Прихотливый, непостоянный нрав Ивана Грозного требовал перемены ощущений, разгула, удалых потех... При жизни жены и при Сильвестре, который, надо полагать, и в царском доме старался водворить «праведную» и «порядливую» жизнь по правилам «Домостроя», не было простору царю; теперь же нрав его развернулся во всей своей силе... В разгуле и попойках он хотел забыть и утрату любимой жены, и «унизительный плен у лихих чаровников – Сильвестра и Адашева», как старались уверить царя новые его советники. Вскоре разврат и пьянство стали сопровождаться и казнями.

Начинаются, говорит Курбский, частые пиры и попойки, чаши великие наполняются «зело пьяным» питьем. Первую чашу пьют за здравие Ивана Грозного, потом за здравие всех пирующих с ним, и пока не упьются допьяна или до неистовства, до тех пор приносят все новые и новые чаши. А кто не хочет больше пить, тех всячески принуждают, смеются над ними, издеваются, на голову выливают им вино или кричат:

– Вот, государь, такой-то (называют имя) не хочет веселиться на твоем пиру, тебя и нас осуждает, смеется над нами, как над пьяницами! Это твои недоброхоты, государь: они несогласны с тобой, не слушают тебя! Сильвестров и Алексеев дух еще не вышел из них!

Таким образом, на этих попойках отставать от других в питье и веселье становилось не только неудобно, но даже и опасно.

Новые любимцы Ивана Грозного выдумывали ежедневно разные потехи и игрища, чтобы веселить его. Шумные пиры, попойки, скоморошество, разгул – вот что занимало теперь его. Лучшие люди, конечно, скорбели, глядя на все это, жалели о прежних царских советниках. Эти люди с печальными лицами, с горьким упреком во взорах, без сомнения, становились ненавистны и царским любимцам, и самому царю...

– Вот твои недоброхоты, – шептали ему наушники, указывая на этих людей, – они распускают вредные для тебя слухи, сеют вражду к тебе.

Злоба в сердце Ивана Грозного росла с каждым днем: он не хотел и мысли допустить, чтобы кто-либо, кроме его самого, осмеливался бы осуждать его поступки... Наконец, начались опалы и казни. Прежде всего пострадали люди, близкие к Адашеву: их лишали имений, ссылали по отдаленным местам. Даниил Адашев (брат Алексея), обвиненный в том, что будто бы думал чарами извести царя, был казнен с двадцатилетним сыном своим. Казнено было и еще несколько родичей Адашева.

Н. Неврев. Убийство Иваном Грозным боярина Фёдорова

Князь Дмитрий Овчинин-Оболенский оскорбил царского любимца Федора Басманова, тот пожаловался Ивану Грозному. По царскому приказу князь был позван на обед. Государь ласково угощал его за столом, велел налить ему большую чашу меду. Овчинин, уже пьяный, не мог допить чашу.

– Так ли ты мне, государю своему, добра желаешь? – сказал тогда Иван Грозный. – Если ты не захотел здесь выпить за здоровье мое, то иди в мой погреб; там всякие есть напитки, там и выпьешь за мое здоровье!

Пьяный боярин, думая, что царь любезно с ним шутит, пошел в сопровождении царских людей в погреб. Там, говорят, его, по приказанию царя, и удавили.

В эту же пору пострадал и другой знатный боярин – князь Михаил Репнин. Довелось ему быть на царском пире. Вино лилось рекой.... Поднялось шумное веселие. Опьяневшие гости, а с ними и сам Иван Грозный, стали плясать вместе со скоморохами, надев личины (маски).

Не вынес этого зрелища благочестивый и знатный боярин и заплакал.

– Недостойно тебе, о царь христианский, – сказал он, – творить подобное!

Иван Грозный же стал нудить и Репнина принять участие в общем веселье.

– Веселись и играй с нами! – сказал ему царь и стал надевать на него маску.

– Не будет того, чтоб я, думный боярин, сотворил такое безумие и бесчинство, – с негодованием воскликнул Репнин, бросил маску на пол и потоптал ее.

В ярости Ивана Грозного прогнал его от себя, а чрез несколько дней Репнин, по его приказу, был убит, как говорит Курбский, в церкви, так что кровь его обагрила церковный помост.

Один за другим лучшие бояре подвергались опалам и казням: князя Курлятева, друга Адашева, сначала насильно постригли в монахи со всем семейством, а потом убили; князя Михаила Воротынского с женой и детьми сослали на Белоозеро; пострадали и бояре Шереметевы и др.

Москва оцепенела в ужасе... Число казней росло. Кровь лилась; темницы наполнялись заключенными, монастыри – ссыльными. Каждому боярину, недовольному новыми порядками, приходилось трепетать за свою жизнь. С каждой новой жертвой гнева Ивана Грозного росло число недовольных. Хотя казнь и ссылка обыкновенно постигали не только лиц, навлекших на себя подозрение или гнев царя, но и родичей их, все-таки оставались же в Москве лица, близкие к пострадавшим или знакомые, да и совсем посторонние люди не могли не возмущаться несправедливостью, жестокостью и казнями, ширившимися при новых советниках царя... Только наушникам и доносчикам, готовым ради своей выгоды лгать и клеветать на кого угодно, жилось в эту пору хорошо. Печальный вид какого-либо боярина, смелое и правдивое слово, укор кому-либо из новых царских любимцев – все это давало повод к доносам и наветам, все это доводилось до ведома подозрительного Ивана Грозного и вело к опалам и казням.

А. Васнецов. Московский застенок времен опричнины

Злоба в душе царя росла; ненависть к боярам, таившаяся в его сердце еще с детства, разгоралась все сильнее и сильнее. Ему казалось, что кругом него страшная крамола и измена, постоянные наветы и доносы еще больше поддерживали эту мысль. Против мнимой крамолы Иван Грозный действовал казнями безвинных. То страх, то злоба овладевали сердцем его. Ум его туманился: он свирепел все больше и больше. В это время шла у него борьба с Литвою, и мысль, что бояре могут изменить ему, передаться на сторону врагов, волновала его. Грозный брал с бояр «поручные записи» – обязательства служить верно и ему, и его детям, не искать другого государя, не отъезжать в Литву и иные государства. Мало того, что сами бояре давали клятвенные обещания не изменять, царь заставлял и других за них ручаться с обязательством уплатить в казну большие деньги в случае их измены. Случаи измены и ухода бояр в Литву уже сказывались... Князь Вишневецкий, старшина днепровских казаков, явился было на службу в Москву, чтобы громить Крым, но увидел, что это дело не сладится, и ушел на службу к литовскому князю.

Иван Грозный досадовал, но не хотел показать этого и велел гонцу говорить в Литве, если его спросят о Вишневецком: «Притек он к нашему государю, как собака, и утек, как собака, и государю нашему, и земле нашей от этого нет никакого убытка». В это же время бежали в Литву, боясь казни, бояре Черкасские.

Но ни одна измена не поразила так сильно Ивана Грозного и не подтолкнула его к стольким новым казням, как измена князя Курбского.