Марат, Жан-Поль

Марат до Великой Французской революции 

(Jean-Paul Marat, 1744-1793) — французский революционер; родился в Швейцарии, получил хорошее образование в доме отца, довольно известного врача. Потеряв родителей, он снискивал пропитание уроками и врачебной практикой, переезжая из города в город. Марат более 10 лет прожил в Англии и Голландии и выступил здесь с рядом книг и брошюр, создавших ему многочисленных врагов страстностью тона и резкими нападками на авторитеты. В 1773 году Марат издал книгу: «О человеке или принципы влияния души на тело и тела на душу», вовлекшую его в полемику с Вольтером, а затем – революционную брошюру «Цепи рабства». Его тогдашние естественнонаучные труды полны  неимоверно высокомерными отзывами о таких ученых как Ньютон, д'Аламбер, Лавуазье. В 1779–1787 Марат был врачом графа Артуа. В 1780 он представил на конкурс свой «План уголовного законодательства». Высказываясь в духе просветителей о правах низших классов, Марат в том числе проводит и мысль, что «никакой избыток не должен принадлежать кому-либо по праву, пока есть люди, нуждающиеся в насущном».

Жан-Поль Марат

 

Марат после начала революции

В 1789 Марат написал «Дар отечеству», «Перечень пороков английской конституции», составил проект установления конституционной монархии, а с началом великой французской революции стал издавать знаменитую газету «Друг народа», выходившую с 12 сентября 1789 по самый день смерти Марата, под разными названиями. Изобличая в ней врагов народа, Марат одинаково резко обрушивался на королевскую семью, министров и членов созданного революцией Национального собрания. «Друг народа» сильно помог распространению среди народа, особенно парижан, крайнего радикального революционного фанатизма; популярность его выразилась и во многих подделках под него. Одержимый тон газеты вызвал против Марата преследования. Одно время ему пришлось скрываться в подвалах. Раз он даже бежал в Англию — но эти гонения лишь сделали его ещё свирепее: он стал говорить о необходимости обновления общества казнями тысяч и сотен тысяч изменников. В конце 1791 Марат переселился в Лондон, где стал писать книгу: «Школа гражданина», но в апреле 1792 г. вернулся в Париж и с удвоенной энергией взялся за свою газету. Жирондисты требовали привлечь его к суду за подстрекательство к убийствам. Марат отвечал им страшной ненавистью, тем более, что опять его печатные станки стали уничтожать и опять ему пришлось прятаться по подвалам.

 

Марат и якобинский террор

Переворот десятого августа 1792 принёс ему власть и влияние. В этот день он распространил в городе плакат, в котором призывал убивать всех антиреволюционеров. Марат был избран в члены наблюдательного комитета коммуны и своей проповедью сильно содействовал сентябрьским убийствам; он же подписал и, вероятно, редактировал циркуляр комитета коммуны, в котором эти столичные убийства оправдывались, и народ призывали повторить их в провинции (потом Марат отрицал свое участие в этом и называл сентябрьские события "несчастными"). Избранный в конвент от Парижа, сделался главой монтаньяров и главной мишенью жирондистских ораторов. Жирондисты стали требовать предания Марата суду за опубликованное им, в качестве президента якобинцев, воззвание, в котором он заявлял, что внутри конвента таится контрреволюция. Несмотря на протесты Дантона, Марата 14 апреля 1793 привлекли к суду за проповедь роспуска собрания и призывы к убийству и грабежам. Однако 24 апреля 1793 революционный трибунал единогласно оправдал его, и Марат с триумфом вернулся в конвент.

 

Шарлотта Корде - девушка, убившая Марата

 

Теперь Марат задался планом уничтожить жирондистов; он был одним из главных вдохновителей их проскрипции. Сильно заболев от волнений, он не выходил из дома и с целью лечения постоянно принимал ванны. 13 июля 1793 дворянка-жирондистка Шарлотта Кордэ (принадлежавшая к роду потомков великого драматурга Корнеля) пришла в дом Марата якобы с целью сообщить ему список «врагов народа». Марат не постеснялся принять Шарлотту, сидя в ванне. Пока Марат записывал имена вымышленных «заговорщиков против республики», обещая вскоре отправить их всех на гильотину, Корде нанесла ему смертельный удар кинжалом.

16 июля 1793 тело убитого Марата было с большим торжеством похоронено в саду клуба кордельеров; сердце его вынули и поместили в зале заседаний этого клуба. На следующий день Шарлотта Корде после мужественного поведения на суде была казнена на гильотине. 21 сентября 1794 тело Марата было перенесено в Пантеон, но 8 вантоза III года вынесено из него; в тот же день золотая молодежь бросила бюст Марата в клоаку.

 

Смерть Марата. Картина Жака-Луи Давида

 

Ипполит Тэн о Марате

Лучшую психологическую и историческую характеристику Марата даёт в четвёртом томе своего «Происхождения современной Франции» незаслуженно забытый историк Ипполит Тэн. Ниже приводится слегка сокращённый и адаптированный отрывок этой характеристики:

Несоразмерность способностей и притязаний Марата

Между якобинцами три человека, Марат, Дантон, Робеспьер, приобрели первенствующее положение и власть. Это объясняется тем, что благодаря уродству или неправильному строению своего ума и своего сердца, они выполнили требуемые условия. Из них трех Марат чудовищнее всех. Он почти стоит на границе сумасшествия, в нем можно отметить главные черты безумия: яростную экзальтацию, постоянное возбуждение, лихорадочную деятельность, неиссякаемую страсть к писанию, автоматизм мысли и столбняк воли, под влиянием и давлением idée fixe, кроме того обычные физические симптомы: бессонницу, сероватый цвет лица, крайнюю нечистоплотность. Последние пять месяцев Марат был весь покрыт лишаями и чувствовал зуд во всем теле. Родители его были совершенно противоположных рас, отец Марата был испанского происхождения, а мать швейцарка. С физической стороны он недоносок, а с нравственной, человек претендующий играть выдающуюся роль. Его отец, доктор, предназначал Марата с самого раннего детства быть ученым, мать его идеалистка, подготовила его быть филантропом, и он сам всегда стремился к этим двум целям.

«Когда мне было пять лет, – говорит Марат, – я стремился быть школьным учителем, в пятнадцать лет профессором, в восемнадцать – писателем, гением‑творцом в двадцать лет, а затем и до конца жизни апостолом и мучеником человечества. С ранних лет я был снедаем любовью к славе, страстью, менявшей свой объект в течение разных периодов моей жизни, но не оставившей меня ни на одно мгновение». В течение тридцати лет Марат блуждал по Европе или прозябал в Париже. Он был писателем, которого освистывали, ученым, которого не признавали, философом, которого не знали, третьестепенным публицистом, жаждущим известности и славы, вечным претендентом и вечным отверженцем; между притязаниями Марата и его способностями несоответствие было слишком значительное. Лишенный таланта, неспособный к критике, человек посредственного ума, Марат был создан, только чтобы быть учителем или более или менее решительным доктором. Но он говорит, что всегда отказывался от всякого дела, в котором не мог добиться крупных результатов и в котором не мог быть оригинальным.

Однако когда Марат пробует что-либо сочинять, он подражает или же впадает в ошибки. Его трактат «О человеке» – нагромождение физиологических и моральных мест, отрывков плохо воспринятых и непонятых сочинений, взятых наудачу имен, ни на чем не основанных, нелепых предположений, в котором соединяются учения семнадцатого и восемнадцатого столетия и порождают одни только пустые фразы. «Душа и тело, – пишет там Марат, – являются различными субстанциями, не имеющими между собою никакой необходимой связи и соединенными между собою одним только нервным током».  Этот ток приводит в движение душу, которая в свою очередь приводит в движение ток, поэтому‑то она находится в мозговое оболочке. «Оптика» Марата – полное отрицание великой истины найденной Ньютоном столетие назад и проверенной столетием опытов и вычислений. По вопросу о тепле и электричестве Марат высказывает только легковесные гипотезы: в один прекрасный день, припертый к стене, он вводит иголку в резиновую палку, чтобы сделать ее проводником, и физик Шарль изобличает его в научном мошенничестве. Марат не в состоянии понять великих изобретателей, своих современников, Лапласа, Монжа, Лаваузье, Фуркруа, напротив, он клевещет на них, подобно мятежному узурпатору, стремящемуся занять место законных властей, не имея на это никаких прав.

В политике Марат присоединяется к модной тогда нелепости – общественному договору, основанному на естественном праве, и он делает ее еще глупее, присоединяя сюда рассуждения грубых социалистов, затерявшихся в морали физиологов, основывавших право на физической потребности. «Из одних только потребностей человека, – пишет Марат, – проистекают все его права... Когда у кого-нибудь нет ничего, он имеет право отобрать у другого силой то, в чем у него излишек… Он имеет право отобрать у него необходимое и, чтобы только не погибнуть от голода, он имеет право задушить другого человека и пожрать его еще трепещущее тело. Для сохранения своей жизни человек имеет право посягать на собственность, свободу, даже на жизнь других людей, чтобы избегнуть ига он имеет право угнетать, порабощать и убивать. Для обеспечения своего счастья он имеет право решаться на все».

Бред честолюбия Марата

Отсюда вполне ясны последствия. Но каковы бы они ни были, что бы ни писал и ни делал Марат, он всегда восхищается собой, столь же гордясь своим энциклопедическим бессилием, как и своей социальной зловредностью. Марат полагает, что он сделал в физике бессмертные открытия: «Они произведут полный переворот в оптике... До меня настоящие, первоначальные цвета были неизвестны». Он – Ньютон и даже больше того. До него «не знали, какое место занимает в природе электрический ток... Я открыл его и указал на его роль, так что теперь никаких сомнений быть не может». До его трактата о человеке отношения, существовавшие между физикой и моралью, были непонятны. «Декарт, Гельвеций, Галлер, Лекст, Юм, Вольтер, Бонне, делали из этого непроницаемый секрет, тайну». Марат уверяет, что он раскрыл тайну, установил местопребывание души, указал посредника, через которого сообщаются душа и тело. В высших науках о природе или человеческом обществе, утверждает Марат, он дошел до конца. «Я полагаю, что исчерпал почти все комбинации человеческого ума по вопросам морали, философии и политики». Он не только открыл истинную теорию Государства, но он сам государственный человек, опытный практик, способный предвидеть будущее и создавать его. Он делает предсказания и притом совершенно верные, средним числом два раза в неделю: в первые дни Конвента Марат уже считает за собой «триста предсказаний главных событий Революции, вполне оправдавшихся фактами».

Находя, что члены Учредительного собрания разрушают и снова воссоздают слишком медленно, Марат заявляет, что он в состоянии все уничтожить и снова воссоздать в совершенном виде в одно мгновение. «Если бы я был народным трибуном, и меня поддерживало несколько тысяч решительных людей, я ручаюсь за то, что через шесть недель конституция была бы совершенна, что политическая машина работала бы вполне исправно, что нация была бы свободна и счастлива, что менее чем через год страна была бы в цветущем состоянии и внушала бы уважение своим врагам и что все это было бы до тех пор, пока бы я был в живых». В случае необходимости он может быть генералом и притом победоносным. По словам Марата, достаточно будет ему только видеть два раза, каким образом сражаются вандейцы, чтобы найти средство кончить войну «после первой же схватки». – «Если бы я мог переносить путевые лишения, я предложил бы себя для осуществления моих планов; во главе маленького отряда надежных войск легко уничтожить в один день всех мятежников до одного. Я понимаю кое‑что в военном искусстве, и я мог бы без самохвальства отвечать за успех».

Если существуют неудачи, то только потому, что не слушались советов Марата. Он великий политический врач. С самого начала Революции диагноз Марата был всегда верен, его предсказания были безошибочны, его терапевтика была действительно человечна и спасительна. Марат претендует на то, что всегда приносит с собою панацею, пусть же будет ему дано ее и применить. Для того же, чтобы она хорошо действовала, он сам должен ее применить. Поэтому дайте Марату в руки общественный ланцет, чтобы он мог произвести гуманитарное кровопускание. «Таково было мое мнение, я его высказал в своих печатных произведениях, я подписался под ним, и я не краснею за это. Если вы неспособны меня понимать, тем хуже для вас». Другими словами в глазах Марата, Марат – превосходящий всех своим гением и характером, является единственным спасителем.

По подобным признакам врач тотчас же признал бы в Марате одного из помешанных с проблесками разума, которых не запирают в больницы, но которые тем более опасны. Это – честолюбивый бред, хорошо известный в домах для сумасшедших. У этого бреда два источника: ненормальность суждения и громадный избыток самолюбия, и нигде эти оба источника не были так обильны как у Марата. Никогда человек после такой разнообразной культуры не имел столь неисцелимо ложного ума. Никогда человек не имел и не сохранял столь высокого представления о самом себе. Так как Марат обладает способностью не видеть вещи такими, какими они являются на самом деле, он может приписать себе положительные качества и гениальность. Убежденный в том, что он обладает и этими качествами и гениальностью, Марат принимает свои посягательства за заслуги, а свои причуды за истины. С этого момента и своим естественным течением болезнь усложняется: к честолюбивому бреду присоединяется мания преследования. Ведь очевидные и доказанные истины, которые возвещает Марат, должны были бы сразу быть понятыми всеми; если этого не случается, и они глохнут, это значит, что против него шли враги его или завистники; очевидно против него устраивали все время заговоры.

Мания преследования у Марата

По словам Марата, сначала против него составился заговор философов: когда его трактат «О человеке» был выслан из Амстердама в Париж, «они почувствовали, какой удар я наношу их принципам, и добились того, что книгу задержали в таможне». Затем против Марата последовал заговор докторов: «Они с болью высчитывали размеры моих заработков... Я мог бы доказать в случае необходимости, что они устраивали частые собрания, чтобы придумать самые действительные средства меня оклеветать». Наконец против Марата якобы возник заговор академиков. «Академия наук не прекращала против меня в течение десяти лет недостойных преследований, после того как она убедилась, что мои открытия в области света уничтожали все её вековые исследования и что я вовсе и не думал стать её членом... Поверите ли, что шарлатаны этого ученого учреждения добились того, что обесценили мои открытия во всей Европе, восстановили против меня все ученые общества и закрыли передо мной все газеты». Естественно, что мнимый угнетаемый Марат защищается, то есть нападает. Естественно, что, раз он нападает, его отталкивают, и теперь уже Марат имеет дело не с воображаемыми, а с настоящими врагами, в особенности в политике, где он из принципа проповедует каждый день мятеж и убийство. Естественно поэтому, что Марата преследуют, что он должен бежать и жить по месяцам подобно летучей мыши «в погребе, в подземелья и в темном тайнике». Однажды, говорит друг Марата, Панис, он провел наедине со своей мечтой шесть недель сидя на одном месте, подобно безумному в своей камере. Нет ничего удивительного, что при подобных условиях бред Марата усиливается и превращается в постоянный кошмар, что он видит всех: и людей и вещи – в увеличительном и изогнутом зеркале, что, когда иногда болезнь Марата обостряется, его врач пускает ему кровь, чтобы предотвратить усиление болезни.

 

Посмертная маска Марата

 

Но болезнь уже сложилась, отныне в мозгу Марата существуют самые нелепые, даже физически и математически невозможные представления. «Патриотическая контрибуция, – говорит он, – должна дать 4860 миллионов и, может быть, вдвое больше; с этой суммой Неккер может вооружить 500000 человек, и он рассчитывает на это, чтобы подчинить себе Францию». Со времени взятия Бастилии, «растраты одного только муниципалитета превышают 200 миллионов, считают, что Байи положил себе в карман более двух миллионов, а то, что в течение двух лет положил себе в карман Лафайет, не поддается учету». 15 ноября 1791 года Марат утверждает, что скопище эмигрантов заключает в себе «не менее 120.000 бывших дворян и партизан и дисциплинированных солдат, не считая сил немецких князей, которые должны присоединиться, к ним». Подобно собратьям Марата из сумасшедшего дома Бисетр ему представляются ужасы и гнусности, перед его глазами проходят ужасные или отвратительные видения. По мнению Марата, ученые, не пожелавшие восхищаться им – дураки, шарлатаны и плагиаторы. Лаплас и Монж, простые автоматы, являются только счетными машинами; Лавуазье, «мнимый автор всех наделавших шуму изобретении, не имеет ни одной оригинальной мысли», он грабит других, не понимая их, и «меняет системы как рубашки». Все они мошенники: «Я, – заявляет Марат, – мог бы привести сто случаев подлости господ академиков Парижа, сто растрат доверенных сумм». Им было доверено 12.000 франков для изыскания средства управления воздушными шарами, «а они поделили их между собой и промотали их в Рапе, в Опере и у девок».

В политике, где прения являются схватками, дело обстоит еще хуже: друг народа Марат может иметь противниками только злодеев. Какая нелепость хвалить отвагу и бескорыстие Лафайета! Если он отправился в Америку то только из чувства неудовлетворенной любви, только потому, что его отвергла какая‑то Мессалина, и кроме того, он – вор. Байи тоже вор, а Малуэ – паяц. Неккер, по словам Марата, задумал «ужасное дело – извести голодом и отравить народ, он навсегда навлек на себя проклятие французов и презрение человеческого рода». Что такое Учредительное собрание, как не «сборище людей низких, подлых и неспособных?» «Гнусные законодатели, подлые злодеи, – вопит Марат, – вы вместе с монархом торгуете нашими состояниями, нашими правами, нашими свободами и нашими существами!» «Второе, Законодательное, собрание не менее гнило, чем первое», Учредительное. Когда безумец, вроде Марата, видит везде вокруг себя, на полу, на стенах, на потолке, скорпионов, пауков, когда он видит, как кишат вонючие и ядовитые паразиты, он только и думает о том, чтобы их раздавить и тогда у людей типа Марата наступает последний период умственного расстройства: после бреда честолюбия, мании преследования и постоянного кошмара наступает мономания убийства.

Мания убийств у Марата

С первых же месяцев Революции эта мания овладевает Маратом; она была ему прирождена, он отдался ей из принципов и сознательно. Никогда рассудительное безумие не проявлялось более резко. Исходя из «физической необходимости прав человека», Марат приходит к заключению, «что общество должно обеспечить поддержку тем из своих членов, которые не имеют никакой собственности и которые едва могут удовлетворить свои потребности трудом. Общество должно позаботиться об их пище, о помещении и одежде, оно должно дать им возможность лечиться в случае нездоровья, старости и воспитать своих детей. Те, у которых имеется излишек, – возглашает Марат, – должны удовлетворять потребности чувствующих нужду в самом необходимом». В противном случае, полагает Марат, «честный гражданин, которого общество предоставляет нищете и отчаянию, возвращается к естественному состоянию и имеет право требовать с оружием в руках преимущества, которые он отчуждил только для того, чтобы получить более крупные преимущества. Всякая власть, оказывающая ему сопротивление, является властью тиранической и судья присуждающей его к смерти – подлый убийца». Таким образом, оправдываются бесчисленные мятежи, вызываемые голодовками, и так как эти голодовки постоянны, ежедневные мятежи, по мнению Марата, вполне законны.

С другой стороны, выставив принципом верховенство народа, Марат выводит из него «священное право давших полномочия отозвать своих делегатов», схватить их за горло, если они нарушают свой долг, страхом заставить их исполнять свой долг, свернуть им шею, если когда-нибудь у них явится поползновение неподобающе вотировать или управлять. Согласно Марату, «существует одна вечная истина, в которой необходимо убедить людей: самый смертельный враг, которого должен опасаться народ, – это правительство». – «Всякий министр остающийся на месте двое суток, когда кабинет имеет возможность орудовать против отчизны, внушает подозрения». Восстаньте же бедняки городов и деревень, рабочие без работы, люди, шатающиеся на улицах и проводящие ночи под мостами, нищие без пристанища, босяки в лохмотьях, люди с нищенской сумой и дубинкой и схватите за горло ваших неверных уполномоченных!

Марат убеждён, что 14 июля, 5 и 6 октября 1789 «народ имел право не только казнить некоторых заговорщиков, но и уничтожить их всех, перерезать всю камарилью королевских сателлитов, составивших заговор для нашей гибели, и бесчисленную толпу изменников отчизне, каково бы ни было их звание и кем бы они ни были. Не ходите никогда в Собрание, не наполнив ваши карманы камнями для избиения злодеев, имеющих наглость проповедовать монархические принципы». «Нам нужна не отставка министров, нам нужны их головы, головы всех сторонников министерства в Собрании, головы вашего мэра, вашего генерала, почти всего генерального штаба, большей части муниципальных советников, главных агентов исполнительной власти в королевстве». – «К чему полумеры? – вопрошает Марат. – Ваша месть должна быть обдуманна. Смерть, смерть – таково должно быть наказание изменников, упорно старающихся вас погубить, одно только это наказание наполняет их души ледяным ужасом. Подражайте поэтому вашим неумолимым врагам, не выходите никогда без оружия и закалывайте или застреливайте их тут же, чтобы они не могли ускользнуть от вас благодаря затяжкам правосудия». Марат «слышит», «как двадцать миллионов кричат в один голос: Если черные и пораженные гангреной министерские приверженцы будут настолько дерзки, что проведут проект роспуска и воссоздания армии, постройте, граждане, восемьсот виселиц в Тюильрийском саду и повесьте на них всех изменников, с гнусным Рикети, графом Мирабо во главе, и устройте в середине бассейна громадный костер, чтобы сжечь на нем министров и их сообщников».

Если бы Друг народа Марат мог найти две тысячи решительных людей, «он для спасения родины вырвал бы сердце у дьявольского Мотье, окруженного своими батальонами, он сжег бы в его дворце монарха и его клевретов, он умертвил бы депутатов в зале заседаний, и их тела были бы погребены под пылающими развалинами их вертепа». По мысли Марата, при первом пушечном выстреле на границе, «нужно, чтобы народ закрыл ворота всех городов и чтобы он тотчас же освободился от всех мятежных священников, антиреволюционных чиновников, заведомых махинаторов и их сообщников». «Должностные лица, – советует Марат, – должны быть настолько предусмотрительны, чтобы позаботиться о беспрерывном изготовлении громадного количества очень крепких ножей, с коротким лезвием, острым с обеих сторон; подобным ножом должен быть вооружен всякий гражданин известный за друга родины. Все искусство сражаться этим страшным оружием заключается в том, что левую руку обвертывают до самого плеча тряпками, волосом и затем набрасываются на врага, держа в правой руке нож». Марат уверен, что нужно без всякого промедления пользоваться этими ножами, так как «какое же средство остается у нас для того, чтобы положить конец подавляющему нас злу? Повторяю еще раз, что другого средства кроме народной расправы не существует». Вот, наконец, престол опрокинут, но, кричит Марат, «смотрите, не поддавайтесь голосу ложного сострадания... Не нужно пощады; я предлагаю вам уничтожить антиреволюционных членов муниципалитетов, мировых судов, департаментов и Национального Собрания». В самом начале достаточно было незначительного количества жизней, «нужно было отрубить 500 голов после взятия Бастилии, и тогда все было бы хорошо». Но благодаря непредусмотрительности и трусости позволили злу распространиться, и чем больше оно распространяется, тем большую ампутацию нужно произвести.

 

Шарлотта Корде убивает Марата. Картина Бодри (1860). Сцена убийства Марата здесь близка к реальной

 

Точным глазомером хирурга Марат определяет размеры зла. В сентябре 1792 г. в Совете Коммуны Марат исчисляет приблизительно в 40,000 число голов, которые нужно отрубить. Когда шесть недель спустя общественный нарыв становится гораздо больше, число возрастает соответственно, теперь Марат уже требует 270.000 голов, все из человечности, «чтобы обеспечить общественное спокойствие», при том условии, чтобы лично ему, Марату, поручить произвести эту операцию, одну только эту операцию, в качестве мстителя. За исключением последнего пункта все остальное ему предоставлено; досадно, что Марат не мог видеть своими глазами полного выполнения своей программы, массовые смертные казни, вынесенные революционным трибуналом в Париже, избиения в Лионе и Тулоне, массовые потопления в Нанте. С самого начала и до конца Марат идет по течению Революции, оставаясь ясновидящим в силу своего ослепления, благодаря своей логике безумца, благодаря соответствию своей частной болезни с общественной болезнью, благодаря тому, что один только бред Марата отличается цельностью среди неполного и позднего бреда других, благодаря тому, что его одного нельзя сдвинуть с места, что у него нет упреков совести – Марат торжествует, утвердившись одним скачком на острой вершине, на которую его соперники не осмеливаются дойти или доходят только ощупью.

 

Советские издания книг Марата и монографий о нём

Марат Ж. П. Памфлеты. М.-Л.: Academia, 1934.

Марат Ж. П. Памфлеты. М.: Соцэкгиз, 1937.

Марат Ж. П. Избранные произведения: В 3-х т. М.: Академия наук СССР, 1956.

Левандовский А. П. Сердце моего Марата: Повесть о Жане Поле Марате. М.: Политиздат, 1975.

Тарле Е. «Жан-Поль Марат, Друг народа»

Другие книги о Марате

Выдержки из сочинений Марата напечатал Верморель.

Подробную биографию написал Альфред Бужар ("Марат", 1865; в приложении полная библиография трудов Марата).

См. также Марк Алданов «Ванна Марата»

 

В СССР именем Марата было названо множество улиц, переулков, площадей, корабль-флагман Балтийского флота, а также – по странной причуде большевицких вождей – кондитерская фабрика «имени Марата» в Москве.

© Авторское право на данную статью «Марат» принадлежит владельцу сайта «Русская историческая библиотека». Её электронное и бумажное копирование без согласия правообладателя запрещено!