовать имением и жизнию на службе ему и в том же году уверял агента Якова III, что скорее отрубит себе руки, чем сделает что-нибудь против королевского дела.

Падение Оксфорда и Болингброка

Виги вопили против Утрехтского мира, потому что он сближал Англию с Франциею, поправлял дела Людовика XIV, представителя неограниченной монархии, покровителя Стюартов, которые с его помощию хотели уничтожить парламентскую форму и ввести католицизм в Англии. Виги вопили против главы министерства, лорда-казначея Оксфорда и министра иностранных дел Болингброка как виновников постыдного мира. Мир не был постыден; Оксфорд и Болингброк не были изменниками, не продали ни чести, ни выгод Англии; но против них легко было кричать, легко обвинять во всем, потому что оба не пользовались чистою репутациею, никто не мог назвать их честными, крепкими в своих убеждениях людьми. За Оксфордом нельзя было признать и отличных способностей, это был человек, тратившийся на мелкие средства, мелкие интриги, совершенно отдавшийся злобе дня, хотевший плыть по ветру, ждать, чем разрешится смута, имевший в виду одно: чтобы при каком бы то ни было решении не потерять своих выгод, поэтому не способный ни к какому решительному действию, когда, по его мнению, было еще рано действовать, отделывавшийся от нетерпеливых людей словами: «Не беспокойтесь, все пойдет хорошо», заслуживший даже от друзей своих название величайшего кормителя завтраками в мире.

У Болингброка никто не мог отнять блестящих способностей, но никто не мог назвать его человеком нравственным. Этот ревностный теперь тори отличался вольнодумством, отвергая в жизни нравственные начала, как в сочинениях своих старался подкопаться под основу нравственности – христианство. Он хотел быть Алкивиадом нового времени, человеком удовольствий и человеком труда в одно и то же время: проводил одну ночь в самом сильном разгуле, а следующую проводил за изготовлением дипломатической бумаги, от которой зависела судьба Европы; то говорил громоносную речь в парламенте, то нашептывал нежности какой-нибудь красавице. Но среди такого ревностного служения двум господам он терял всякое достоинство, всякую правду, всякое соответствие между словом и делом своим. Виги имели право предполагать, что Оксфорд и Болингброк ведут интригу в пользу Стюартов, и Утрехтский мир служит им для этого мостом. Действительно, еще в 1710 году Оксфорд сносился с маршалом Бервиком, побочным братом претендента, насчет восстановления Стюартов с гарантиями для Английской Церкви и свободы. Но это было только на всякий случай: Оксфорд не имел ничего и против ганноверского курфюрста в случае успеха, только в успехе он не был уверен, и потому дожидался, не желая содействовать успеху той или другой стороны, из страха рисковать.

Роберт Гарлей, граф Оксфорд

Болингброк, отличаясь другим характером, неугомонною деятельностью, хотел быть во главе движения в пользу одной из сторон и выбрал Стюартов; при этом он вовсе не руководился обычным побуждением, заставлявшим других англичан действовать в пользу Якова III: преданностью к законной династии, уважением к божественному праву; он вовсе не имел этих побуждений, но зато вовсе не имел и тех побуждений, которые заставляли других требовать ганноверского курфюрста, не имел горячей преданности политическим правам английского народа и протестантскому исповеданию. Болингброк руководился своими определившимися уже отношениями к партиям, своею привязанностью к Франции, расчетом, что партия Стюартов сильнее ганноверской. В 1713 году один из самых ревностных приверженцев последней говорил ганноверскому посланнику: «Большая часть провинциального дворянства скорее против нас, чем за нас, и если дела пойдут все так же, как теперь, то курфюрст не получит английской короны, разве явится с войском». На площадях народ с громкими криками одобрения жег вместе фигуры дьявола, папы и претендента (Якова III), и между тем большинство народных представителей в палате общин вовсе не было за ганноверскую династию, которая считала более приверженцев в палате лордов. Это последнее обстоятельство также объясняет поведение Болингброка, который в самом начале стал на стороне тори, желая быть здесь на первом плане, тогда как между вигами он должен был со многими считаться. Если бы Яков III был способен последовать примеру Генриха IV французского – переменить веру, – то успех его был бы несомненен.

В начале 1714 года Оксфорд дал знать претенденту, что если он хочет обеспечить себе английский трон, то должен скрыть, что исповедует католицизм, или торжественно приступить к Англиканской Церкви; но пока он будет оставаться католиком, королева ничего не может для него сделать. Болингброк выразился в том же смысле; он говорил, что если курфюрст Ганноверский вступит когда-нибудь на английский престол, то виноват в этом будет претендент, отказавшись от поступка, совершенно необходимого для привлечения сердец народа и отстранения всех опасений. Даже вожди католической партии в Англии советовали претенденту то же самое. Но Яков, как писал в манифесте своим приверженцам, не хотел ни притворяться, ни переменять веры.

Это решение должно было иметь влияние на разрыв между главами английского министерства. Не надеясь на верный успех дела Якова, когда последний оставался католиком, Оксфорд продолжал находиться в выжидательном положении, а Болингброк хотел действовать и, видя, что от лорда-казначея нельзя ничего добиться в пользу своего дела, решился вытеснить его из министерства. Он сделал это посредством придворной интриги, которую вела та же леди Мешем; претендент дал знать королеве о своем желании, чтоб лорд-казначей был удален, и в конце июля 1714 года Оксфорд вышел из министерства. Вся власть перешла теперь в руки Болингброка, который поспешил заняться составлением министерства из решительных якобитов, т. е. приверженцев претендента Якова III. Но эти приготовления к торжеству Стюартов были вдруг остановлены тяжкою болезнию и смертию королевы Анны, последовавшею 1 августа 1714 года. Болингброк был поражен этою нечаянностью, а с ним и все сочувствующие Якову III; их было много, но у них был один вождь, Болингброк, который должен был действовать за всех; в этом состояла слабость партии, тогда как вожди вигов, хотя и не могли соперничать в блеске талантов с Болингброком, но их было несколько, и при умении действовать дружно в опасное время их успех был обеспечен.

Генри Сент-Джон, виконт Болингброк

Болингброк не счел возможным провозгласить Якова III в минуту смерти Анны, а виги провозгласили Георга I Ганноверского, и это провозглашение было с восторгом принято народом, быть может, потому только, что было единственное. Новый король назначил людей, которые должны были управлять Англиею до его приезда, и между этими именами не было герцога Марльборо. Георг I был хороший человек, но не имел никаких сколько-нибудь выдающихся способностей; у него не было никакой представительности; дикий, угловатый, некрасивый, он производил неприятное впечатление на толпу; люди образованные отталкивались его необразованностию, совершенным равнодушием к науке и искусству; люди государственные жаловались на его упрямство и узость взгляда; на английском престоле он остался небольшим немецким владельцем – и не мудрено: ему уже было 54 года, когда он сделался английским королем; он уже окреп в немецких привычках и не знал ни слова по-английски. Эти обстоятельства еще более усиливали его неловкость и нерасположение к нему англичан. Как обыкновенно бывает с людьми вроде Георга I, он боялся умных и знающих людей, окружал себя людьми мелких способностей, среди которых ему было свободно, которые не стесняли его своим превосходством.

Георг, естественно, составил свой кабинет из вигов, и первым министром считался лорд Тауншенд, человек честный, но незначительных способностей, С Марльборо обходились очень почтительно, он носил титул генерал-капитана, т. е. главного начальника всей британской армии, но не имел никакого значения в управлении; даже места в войске он должен был выпрашивать через других, причем прибавлял: «Не говорите, что это для меня, ибо когда я прошу, то наверно мне откажут». И генерал-капитан британской армии продолжает сноситься с претендентом, посылает ему деньги. Кавалер святого Георгия, как обыкновенно называли претендента, узнав о смерти сестры, поспешил было приехать из Лотарингии в Версаль, но здесь получил вежливое внушение оставить французские пределы. Скоро, впрочем, из Англии начали приходить благоприятные для него вести. Торжествующие виги не хотели оставить в покое своих противников, требовали суда и наказания дурным советникам покойной королевы. Болингброк убежал из Англии к претенденту и стал его министром. Оксфорд был заключен в крепость. Это преследование заставило тори защищаться; в разных местах вспыхнули восстания.

Из Шотландии претендент получил горячие приглашения приехать; английские друзья писали ему, что у них из десяти человек девять против короля Георга, но для начатия дела в пользу короля Якова требовали, чтоб Франция прислала им три или четыре тысячи войска, денег, оружия. Министры Людовика XIV отвечали, что не могут нарушить мира с Англиею отправлением войска против существующего в ней правительства, но дадут тайную помощь деньгами, оружием; Людовик, не имея сам денег, заставил мадридский двор дать претенденту 1200 000 франков, снарядил корабль, собрал офицеров, приготовил оружия на 10 000 человек. Такая помощь не могла остаться тайною, и дело шло к открытой войне между Англиею и Франциею. Понятно, что Людовику хотелось блестящим делом восстановления Стюартов, которые, разумеется, должны были чем-нибудь вознаградить его за помощь, смыть бесчестие последней войны; но эта новая война была ли по силам Франции?