Марк Валерий Марциал (около 42 – 101/104 гг. н. э.) так же, как философ Сенека и поэт-эпик Лукан, был уроженцем Испании. Приехав при императоре Нероне в Рим, он первоначально попал в окружение Сенеки и близких ему людей. После раскрытия заговора Пизона Сенеке и Лукану пришлось покончить жизнь самоубийством. Марциал лишился своих «высоких покровителей» и вынужден был искать себе новых высокопоставленных патронов. Свой первый сборник эпиграмм «Книгу зрелищ» он написал уже при императоре Тите в связи с праздничными играми, которые давались в Риме при открытии нового амфитеатра Флавиев (Колизея) в 80 г. Содержание этой поэтической книги Марциала составляют описания боёв диких зверей, гладиаторских игр, пантомим, водных сражений. Следующие сборники поэта: «Ксении» (Гостинцы) и «Апофореты» (Подарки) состоят из кратких двустиший, которые должны были приурочиваться к подаркам (лакомствам или предметам туалета и украшениям), отправляемым друзьям и знакомым на праздник Сатурналий.

Марк Валерий Марциал

Между 85 до 96 г. Марциал опубликовал множество эпиграмм (11 книг) на разнообразные темы. Они и принесли ему наибольшую славу в потомстве.

Жанр эпиграммы, требовавший заостренной формы, меткости наблюдений и остроумия, представляется Марциалу гораздо более близким к жизни, чем эпические поэмы и трагедии на мифологические темы. Жизненно и его содержание:

Здесь ты нигде не найдешь ни Горгон, ни Кентавров, ни Гарпий
Нет: человеком у нас каждый листок отдает.
(Пер. Ф. А. Петровского)

Флакк, уверяю тебя, ничего в эпиграммах не смыслит,
Кто их забавой пустой или потехой зовет.
Больше забавы у тех, что пишет про завтрак Терея
Лютого иль про обед твой, беспощадный Фиест.
(Пер. Ф. А. Петровского)

Эпиграмма, по мнению Марциала, должна жечь, ей нужна соль и острота:

Пища – и та ведь пресна, коль не сдобрена уксусом едким,
Что нам в улыбке, коль с ней ямочки нет на щеке?
Яблок медовых и смокв безвкусных давайте-ка детям,
Мне же по вкусу лишь та фига, которая жжет.
(Пер. Ф. А. Петровского)

У Марциала эпиграмма становится по преимуществу насмешливым, сатирическим жанром. Таковой она и перекочевала в западную и русскую литературу Нового времени.

Клиент богатых патронов, льстящий им, заискивающий и ждущий подачек, Марциал часто рисует свое тяжелое положение и те унижения, которые терпят «бедняки» в императорском Риме.

Если зовешь на обед не рабом уже – как было прежде, –
Что же обед не один нам подается с тобой?
Устриц себе ты берешь, что в Лукринских вскормлены водах,
Я же улитку сосу, рот обрезая себе.
(Пер. Ф. А. Петровского)

Марциал описывает бедную жизнь клиента, живущего на чердаке и обязанного каждое утро приходить к своему патрону с приветствием. Униженно льстя, он, тем не менее, выпрашивает подачки у высокопоставленных покровителей и самого монарха.

Если чего я прошу в боязливой и маленькой книжке –
Даруй, коль в строчках моих несправедливого нет.
Если не даруешь ты, позволь хоть молить мне, о Цезарь
Не оскорбляют богов ладан и просьбы людей.
(Пер. Ф. А. Петровского)

В отличие от других римских сатириков (Луцилия, Горация, Ювенала) у Марциала нет твёрдых нравственных взглядов. Он не привержен и определённому философскому направлению. Марциал называет свои стихотворения «наивными шутками» и «безделками», но эти «шутки» богаты яркими картинами современного ему быта и нравов. Повседневная жизнь с ее суетой, пирами, посещением терм, посылкой подарков, любовными похождениями и городскими сплетнями находит отражение в стихотворных миниатюрах Марциала. Тематика его эпиграмм разнообразна: рядом с насмешливой соседствует надгробная, любовная и описательная (описание произведений искусства), иногда перед нами уже не эпиграмма, а лирическое стихотворение, выдержанное, однако, в характерном марциаловском стиле, с остротой и парадоксальностью определений, с преобладанием внешней описательности над выражением субъективных чувств.

Чрезвычайно интересен многообразный типаж, метко обрисованный в эпиграммах Марциала: тут и светский щеголь, завитой и надушенный, знающий все городские сплетни и весь день проводящий в праздной болтовне, и кокетливый всадник, залепивший весь лоб «мушками», так что его невозможно узнать, и вор, похитивший в бедном саду деревянный чурбан, изображающий Приапа, и брадобрей, разбогатевший и уехавший в Сицилию, и старик, желающий оставить состояние тому, кто больше всего дарил ему подарков, и т. п. Выбор типов у Марциала в значительной степени случаен. Жизнь, по его мнению, многообразна и беспорядочна. Следуя за ней, он часто ищет смешного и колоритного, не заостряя социально своих насмешек и не давая строго продуманных обобщений. Поэтому содержание сборника его эпиграмм представляет собой пеструю смесь разнообразных зарисовок, в которых смешное, случайное и парадоксальное соседствует с глубоко характерным и социально значительным.

С «новым стилем» Марциала связывают особенности его эстетики и стилистической манеры. Поэт восстает против «постной» поэзии и требует от эпиграммы, в первую очередь, остроты и желчи. Эта острота проявляется у Марциала не только в характерной для жанра эпиграммы игре неожиданных поворотов мысли:

Не создавая своих, порицаешь мои эпиграммы,
Иль порицать перестань, или свои издавай!

но и в поисках богато орнаментированных, часто нагромождающихся друг на друга описаний с изысканными и необычными определениями, составляющими подчас целые ряды.

Лежит обильно хлеб во всех углах – кучей,
И ряд сосудов пахнет там вином – старым
...
И вот ватага бродит в птичнике грязном:
И гусь крикливый, и павлин цветной весь он,
И тот, чье имя от пурпуровой краски,
И куропатки, и цесарки – как пестры!
Фазан тут же, нечестивый дар колхов!
(Пер. Ф. А. Петровского)

Подобные описания сельских вилл соседствуют в эпиграммах Марциала с блещущими красками картинами пиршественных яств, напоминающих натюрморт стенной живописи.

Груши, висящие вниз в сплетении с вьющимся дроком,
Зерна пунийских гранат, красных, как роз лепестки.
(Пер. Ф. А. Петровского)

Коль закуску вперед иметь желаешь,
Лук тяжелый я дам, салат дешевый,
Дам и рыбы куски, яиц нарежу –
Дам капусты тебе зеленой – в черном
Будет блюде она, сожжешь все пальцы
...
Дам тебе и колбас я в белой каше,
Желтоватых бобов на красном жире.
(Пер. Ф. А. Петровского)

Древнеримская фреска из Помпеев с изображением фруктов

Перегруженностью колоритных определений отличаются и надгробные эпиграммы Марциала:

Дитя, ты песен старых лебедей слаще,
Овец с галеза ты Фалантова мягче,
И ярких раковин лукринских вод краше,
Жемчужин моря Эритрийского лучше.
Слоновой кости, что резец сейчас сгладил,
Снегов упавших и несорванных лилий,
Бетисской шерсти впрямь коса твоя краше...
(Пер. Ф. А. Петровского)

Таким образом, в повседневной жизни, интересующей его, Марциал ищет яркого, колоритного, подчас парадоксального и создает для своих зарисовок максимально заостренную, порой барочно перегруженную словесную форму.

Поэзия такого рода пользовалась у современников Марциала большим успехом. Книги его эпиграмм расходились быстро, и поэт, по собственному признанию, был в моде.

В конце жизни Марциал вернулся в родную Испанию и нашел там богатую покровительницу, которая подарила ему виллу, где, по-видимому, он и скончался. Последняя XII книга эпиграмм написана им уже в Испании.

Роща вот эта, ключи, кружевная сень винограда,
Снизу идущая ввысь, свежий источник воды,
Луг мой и розы в саду, лучше пестумских, дважды цветущих,
Мой огород (в январе даже он зелен всегда),
Угорь домашний живет у меня в водоеме закрытом,
Белая башня – приют цветом подобных ей птиц.
(Пер. Ф. А. Петровского)

Так рисует поэт подаренную ему некоей Марцеллой виллу. По-видимому, в правление Траяна, после смерти Домициана и Hepвы, дела поэта в Риме пошли плохо. Возможно, что он растерял своих прежних «меценатов» и не нашел новых. Марциал жалуется на тоску по Риму, которая мучит его в Испании, и творческий дар его иссякает.