II. ВЛАДИМИР ВЕЛИКИЙ, ЯРОСЛАВ I И ТОРЖЕСТВО ХРИСТИАНСТВА

 

(окончание)

 

Святополк. - Убиение Бориса и Глеба. - Ярослав в Киеве. - Вмешательство Болеслава Храброго. - Торжество Ярослава. - Мстислав Чермный. - Единодержавие Ярослава. - Последний морской поход на Византию. - Тесные связи с Норманнами. - Устроение церковное.

 

Князья Борис и Глеб и их убийство Святополком

Ярослав Мудрый

Ярослав Мудрый. Реконструкция по черепу академика М. Герасимова
Автор изображения – Shakko

Услыхав о кончине Владимира, Святополк Туровский прискакал немедленно в Киев и сел на великокняжеском столе как старший в роде. Он начал щедро оделять подарками знатнейших граждан, чтобы привлечь Киевлян на свою сторону. Но они обнаруживали колебание. Им хорошо была известна нелюбовь Владимира к Святополку; может быть, покойный князь и не прочил его на Киевский стол. Притом киевская рать находилась тогда в походе с Борисом, и граждане не знали еще, признают ли Борис и войско – Святополка великим князем. Последний послал к брату гонцов с вестию о смерти отца и с лестными предложениями, т.е. с обещаниями увеличить его удел. Но опасения с этой стороны оказались напрасными. Борис не встретил Печенегов и, возвращаясь назад, стал лагерем недалеко от города Переяславля на речке Альте, впадающей в Трубеж. Этот добродушный, благочестивый князь был опечален смертию родителя и не питал никаких честолюбивых замыслов. Некоторые дружинники изъявили желание посадить его на Киевский стол; но Борис отвечал, что не поднимет руки на брата старейшего, которого считает себе "в отца место". Тогда войско, по-видимому, недовольное его уступчивостию, разошлось по домам, и он остался на берегу Альты с немногими отроками.

Захватив в свои руки великое княжение, Святополк спешил не только обеспечить его за собою, но и по возможности завладеть уделами других братьев, т.е. восстановить единодержавие. Средства, которые он избрал для этого, были согласны с его вероломным, свирепым характером. Таким образом, почти с самых первых страниц нашей истории мы видим на Руси постоянно возобновлявшуюся борьбу двух начал: единодержавного и удельного, борьбу, которая происходила тогда и у других Славянских народов. Кроме примера самого Владимира Великого, Святополк имел пред глазами еще подобные же примеры: в Чехии, где Болеслав Рыжий пытался истребить своих братьев, и в Польше, где тесть Святополка, Болеслав Храбрый, действительно успел частию изгнать, частию ослепить братьев и таким образом сделаться единовластителем. Очень может быть, в своих замыслах Святополк был ободряем собственным тестем, который надеялся теперь не только захватить часть русских земель, но и угодить Римской церкви введением католичества в России при помощи своего зятя.

Не полагаясь на киевскую дружину, Святополк отправился в ближний Вышгород, и склонил вышегородских бояр помочь ему в его намерениях. Здесь нашлось несколько злодеев, которые взяли на себя избавить его от Бориса; то были Путша, Талец, Елович и Ляшко, частию не русского (может быть, ляшского) происхождения; если судить по их именам. С отрядом вооруженных людей они отправились на Альту, ночью напали на шатер Бориса и убили его вместе с несколькими его отроками. Любопытно, что в числе его убийц упоминаются два варяга, подобно тем двум варягам, которые убили Ярополка. Эти продажные люди играли немаловажную роль в русских междоусобиях того времени и нередко служили орудием разного рода злодейств. Не смея показать тело Бориса Киевлянам, Святополк велел отвезти его в Вышегородский замок и похоронить там подле церкви св. Василия. Почти в одно время с Борисом погиб и младший его брат Глеб, которого Владимир по его молодости держал при себе в Киеве. При первых признаках опасности юный князь сел с несколькими отроками в ладью и поспешил из Киева в свой Муромский удел. Но Святополк послал за ним погоню по Днепру. Она настигла Глеба около Смоленска; отроки молодого князя оробели, и собственный его повар, родом торчин, по приказанию Горясера, начальника погони, зарезал Глеба. Тело его было заключено между двумя колодами (т.е. выдолбленными обрубками) и зарыто в лесу на берегу Днепра. Точно так же Святополку удалось погубить еще одного брата, Святослава Древлянского. Последний думал спастись бегством к Угорскому королю; погоня настигла его где-то около Карпатских гор и умертвила. Но с ним окончилось злодейское истребление братьев. Отпор дальнейшим предприятиям Святополка должен был последовать с севера от сильного Новгородского князя. По словам летописи, известие об избиении братьев и замыслах Святополка он получил из Киева от своей сестры Предиславы.

 

Борьба Ярослава со Святополком

Средства, собранные для борьбы с отцом, Ярослав употребил на борьбу с Святополком. Он и его супруга Ингигерда слишком потакали наемным Варягам. Последние своею жадностию, высокомерием и разного рода насилиями, особенно в отношении женского пола, возбуждали против себя ненависть и иногда кровавое возмездие со стороны Новгородцев. Князь в таких случаях принимал сторону наемников и казнил многих граждан. Однако Новгородцы не отказали ему в помощи деньгами и войском, лишь бы не подчиниться Киевскому князю, не платить ему тяжких даней и не принимать к себе его посадников. Около этого времени к Ярославу прибыли с небольшою дружиною два норвежских витязя, Эймунд и Рагнар; они вступили в его службу на известный срок, выговорив себе, кроме обильного снабжения съестными припасами, еще известное количество серебра на каждого воина; по недостатку серебра эта наемная плата могла быть выдана им дорогими мехами, бобровыми и собольими. По словам хвастливой исландской саги, Эймунд с своими товарищами будто бы играл первую роль в успешной борьбе Ярослава с Святополком.

Встреча северного ополчения с южным произошла на берегах Днепра под Любичем. Святополк, кроме собственной рати, привел с собою наемные полчища Печенегов. Долго два ополчения стояли на противоположных берегах реки, не решаясь перейти ее. Иногда, по обычаю того времени, они осыпали друг друга насмешками и бранью. Например, южные ратники кричали Новгородцам: "Эй вы, плотники! Что пришли с своим хромцем? (Ярослав был хром). Вот мы заставим вас рубить нам хоромы!" Наступили морозы, Днепр стал покрываться льдом, начинался недостаток в съестных припасах. Изворотливый Ярослав между тем приобрел себе приятелей в лагере Святополка, от которых получал вести.

Однажды ночью он переправился через Днепр, и напал на противника в то время, когда тот не ожидал. Северные ратники имели головы, перевязанные убрусами, чтобы отличать своих от неприятелей. Сеча была упорная. Печенеги, стоявшие где-то за озером, не могли приспеть вовремя. К утру Святополк был совершенно разбит и обратился в бегство. Ярослав вступил в Киев и занял великокняжеский стол; после чего щедро наградил Новгородцев и отпустил их домой (1017 г.). Но это было только начало борьбы. Святополк нашел убежище и помощь у своего тестя Болеслава Храброго. Болеслав был рад случаю вмешаться в дела Руси и воспользоваться ее смутами; но он находился тогда в войне с германским императором Генрихом II. Император также хотел воспользоваться обстоятельствами и предложил Ярославу напасть на их общего врага, короля Польского. Ярослав действительно начал войну с Поляками, но почему-то вел ее вяло и нерешительно. Недовольный им Генрих II заключил мир с Болеславом. Тогда последний поспешил напасть на Русского князя, ведя за собою, кроме польской рати, еще дружины Немцев, Угров и Печенегов. Ярослав встретил его на берегах Буга. По словам летописи, воевода Ярослава Будый, глумясь над противником, кричал Болеславу: "Вот мы проткнем трескою (копьем) чрево твое толстое". Польский король был очень тучен, так что едва мог сидеть на коне. Именно эта брань будто бы побудила его стремительно переплыть реку и напасть на Ярослава. Последний был разбит и ушел опять на север, в свой Новгород. Киев после непродолжительной осады сдался Болеславу, который восстановил зятя на великокняжеском престоле. Здесь Польский король захватил часть Ярославова семейства и его сестер, из которых одну, именно Предиславу, сделал своей наложницей, из мести: он когда-то просил ее руки, но получил отказ по различию вероисповедания.

Часть польской рати была размещена по русским городам. Пребывание ее вскоре сделалось большою тягостью для жителей. Сам Святополк, очевидно, был недоволен тестем, который распоряжался на Руси как завоеватель. По городам начались кровавые столкновения жителей с Поляками и избиение последних. Тогда Болеслав покинул Киев и ушел, обремененный огромною добычею и множеством пленных, в числе которых были и сестры Ярослава. Он удержал за собою некоторые пограничные области, например Червенские города.

Между тем Ярослав не терял времени в Новгороде и собирал новые силы. Летопись говорит, что после своего поражения он хотел даже бежать за море к Варягам; но Новгородцы с своим посадником Коснятиным, сыном Добрыни, не пустили его, изрубив приготовленные им ладьи. Они изъявили готовность снова биться за Ярослава и жертвовать имуществом для найма воинов, лишь бы не покориться Святополку. Начали собирать деньги: простые граждане были обложены взносом на войско по 4 куны, старосты – по 10 гривен, а бояре – по 18 гривен. Призвали из-за моря новые дружины Варягов. Но успеху Ярослава более всего помог упомянутый раздор Святополка с Болеславом. Когда северное ополчение снова пошло на Киев, Святополк, не любимый Киевлянами, искал помощи у Печенегов и нанял многочисленные их толпы. Он встретил Ярослава на берегу Альты, уже знаменитой убиением Бориса. Летопись говорит, что сеча была злая и возобновлялась три раза и что кровь обильно текла по удольям. Дрались целый день, и только к вечеру Ярослав одолел. Святополк Окаянный бежал на запад, к Чехам; но умер где-то на дороге. По всем признакам это был злодей далеко недюжинный[1].

 

Ярослав и Брячислав Полоцкий

Только после смерти Святополка Ярослав прочно утвердился на Киевском столе; и, как выражается летопись, "утер пота с своей дружиной". Но междоусобия в семье Владимира еще не кончились. Обширные владения Ярослава возбуждали зависть в остальных его родственниках. В Полоцке княжил в то время племянник его Брячислав Изяславич. Он объявил притязания на часть новгородских областей; получив отказ, напал на Новгород, взял его и разграбил (1021 г.). Весть о приближении Ярослава с войском побудила Брячислава удалиться из Новгорода; но он захватил с собою большое количество пленников и заложников. В Псковской области на реке Судом Ярослав нагнал Полоцкого князя, поразил его и освободил новгородских пленников. После того они заключили мир, по которому Ярослав увеличил Полоцкое княжение городом Витебском с его волостью.

 

Ярослав Мудрый и Мстислав Тмутараканский

Едва окончилась война с Полоцким князем, как выступил другой соперник, борьба с которым оказалась гораздо труднее. То был младший брат Ярослава, Мстислав Чермный, князь Тмутараканский, успевший прославить себя богатырскими подвигами в борьбе с Таврическими и Кавказскими Черкесами, известными в летописях под именами Козар и Касогов. Между прочим, летописец наш сохранил предание о его войне с соседним касожским князем Редедею. По обычаю того времени общее сражение заменялось иногда единоборством. Подобное единоборство сильный Редедя предложил Мстиславу. Они схватились. Мстислав одолел, бросил противника на землю и заколол его ножом. По условию он взял семейство Редеди и все его имение, а Касогов обложил данью. По возвращении в Тмутаракань князь построил церковь Богородицы, исполняя обет, который дал в трудную минуту своего поединка. Этот-то воинственный князь объявил притязания на раздел русских земель поровну, и пошел на Киев во главе своей болгаро-русской дружины и черкесской конницы. Встретив мужественное сопротивление со стороны Киевлян, Мстислав обратился на Чернигов, взял его и сделал своим стольным городом. Ярослава в то время не было в Киеве. Он находился на севере и усмирял мятеж в Суздальской земле. Там случился сильный голод, и волхвы возмутили народ, который еще был предан своей старой языческой религии. Суеверные люди бросились избивать старух, которые, по словам волхвов, причиняли голод своим колдовством. Ярославу удалось схватить многих волхвов и частою казнить их, частию заточить. А между тем из Камской Болгарии купцы навезли много жита; тогда голод прекратился, и мятеж утих. Это было в 1024 году.

В Новгороде великий князь собрал рать против Мстислава и призвал из-за моря наемных Варягов. Они пришли под начальством знатного витязя Якуна (т.е. Гакона), который обратил на себя внимание Русских своею красивою наружностию и златотканою лудою, или верхнею одеждою. Мстислав встретил северную рать недалеко от Чернигова у местечка Листвена и напал на нее в темную бурную ночь, когда свирепствовала сильная гроза с дождем. В челе северной рати стояла варяжская дружина; Мстислав выставил против нее Черниговское, или Северское, ополчение. Об это мужественное ополчение разбилась неукротимая храбрость Норманнов. Тмутараканский князь остался победителем; Ярослав и Якун спаслись бегством; причем последний потерял свою золотую луду. Осматривая поутру поле битвы, Мстислав выразил особую радость тому, что наибольшее число павших пришлось на долю Северян и Варягов; а его собственная тмутараканская дружина осталась цела. Ярослав снова удалился в свой верный Новгород. Победитель послал сказать ему, что признает его старшинство и не намерен добиваться Киева. Однако Ярослав не доверял брату и воротился в Киев только во главе вновь собранного на севере сильного ополчения. Тогда между братьями состоялся договор, по которому они разделили между собою Русскую землю, назначив границею реку Днепр: области, лежавшие на восточной стороне Днепра, были уступлены Мстиславу (1025 г.).

С того времени братья жили дружно между собою и общими силами воевали внешних врагов. Между прочим, они вместе ходили на Ляхов. В тот год, когда братья помирились, скончался Болеслав Храбрый, вскоре после своего торжественного коронования королевским венцом. Преемник его Мечислав II не был способен удержать завоевания отца и внушить уважение соседям. Со всех сторон поднялись на него соседние народы, которые хотели воротить ту или другую отнятую у них землю, а именно; Чехи, Угры, Немцы и Русь. Ярослав в свою очередь воспользовался обстоятельствами; вместе с братом он повоевал пограничную Польскую землю и воротил Руси Червенские города. Братья привели из польского похода большое число пленников; часть их, доставшуюся на долю Ярослава, он поселил по реке Роси в городках, построенных для защиты от степных варваров. Взаимное согласие братьев продолжалось до самой смерти Мстислава Чермного, который однажды на охоте сильно заболел и вскоре умер (1036 г.). Летописец говорит, что Мстислав отличался тучностью; румяным лицом и большими глазами, был очень храбр и ласков к своей дружине, для которой не щадил ни имения, ни пития, ни брашна. Он не оставил после себя наследников, и все его земли достались Ярославу. В том же году последний засадил в поруб, т.е. в темницу, брата своего Судислава Псковского, неизвестно по какой причине, вероятно, за его притязания на раздел земель. Таким образом, великий князь Киевский еще раз соединил в своих руках все русские области, за исключением Полоцкого удела, и стал властителем единодержавным. Это единовластие дало Русской земле тишину внутри и силу против внешних врагов.

 

Разгром печенегов Ярославом

В самый год Мстиславовой смерти, когда великий князь отлучился в Новгород, Печенеги воспользовались его отсутствием и в большом числе подступили к Киеву. Получив о том известие, Ярослав поспешил на помощь стольному городу с Варягами и Новгородцами. Он дал решительную битву варварам под самыми стенами Киева. В центре его войска стояли Варяги, на правом крыле – Киевляне, на левом – Новгородцы. После упорной сечи Печенеги потерпели полное поражение; во время бегства много их перетонуло в Сетомли и в других ближних речках. Со времени этой великой битвы летопись уже не упоминает более о печенежских набегах на Киевскую область.

 

Внешняя политика Ярослава Мудрого

При Ярославе Русь увеличилась приобретением новых земель и данников, особенно на севере в стране Финских племен. Между прочим, Ярослав еще при жизни Мстислава ходил на Чудь, обитавшую на западной стороне Чудского озера, и, чтобы утвердить здесь свое господство, построил город, который назвал Юрьевом в честь своего ангела, ибо христианское его имя было Юрий, или Георгий (1031). А спустя лет 10 или 11 он посылает в ту же сторону своего сына Владимира Новгородского для завоевания соседнего с Чудью финского народца Ям, жившего около Финского залива. Поход хотя и был победоносен, но дружина Владимира воротилась почти без коней вследствие постигшего их сильного падежа. О русских походах на северо-восток к Уральскому хребту свидетельствует известие о каком-то Ульбе, который в 1032 году ходил из Новгорода за так называемые Железные ворота, без сомнения, на лодках по рекам; но в этом походе потерял большую часть своей дружины.

На западных пределах Руси Ярослав должен был укрощать своих беспокойных соседей, Литву и Ятвягов. По крайней мере, летопись упоминает о его предприятиях в ту сторону, вызванных, вероятно, набегами этих племен. Кроме того, он совершил несколько судовых походов в Мазовию. В Польше по смерти Мечислава II (1034) наступили жестокие смуты: вельможи изгнали его сына Казимира и начали самовольствовать. Чехи спешили воспользоваться этою анархией, чтобы увеличить свои пределы на счет Поляков. Наконец Казимир с помощью Немцев воротил свой престол; он прекратил анархию, но не мог усмирить некоего Моислава, который захватил Мазовию и хотел быть ее независимым властителем. Казимиру в этом случае помог родственный союз с Ярославом. Последний выдал за польского короля свою сестру Марию (1043), которая потом перешла в католичество и известна у Поляков под именем Доброгневы. Казимир вместо вена, то есть брачного подарка, возвратил Киевскому князю 800 русских пленников, которые были взяты в прежних войнах. А Ярослав помог ему усмирить Мазовию, куда он ходил два или три раза; при последнем походе Моислав был убит (1047). Союз с Польшею был еще скреплен женитьбою Ярославова сына Изяслава на сестре Казимира[2].

 

Поход русского флота на Византию в 1043 году

Ярославово княжение, между прочим, ознаменовалось последним большим походом русского флота на Византию.

После Владимира Русь некоторое время еще оставалась верною союзницею Византии, и вспомогательные русские дружины не раз встречаются в ее войнах. Дружественные связи поддерживались взаимными торговыми выгодами: русские гости проживали в Константинополе, греческие приходили в Киев. Со времен крещения Руси к военным и торговым сношениям прибавились и деятельные сношения церковные. Эти дружеские связи нарушены были в 1043 году. В Константинополе из-за чего-то произошел спор с некоторыми русскими торговцами; от спора дело дошло до драки, и один из почетнейших русских гостей был убит. Отсюда возникло неудовольствие между обоими правительствами. На византийском престоле в то время сидел Константин Мономах, третий супруг императрицы Зои. Известно, что Зоя и ее незамужняя сестра Феодора, дочери Константина VIII и племянницы Василия II Болгаробойцы, были последним отпрыском знаменитой Македонской династии. Константин Мономах, государь беспечный и преданный своим удовольствиям, по-видимому, не спешил дать Руси необходимое удовлетворение за обиду. Ярослав снарядил большой ладейный флот и послал его под начальством своего старше-то сына Владимира Новгородского с воеводою Вышатой. В этой судовой рати находились и наемные Варяги. Византийские историки преувеличивают ее число до 100 000. По известию нашей летописи, Русь хотела высадиться на Дунае, вероятно, с намерением поднять Болгар против Греков; но Варяги увлекли Владимира далее. Флот подошел к Боспору и готовился напасть на самый Царьград. Между тем император велел заключить под стражу всех русских купцов и воинов, находившихся в Константинополе и других городах. Он не один раз отправлял к Владимиру послов с мирными предложениями; но тот предъявлял слишком высокие требования (византийцы говорят, будто он потребовал по три фунта золота на каждого воина). Этими перговорами Греки, конечно, желали выиграть время, чтобы приготовиться к отпору. Действительно, они успели собрать и снарядить флот, который под начальством самого императора загородил вход в Боспор; а на берегах его расположились конные отряды. Последовали битвы на море.

Мелкие русские суда старались держаться ближе к берегу; тут с помощью огнеметательных снарядов Грекам удалось сжечь часть нашего флота и привести в замешательство остальную. Многие русские ладьи сильным волнением были брошены на береговые скалы и потерпели крушение. Владимир едва не погиб; его спас один из воевод, Иван Творимирич, взяв на свой корабль. Часть русской рати, спасшаяся на берег после крушения своих судов, собралась там в числе шести тысяч человек. Они решили пробиваться в отечество сухим путем. Вышата не захотел оставить их без воеводы. "Жив ли буду, так с ними, а если и погибну, так с дружиною", – сказал он; сошел на берег, и сам повел их к Дунаю. Император с торжеством воротился в столицу, отрядив 24 корабля для преследования отступавшего Владимира. Эти корабли были окружены русскими ладьями и почти все погибли; причем Русские взяли многих пленников и, таким образом, имели хотя небольшой успех в своем походе. Но рать, предводимая Вышатой, большею частию истреблена превосходными силами Греков; оставшиеся в живых отведены пленниками в Константинополь, где император велел многих из них ослепить. Спустя три года мир был возобновлен и пленные обоюдно возвращены. Мир этот скреплен браком одного из сыновей Ярослава, его любимца Всеволода, с греческой царевной, но неизвестно, с дочерью или с другой какой родственницей Константина Мономаха.

 

Ярослав Мудрый и варяги

Время Ярослава было также эпохою самых деятельных и дружеских связей с Норманнами Скандинавии, известными у нас под именем Варягов. Брак с шведскою принцессою и помощь, оказанная варяжскими дружинами при завоевании Киевского княжения, еще более возвысили их значение при дворе и в войске великого князя Русского. Мы видим, что почти во всех важнейших битвах варяжская дружина занимает чело русской рати. Мы видим знатных людей, даже королей и принцев скандинавских, которые находят приют у Русского князя, нередко вступают в его службу, становятся его советниками и помощниками в делах внутреннего управления и внешней защиты. Варяжские наемники и торговцы, без сомнения, пользовались на Руси особым покровительством великой княгини Ингигерды (в православии Ирины), которая имела большое влияние на своего супруга. Еще будучи новгородскою княгинею, она, как известно, доставила своему родственнику Рагенвальду город Ладогу, в качестве удельного княжества. Впоследствии муж ее сестры норвежский король Олав Святой, лишенный своего престола датским королем Канутом Великим, нашел убежище и почет при Киевском дворе с своим малолетним сыном Магнусом. Конечно, не без помощи Киевского князя он снарядил дружину, чтобы воротить себе утраченный престол и высадился на берега Норвегии, но погиб в битве при Стиклестаде (1030 г.). Сын Олава Магнус, прозванный Добрым, оставался на попечении Ярослава и воспитывался вместе с его детьми. Спустя несколько лет, когда смуты в Норвегии и угнетения, испытанные от Датчан, заставили многих норвежских вельмож сожалеть об изгнании собственного королевского дома, Магнус с русскою помощью воротился в отечество и занял наследственный престол.

Младший брат Олава Святого, Гаральд Смелый (Гардрада) после битвы при Стиклестаде, где он был ранен, также нашел убежище при Киевском дворе и некоторое время служил в варяжской дружине великого князя. Гаральд полюбил старшую дочь Ярослава и Ингигерды, Елизавету, и просил ее руки. Предложение изгнанного принца, не имевшего ни земли, ни богатства, на первое время встретило отказ, но, по-видимому, не безусловный. Гаральд после того отправился в Царьград и сделался там начальником такой же варяжской дружины. Именно около этого времени византийские историки впервые упоминают о наемном отряде Варангов на византийской службе. Он возник, вероятно, по примеру тех отрядов, которые служили Русским князьям, и отчасти из тех Варягов, которые покидали Русь, чтобы искать еще более выгодной службы в богатой Греческой империи. Наемные Варанги, по своей храбрости и верности принятым на себя условиям, сделались впоследствии любимым войском у византийских императоров и, между прочим, занимали самое видное место в их гвардии. Сага о Гаральде Смелом рассказывает баснословные примеры его отваги и остроумия, а также его романтические приключения во время византийской службы. По ее словам, он воевал, одерживал победы и брал для Греков неприятельские города в Азии, Африке и Сицилии; ходил в Иерусалим; но не забывал о своей привязанности к русской княжне и, будучи сам поэтом, в честь ее сложил песню. В этой песне он говорит об отчаянных битвах, об опасностях, которые преодолел, и сетует на пренебрежение, оказанное ему русскою девою. Между тем награды и добыча, награбленная во время походов, сделали его богатым человеком. Он мог теперь бросить жизнь изгнанника, искателя приключений и воротиться в отечество, где царствовал его племянник Магнус. Гаральд опять приехал в Киев, получил наконец руку Елизаветы и отправился в Норвегию, где, спустя несколько лет, наследовал своему племяннику, погибшему в битве с врагами (1047 г.). Впоследствии и сам Гаральд Смелый, как известно, также пал во время своей отчаянной высадки на берега Англии (1066 г.).

Мы видели, что Владимир под конец жизни перестал возвышать Варягов; но Ярослав, кажется, до конца оставался их другом, отчасти под влиянием Ингигерды, а отчасти потому, что Варяги, как и всякие наемники, в руках великого князя были надежным орудием для поддержки его самовластия. Незаметно также, чтобы Ярослав после услуг, оказанных Новгородцами в борьбе его с Святополком, освободил их от варяжского гарнизона. По крайней мере, летопись говорит, что Новгород до самой смерти Ярослава ежегодно платил Варягам количество гривен, установленное еще Олегом. Новгородским наместником при Ярославе был его старший сын Владимир, который, судя по известию некоторых северных летописей, был так же, как и отец его, женат на какой-то норманнской принцессе. Ладога и Новгород продолжали служить главными пристанищами для Варягов, приходивших на Русь в качестве гостей или ищущих службы, а также и для варяжских принцев, отправлявшихся к Киевскому двору. Был другой путь из Скандинавии в Россию, по Западной Двине. Несомненно, что торговцы и наемники варяжские посещали Полоцк; но последний тогда начал выделяться из общего состава Руси под владением своих местных князей.

Здесь, в этих родственных, дружеских связях Игорева дома с Варягами, в том положении, которое эти иноземцы заняли на Руси при Владимире Великом и особенно при сыне его Ярославе, в происхождении последующих киевских князей, по матери, от Скандинавского королевского дома, в частых призывах варяжских дружин и в громкой славе, которою пользовались тогда норманнские викинги, – здесь и надобно искать зародыш той басни, которая впоследствии так распространилась и укрепилась. Известно, что эта басня весь Русский княжеский род начала вести от варяжских принцев, которые будто бы были когда-то призваны в Новгородскую землю для водворения в ней порядка.

Кроме родственных связей с государями Византии, Польши и Скандинавии, Ярослав вступал в такие же связи и с другими европейскими владетелями. Так, вторая его дочь Анна была выдана за Генриха I, короля Французского, а третья, Анастасия, за короля венгерского Андрея I. Были также и родственные связи с владетелями Германии: немецкие летописцы говорят о браке двух германских принцесс с князьями русскими (может быть, с Вячеславом и Игорем, младшими сыновьями Ярослава). Все это указывает на дружеские сношения Киевского двора почти со всеми важнейшими дворами Северной и Средней Европы. Есть даже известие о родственном союзе русского княжеского дома с королями Англии и пребывании в России двух английских принцев, искавших убежища при дворе Ярослава. Очевидно, Русь того времени занимала не последнее место в международных отношениях Европы и жила общею европейскою жизнию[3].

Памятник Ярославу Мудрому в Киеве

Памятник Ярославу Мудрому у Золотых ворот в Киеве

 

 

Внутренняя политика Ярослава Мудрого

Великое значение Ярослава I в Русской истории, впрочем, основано не столько на его удачных войнах и внешних связях, сколько на его трудах по внутреннему устроению Русской земли. В этом отношении первое место принадлежит его деятельности на пользу христианской церкви.

Владимир Великий вместе с христианством утвердил в России и порядок греческой иерархии. Русская церковь составила особую митрополию, зависимую от патриарха Константинопольского. Зависимость эта выражалась в особенности поставлением высшего духовного сановника, т.е. Киевского митрополита, а вначале и других иерархов или епископов. Мы не имеем точных несомненных сведений о первых киевских митрополитах. Позднейшие летописные своды называют первым русским митрополитом Михаила, прибывшего с Владимиром из Корсуня. Преемником его они именуют Леонтия; за Леонтием следовал Иоанн, управлявший церковью во второй половине княжения Владимира и в первой Ярослава; Иоанну был преемником Феопемт. Эти митрополиты, поставленные константинопольским патриархом, назначались из духовенства Греческой империи; но весьма вероятно, что они были происхождения Болгарского или по крайней мере имели сведения в Славянском языке; без чего деятельность их на Руси была бы очень затруднительна. Известно, что вместе с христианством Русь получила богослужение и Священное Писание на языке Славяноболгарском. Вместе с митрополитами первые наши епископы и многие священники были также по всей вероятности, из Болгар. Они приносили с собою богослужебные книги и другие болгарославянские переводы.

Духовенство, как прибывавшее из Византийской империи, так и прежде существовавшее в Киевской крещеной Руси, могло удовлетворить только первой необходимости. Но с распространением христианства и построением храмов в русских областях сильно возрастала и потребность в своих собственных служителях церкви, в наставниках веры, близких к народу, вполне ему понятных и способных бороться с язычеством, которое было сильно даже в населении, считавшемся христианским; не говорим о дальних областях, косневших еще в грубом идолопоклонстве. Уже Владимир приказывал брать детей и отдавать их в княжескв отца местоое учение, вероятно, для того, чтобы приготовить из них священнослужителей. Летописец прибавляет любопытную черту: матери этих детей плакали по ним как по мертвецам, потому что еще не утвердились в вере. Ярослав продолжал дело своего отца и поручал церковнослужителям обучать грамоте детей; а в Новгороде, по известию летописи (позднейших сводов), он устроил училище, состоявшее из 300 мальчиков, сыновей священников и старост.

На Руси повторилось почти то же, что мы видим в Дунайской Болгарии. Там христианство окончательно было введено князем Богорисом; а сын его Симеон произвел уже эпоху процветания Болгарской словесности. Так и у нас Ярослав, сын князя, утвердившего на Руси христианство, отличался особою приверженностью к делу книжному. Он собирал писцов для списывания болгарских рукописей; причем иногда поручал переводить прямо с греческого или исправлять болгарские переводы. Из слов летописи можно заключить, будто он даже сам списал некоторые священные книги и принес их в дар созданному им храму св. Софии. При Ярославе и с его поощрения начали распространяться на Руси и монашеские общины; а одним из главных занятий монастырских в Средние века, как известно, было списывание книг.

 

Строительство святой Софии Киевской

Ярослав не щадил издержек на внешнее благолепие церкви, которое так сильно действует на воображение иного, мало развитого общества, еще не окрепшего в вере. Самые великолепные постройки, совершенные им, конечно, принадлежали стольному Киеву и произведены с помощью греческих мастеров. Во-первых, он обвел город новыми каменными стенами. Одни из ворот в этих стенах названы были Золотыми, в подражание таким же воротам Цареградским; а над ними построена церковь в честь Благовещения. Новые стены были обширнее прежних; между прочим, они обнимали часть поля, на котором происходила выше упомянутая последняя битва с Печенегами, окончившаяся их совершенным поражением. В память этой битвы и на ее месте Ярослав в следующем 1037 году заложил знаменитый соборный храм св. Софии. Храм с тем же именем существовал в Киеве уже при Владимире Великом, но только на другом месте; по крайней мере о нем упоминает немецкий летописец Дитмар, по поводу вступления в Киев Болеслава Храброго. Во время междоусобных войн Святополка с Ярославом этот храм сгорел; вместо него Ярослав построил новый, и в более великолепном виде. Он был украшен фресковою живописью и роскошными мозаиками или, как тогда называлось, мусиею. Кроме того, Ярослав построил в Киеве монастырь св. Ирины (вероятно, в честь своей супруги). Вообще древнейшие и главные храмы Киева строились большею частию в подражание цареградским и носили их имена, каковы св. София, св. Ирина, а также храмы в честь Богородицы, столь распространенные в Византии (начиная с знаменитого Влахернского). По образцу Киева и в других главных городах Руси встречаем соборные храмы преимущественно или Софийские, или Богородичные (Рождественские и Успенские). Так почти в одно время с Киевской Софией создана была и славная София Новгородская. По свидетельству летописей, сначала эта Софийская церковь была деревянная о тринадцати верхах, построенная первым епископом Новгорода Иоакимом на берегу Волхова; но она сгорела. Тогда сын Ярослава Владимир, удельный князь Новгородский вместе с епископом Лукою Жидятою в 1045 году заложил новый Софийский собор, уже каменный и несколько на другом месте, хотя тоже на берегу Волхова. Этот храм построен и украшен фресковою живописью также с помощью греческих художников. Строитель его Владимир Ярославич, спустя несколько лет, скончался и был в нем погребен.

Святая София Киевская в XI веке

Святая София Киевская. Предполагаемый вид в XI веке.
Фото из издания "Православные храмы"

 

Таким образом, построение христианских храмов повело за собой пересаждение в Россию изящных искусств из Византии. При Ярославе, по известию летописей, приехали к нам из Греции церковные певцы, которые научили Русских осьмогласному, или так наз. демественному пению.

Признавая русскую иерархию в зависимости от цареградского патриарха, Ярослав в то же время допускал эту зависимость только до известной степени. Он ревниво оберегал княжескую власть в самых делах церковных и оставлял за собою решение иерархических вопросов. Так, в конце его княжения нужно было поставить нового митрополита, а между тем великий князь находился в разладе с византийским правительством. Тогда он созвал собор из русских епископов и велел им поставить на митрополию священника из села Берестова, Илариона, отличавшегося книжною ученостью и бывшего одним из первых наших духовных писателей. Этот Иларион является, таким образом, первым киевским митрополитом русского происхождения. Соборным поставлением его, однако, не была нарушена связь Русской церкви с Греческой, и, по возобновлении дружественных сношений, возобновились почтительные, сыновние отношения киевского митрополита к цареградскому патриарху. Первые христианские князья наши, т.е. Владимир и Ярослав, воздвигая храмы и полагая начало духовному сословию, вместе с тем старались обеспечить материальными средствами существование и дальнейшее развитие этого сословия. По примеру византийских императоров, они дарили известную часть из княжих доходов на содержание храмов и их причта, наделяя их землями и разными угодьями. Кроме того, они определили в пользу духовенства часть доходов с судопроизводства, подчинив епископам разбирательство некоторых тяжебных дел и проступков. Ярослав пользуется в истории, славою нашего первого законодателя; ему приписывали древнейший свод русских узаконений, известный под именем Русской Правды[4].



[1] Ожесточение Святополка против братьев и его предыдущие отношения к отцу придают некоторую вероятность нашей летописи, что он не был родной сын Владимира. Последний, говорит она, после смерти Ярополка взял за себя его жену гречанку, уже беременную от прежнего мужа. Что касается до Глеба, то мы не следуем летописному рассказу, будто Глеб во время кончины Владимира находился в Муроме и будто Святополк послал звать его к себе от имени больного родителя, скрывая его смерть. Мы находим гораздо более вероятнее и естественнее приведенное нами известие, взятое из Сказания о Борисе и Глебе по древнейшей, или Нестеровой, редакции; тогда как в позднейших его редакциях, обильно изукрашенных риторикой, рассказ о Глебе согласен с летописью (см. Сказания о свв. Борисе и Глебе, изданное Срезневским, СПб. 1860, и Чтение о житии и чудесех Бориса и Глеба, изданное Бодянским в Чт. Об. И. и Д. 1859. № 1). Это обстоятельство в свою очередь указывает на более позднюю редакцию самого летописного свода, неправильно приписанного тому же Нестору. Что тело Глеба было заключено между двумя колодами, см. также Васильева: "Канонизация русских святых" в Чт. Об. И. и Д. 1893. III. Там говорится о двух колодах: верхней и нижней.

Эймундова сага в Antiquites Russes. Т. II. (Она была переведена на русский язык Сеньковским и напечатана в "Библиотеке для чтения" 1834 г. Т. II.) Эта сага приписывает Эймунду убиение Святополка, которого она называет Бурислейфом. Затем она рассказывает о войне Ярослава с Вартиславом (т.е. Брячиславом) Полоцким; причем баснословит, будто Эймунд, перешедший на службу Полоцкого князя, устроил между братьями мирный договор, по которому они разделили между собою Гардарикию (т.е. Русь): Ярослав остался новгородским князем, Вартислав получил Киев, а Полоцкое княжество отдано было Эймунду. Последний, умирая, передал это княжество товарищу своему Рагнару. На баснословный характер саги указывает и то обстоятельство, что она, повествуя о борьбе Ярислейфа с Бурислейфом, совсем не упоминает об участии в ней польского короля.

Перед началом этих событий в летописи Русской помещен рассказ о столкновении новгородцев с Варягами Ярослава; причем первые избили многих наемников на дворе какого-то Парамона. Тогда князь удалился за город в свое село Ракому, зазвал сюда зачинщиков этого избиения и велел их умертвить. Но в ту же ночь из Киева от сестры его Предиславы пришли вести о смерти Владимира и злодействах Святополка. На другой день Ярослав созывает вече и кается в своем жестоком поступке с новгородцами; а последние примиряются с ним и вооружаются на Святополка. Весь этот рассказ отзывается искусственным, драматическим построением. Столкновения между гражданами и буйными Варягами происходили, конечно, нередко. А смерть Владимира и деяния Святополка были не такие тайные события, весть о которых могла достигнуть до Новгорода только с помощью. Предиславы и не иначе как в критическую минуту вероломного умерщвления новгородских граждан.

О битвах Ярослава с Святополком под Любечем и на реке Альте повествует только Русская летопись; она же говорит и о сражении на Буге. Сообщенные ею перебранки с неприятелем были в духе времени, и подтверждаются, хотя несколько в другом виде, известиями древнейших польских летописцев, каковы Мартин Галл и Кадлубек, писавшие в XII веке (См. Monumenta Poloniae Белевского. Т. I и II).

О войне Ярослава с Болеславом Храбрым, кроме Русской летописи, мы имеем известия иноземные. Первое место между ними принадлежит немецкому летописцу Дитмару (Dithmari Chronicon. Гл. III и отчасти VII). Его известия наиболее достоверны как современника этих событий. Относительно хронологии он согласен с нашею летописью. Впрочем, он не всегда делает точные сообщения по отношению к отдаленной от него Руси. Так, говоря о взятии Болеславом Киева (который он называет Китава), Дитмар прибавляет, будто в этом великом городе уже тогда находилось 400 церквей – число невероятное, – и будто население его составилось из каких-то беглых рабов, и преимущественно из быстрых Данов, или Данаев. (Последний вариант более вероятен.) Затем следуют известия польских летописцев, Мартина Галла, Богуфала, Кадлубка и Длугоша. Но эти известия отличаются большим хвастовством и риторикой. Например, они повествуют, что Болеслав, въезжая в Киев, мечом своим надрубил его Золотые ворота в знак своей победы; Золотые ворота еще не были тогда и построены. Особенным многословием и баснословием отличается в этом случае Длугош, хотя он много пользовался и русскими летописями. Так, по его словам, Болеслав будто бы поставил на Днепре, при впадении Сулы, какие-то железные столпы, чтобы отличить пределы своего королевства. Король польский у него произносит к войску длинные речи в духе классических писателей; он одерживает над Ярославом четыре великие победы, почти все на той же реке Буге, и пр. Хронология данных событий у него также неверна. Последующие польские историки (Кромер, Сарницкий и др.) по большей части повторяют те же рассказы. Еще Карамзин указывал на их противоречия и недостоверность (См. примеч. 15 – 18 ко II тому его Истории).

[2] О походе 1032 года не упоминают старшие летописные своды, т.е. Лаврентьевский и Ипатский; о нем говорят позднейшие, именно: Софийский, Воскресенский и Никоновский. Но, очевидно, он заимствован из древнейшего источника. Относительно местности, называвшейся Железными воротами, высказаны были разные мнения. Татищев разумел здесь Уральский хребет и страну Югров; его мнение принял Миллер. Карамзин подразумевал землю Мордовскую и Черемисскую (к т. II прим. 64). Шегрен указал на Зырянский край, именно село Водчу в Усть-Сысольском уезде на р. Сысоле: близ этого села есть холм или городище, называемое в народном предании Железными воротами (Sjogrens Gesam. Shriften. I. 531). Его мнение приняли Соловьев, а также и Барсов ("География Начальной летописи". 55). Наконец, г. К. Попов в своем очерке Зырян (Известие Общ. Любителей Естествознания. Москва. Т. VIII. Выпуск 2., стр. 39) также указывает на Зырянский край и Усть-Сысольский уезд, но только далее к востоку около самого Уральского хребта. Он приводит выписку из заметок г. Арсеньева (Вологод. губ. Вед. 1866. № 47), а именно: река Шутора – приток Печоры, берущий начало в Уральском хребте, в одном месте так стеснена каменистыми крутыми берегами, что место это у туземцев называется  Ульдор Кырта,  т.е. Железные Ворота. Очевидно, подобное название не принадлежало исключительно какой-либо местности и встречалось не один раз. (Напомним, что та же Русская летопись называет Железными воротами и Кавказский Дербент.) Мы считаем вероятным, что поход новгородцев был предпринят именно в Зырянский или Югорский край; но не думаем, чтобы летописец под Железными воротами разумел какую-либо незначительную местность на pp. Сысоле или Шуторе, известной только у окрестных туземцев, и едва ли Татищев не был ближе других к истине, указывая вообще на Уральские горы.

О браке русской княжны с Казимиром, кроме Русской летописи, говорят Мартин Галл, Богуфал, Летописец Саксонский (Annalista Saxo) и Дkугош. Если Мария, по словам Длугоша, была дочерью Анны, супруги Владимира Великого, которая умерла в 1011 году, то во время бракосочетания с Казимиром она не могла иметь менее 32 лет. Летописец Саксонский называет ее не сестрою, а дочерью великого князя Киевского. О женитьбе Изяслава Ярославича на сестре Казимира упоминают наши позднейшие летописные своды, т.е. Софийский, Воскресенский и Никоновский.

[3] Главными источниками для объяснения войны 1043 года служат Русская летопись, Пселл, Кедрен и Зонара. Кроме того, краткое упоминание о ней встречается у Глики и Ефремия. Замечательно, что об участии Варягов в этой войне и об их совете идти на самый Царьград сообщают не старейшие своды летописей, а позднейшие. Известие их подтверждает Скилица-Кедрен, который говорит, что в числе русских войск были союзники, обитающие на северных островах океана. (Ясно, что в прежних походах Руси под Царьград 860 и 941 гг. варяжские дружины не участвовали; иначе византийская историография не умолчала бы о том.) В данном случае мы отдаем предпочтение Скилице-Кедрену перед Пселлом, хотя последний был очевидцем события; по словам его, русские начали войну будто бы без всякой причины, из одной ненависти к греческой игемонии. Известие Русской летописи об этом походе совершенно независимо от греческих источников. О нем летописец мог слышать от стариков, участвовавших в самом походе; а вероятнее всего, он передал событие со слов известного боярина Яна Вышатича, который был сыном воеводы Вышаты; чем отчасти и объясняется такое видное место, отведенное последнему в летописном рассказе.

О связях с скандинавскими и другими европейскими династиями см. саги об Олаве Св., Магнусе Добром и Гаральде Смелом в Antiquites Russes. Acta Santrorum. Rerum Galiicarum et Francicarum scriptires. Lambert Aschaffenburg. Turoc Chronic. Hung. Снорро Стурлезон. Адам Бременский и пр. О родственных союзах и сношениях Ярослава с европейскими государями самое обстоятельное рассуждение с указанием на источники остается доселе то, которое принадлежит Карамзину. См. к т. II примечание 40 – 48 и 59. Французский король Генрих I присылал в Киев посольство с епископом Рожером Шалонским во главе, чтобы просить руки Анны Ярославны. См. также у Шлюмберже в Истории Зои и Феодоры. Стр. 560.

[4] В позднейших летописных сводах, Софийском, Воскресенском и Никоновском, заложение Киевской Софии и Золотых ворот отнесено к 1017 году, тогда как в старейших сводах, т.е. Лаврентьевском и Ипатском, оно упомянуто под 1037 годом. Отсюда возникли разные мнения и споры между учеными о времени основания Св. Софии. (Все эти мнения сопоставлены в "Описании Киева" Закревским, стр. 760 и далее.) Мы принимаем год старейших сводов, который более согласен с обстоятельствами: до 1037 года место Софии было еще за чертою старого Киева, в поле. Свидетельство Дитмара, умершего в 1018 году, ясно указывает, что до построения этого храма Ярославом в Киеве уже существовал храм того же имени; Дитмар прибавляет, что он вместе с своим монастырем подвергся пожару в 1017 году.

Относительно построения старой и новой Софии в Новгороде источники также представляют некоторые разноречия. Так, в Ипатьевской и Лаврентьевской просто говорится о заложении каменного собора в 1045 г. князем Владимиром. То же сказано и в Новгородской первой летописи с прибавкою известия о пожаре старой церкви: "В лето 6553 (1045) сгоре св. София в субботу по заутрени в час 3-й, месяца марта в 15-е. Того же лета заложена бысть св. София Новгороде Владимиром князем". В Новгородской Второй стоит тот же год и прибавлено, что сгоревшая деревянная церковь была о 13 верхах, построена владыкою Иакимом и стояла 4 года; а положение ее определено так: "Конец Епископской улицы над рекою Волховом, где ныне (т.е. во время летописца) Сотко поставил церковь Бориса и Глеба". В Новгородской Третьей летописи кончина владыки Иакима отнесена к 1030 году; следовательно, если он был строитель деревянной Софии, то последняя стояла не 4 года, а гораздо долее. В той же летописи прибавлено, что новую каменную церковь, заложенную в 1945 г., строили 7 лет, а расписывали ее иконные писцы, приведенные из Царьграда. Там же находится и сказание об образе Спаса с благословенною рукою. В Воскресенской, Софийской и Никоновской летописях закладка каменной Софии отнесена также к 1045 году, но освящение ее – к 1050; а между этими годами именно под 1049 стоит известие, конечно, ошибочное, о пожаре старой, деревянной церкви.

 

Подзаголовки разделов главы даны автором сайта для удобства читателей. В книге Д. И. Иловайского они отсутствуют.