II

Трубецкой прежде собрания рады, на которой следовало от имени царя утвердить Юрия в гетманском достоинстве и постановить новые договорные статьи, написал к Ромодановскому, и в Киев к Шереметеву, чтобы и тот и другой спешили с ратною силою в Переяславль, приказал съезжаться на раду нежинскому и черниговскому полковникам и рассылал грамоты к войтам, бурмистрам, райцам и лавникам городов и местечек левой стороны Днепра, приказав им ехать на раду и объявить поспольству, чтобы оно с ними туда же съезжалось. Боярин заметил, что поспольство левой стороны недолюбливает казаков и расположено к московской стороне; он, поэтому, надеялся при большем стечении народа вытребовать от казацких начальников то, что было нужно для московского правительства и притом так, что все будет делаться по воле большинства народного.

Просидев один день во дворе, где его поместили, Юрий отправил к Трубецкому есаула Ковалевского просить свидания. 10 октября боярин приказал всем быть у себя. Боярин обошелся с Юрием ласково, сообщил ему царскую милость, известил, что царь его похваляет за то, что он желает оставаться в подданстве у великого государя и побуждал подражать своему отцу в непоколебимой верности царю. Старшины и полковники били челом об отпущении своей вины перед царем и говорили, что они отлучились от царя поневоле: то были обычные отговорочные фразы того времени. Боярин объявил им царское прощение за прошлое и проговорил наставление, чтобы они вперед оставались под высокою рукою царского величества навеки неотступны. – Великий государь (он сказал им) велел учинить в Переяславле раду и на раде избрать гетманом того, кто вам и всему Войску Запорожскому надобен, и постановить статьи, на которых всему Войску Запорожскому быть под рукою его царского величества.

После этого свидания прошло несколько дней. Московские воеводы прибывали один за другим с своими ратями. 13 октября прибыл боярин Василий Борисович Шереметев, 14 – окольничий князь Григорий Григорьевич Ромодановский. Переяславль беспрестанно наполнялся людьми различных состояний. Съехались около боярина верные царю полковники левой стороны: нежинский Золотаренко, черниговский Иоанникий Силич, полтавский Федор Жученко, прилуцкий Федор Терещенко, лубенский Яков Засядко, миргородский Павел Андреев с своими писарями и сотниками; стекались из ближних мест войты, бурмистры и мещане.

Пятнадцатого октября Юрия и старшину опять позвали к Трубецкому, который встретил их вместе с прибывшими вновь воеводами. С ними были дьяки: думный Илларион Дмитриевич Лопухин и Федор Грибоедов. С Юрием и полковниками был и наказный гетман Беспалый. Казацкой старшине прочитана была царская верящая грамота на имя Трубецкого: в ней от царя поручалось боярину утвердить новоизбранного казацкого гетмана, постановить статьи и привести всех к присяге. Потом прочитаны были статьи, привезенные Трубецким: их было два рода, – одни старые, те, на которых присягал покойный Богдан Хмельницкий, другие новые, написанные не вполне в прежнем смысле и прямо противные тем, которые измышляли казаки на жердевской раде. Юрий со старшиною, не смея опровергать их, не изъявлял одобрения, а просил только прочитать их на целой раде казацкой и сказал: на каких статьях быть нам и всему Войску Запорожскому под самодержавною рукою его царского величества, мы будем бить челом на раде, чтобы про то все было ведомо всему Войску Запорожскому. Этими словами показалось, что казацким старшинам, руководившим молодым гетманом, не нравятся привезенные из Москвы статьи, и что они все еще, считая себя вольным народом, думают договариваться на таких условиях, какие сами для себя найдут выгодными и представят, а не на таких, которые им предложат под страхом. Трубецкой, – может быть, по принятому обычаю запросить побольше, чтобы скорее получить то, что нужно, – сказал:

– Великий государь повелел в городах Новгороде-Северском, Чернигове, Стародубе и Почепе быть своим воеводам и ведать уезды тех городов, как было встарь, оттого что те города исстари принадлежали к Московскому государству, а не к Малой России. Так и теперь надобно учинить по-прежнему, а казаки, которые устроены землями в уездах тех городов, пусть живут на своих землях при воеводах (т. е. под властью воевод, а не гетмана), если их нельзя будет поместить в других местах.

Таким образом, боярин изъявлял притязание отнять у гетманской власти значительную часть края. Он был по историческим правам справедлив. Но и у противной стороны были равносильные права.

Юрий на это отвечал:

– В Чернигове, Новгороде-Северском и Почепе издавна устроено много казаков, и за ними много земель и всяких угодий. Новгород-Северский, Стародуб и Почеп приписаны к Нежинскому полку, а в Чернигове свой казацкий полк. Если вывести оттуда казаков, то казакам будет домовное и всякое разорение, и права и вольности их будут нарушены, а великий государь пожаловал Войско Запорожское, велел всем нам быть под самодержавною рукою на прежних правах и вольностях и владеть всякими угодьями по-прежнему; и в царских жалованных грамотах написано, что права казацкие и вольности не будут нарушены ни в чем. Если же начать переводить казаков из тех мест, то у них начнутся большие шатости. Пусть государь-царь пожалует нас: велит Новгороду-Северскому и Стародубу и Почепу и Чернигову оставаться в Войске Запорожском.

Трубецкой возразил ему:

– Вы говорите, что Новгород-Северский приписан к Войску Запорожскому, а когда это сталось? Тогда, когда Войско Запорожское отлучилось от польских королей; а когда Войско Запорожское было за королями польскими, в те времена Новгород-Северский не был прилучен к Войску Запорожскому, а оставался за сенаторами. Казаки тамошние новопоселенные и с старыми казаками не живали. Стало быть, если можно будет их перевести на иные места, то переведите; а некуда перевести – пусть там живут под воеводами.

Юрий и за ним полковники стали бить челом, чтобы города, о которых идет речь, оставались в Войске Запорожском. Не говорите об этих городах на раде, – сказали они, – а если только объявите, так будет в Войске Запорожском междоусобие и беспокойство.

Трубецкой не стал более настаивать. 17 октября устроена была генеральная рада за городом в поле. Сходились не одни казаки; толпы мещан и поспольства из городов, местечек и сел привалили туда. Московские воеводы ехали с ратными московскими людьми. Трубецкой приказал объявить, что он велит казакам при себе учинить раду и выбрать по своим войсковым правам гетмана, кого они себе излюбят, а потом пусть останется этот гетман неотступно в подданстве под государевою самодержавною рукою со всем Войском Запорожским навеки.

Присутствие воевод и московского войска не могло нравиться многим. Московский боярин своими поступками возбуждал ропот; жаловались, что он считает Войско Запорожское как бы побежденным, а не вольным народом, и намерен устроить его судьбу, как хочется Москве, а не самому Войску. Еще оскорбительнее показалось казакам, когда Трубецкой приказал князю Петру Алексеевичу Долгорукому с своим отрядом приблизиться и окружить место рады. Такая рада должна была отправиться несвободно, под московским оружием, и, следовательно, поступать и делать такие постановления, какие угодны будут московской власти.

Сначала произнесли присягу на подданство те заднепровские старшины и полковники, которые прибыли с Хмельницким. Левобережные уже прежде присягнули. Потом последовал выбор; все беспрекословно огласили гетманом Юрия Хмельницкого, то есть одобрили в Переяславле то, что уже было сделано за Днепром. Потом прочитаны были статьи переяславского договора 1654 г.; а потом читались новые статьи, которые теперь московское правительство сочло нужным дать казакам, чтобы поставить их в зависимость более тесную, чем та, в какой они находились по условиям присоединения Малой Руси к Москве при Богдане Хмельницком. Гетману воспрещалось принимать иноземных послов; гетман со всем Войском Запорожским обязан был идти в поход, куда будет царское изволение, следовательно, и за пределы Малой Руси, тоща как по прежним статьям служба казацкая ограничивалась только внутри. Гетман обязывался не поддаваться никаким прелестям, не верить никаким возбуждениям против -Московского государства, казнить смертью тех, которые станут возбуждать неудовольствие против Московского государства и заводить ссоры с московскими людьми, а порубежные воеводы будут казнить тех великорусов, которые станут подавать повод к ссорам. Гетман лишался права ходить с Войском Запорожским на войну, куда бы то ни было, не мог никому помогать и не мог посылать никуда ратных людей без воли государя, равным образом обязан был карать тех, которые пойдут для такой цели самовольством. Вопреки выраженному в жердевских статьях желанию избавиться от московских воевод, в предъявленных от московского правительства статьях требовалось, чтобы воеводы московские с ратными людьми находились в городах: Переяславле, Нежине, Чернигове, Брацлавле, Умани; они, впрочем, не должны были вступать в права и вольности казаков; ратные люди должны были кормиться из своих запасов; а в тех городах, где московские воеводы заменяли прежних польских, именно – в Киеве, Чернигове и Брацлавле они могли пользоваться теми самыми маетностями, которые некогда предоставлялись на содержание польских воевод. Реестровые казаки освобождались от постоя ратных людей и дачи подвод. Эти повинности ложились исключительно на поспольство. Казакам давалось право вольного винокурения, пивоварения и медоварения, но с тем, что они могли продавать вино в аренды только бочками, а никак не квартами враздробь, мед же и пиво гарнцами, и за самовольное шинкарство подвергались наказанию. Посполитые лишены были этой свободы. Таким образом, выходило, что поспольство, которое согнали в Переяславль с целью поддержать московскую власть против сомнительного расположения к ней казаков, должно было нести тягости, от которых освобождались казаки. В Белой Руси казакам не позволялось находиться, но те, которые там завелись, могли, если захотят, переселиться в казацкие места, а если не захотят, то должны были отбывать повинности, лежавшие на поспольстве. Равным образом, те, которые в Белорусском крае носили звание полковников и сотников, начальствуя над новообразованным там казачеством, должны были лишиться своего звания; следовало, между прочим, вывести казацкую «залогу» из Старого Быхова, где тогда засели недруги Москвы, Самуил Выговский и Иван Нечай, которые умертвили многих московских людей, взявши их в плен на веру: там не должно находиться никакого другого войска, кроме государева. Очистить Белую Русь от казаков требовалось под тем предлогом, что в Белой Руси никогда не было черкас, т. е. казаков, и притом край по соседству с ляхами: от того у казаков с ляхами будут нескончаемые ссоры. Казаки лишены были права без доклада государю избрать нового гетмана по смерти прежнего и переменять живого, хотя бы гетман оказался изменником. Следовало, в последнем случае, известить государя, а государь отправит, кого захочет, учинить сыск; и когда обвиненный окажется действительно виновным, тогда его сменят и поставят на его место другого, по выбору казаков, но непременно с царского утверждения. Эта статья, по-видимому, охраняла гетманскую власть и вообще местное малорусское правительство от беспорядков и буйства, но в то же время, вопреки домогательству жердевской рады не дозволять никому сноситься прямо с Москвою мимо гетмана, открывала широкий путь такого рода сношениям в ущерб местной власти, давая возможность недругам гетмана и других начальствующих лиц обращаться к царю и в приказы с доносами, а московскому правительству доставляла возможность следить за тайнами в Малой Руси и вмешиваться следственным и судебным образом в действия ее правительства. Гетману воспрещалось без рады и совета всей казацкой черни избирать лиц в полковники и вообще в начальнические должности. В этом случае восстановлялось старинное казацкое право, нарушенное в последние времена Богданом Хмельницким. Московскому правительству было выгодно восстановить его, потому что оно надеялось на преданность себе большинства черных людей. Новоизбранный полковник должен быть непременно из своего полка; все начальные люди должны быть православного исповедания; даже недавно принявшие православие не допускались до начальнических должностей. Объявлялось, что это постановляется для того, что от иноземцев бывали всякие смуты, и простые казаки терпели от них утеснения. Гетман не имел права судить и казнить смертью полковников и вообще начальных людей до тех пор, пока государь не пришлет кого-нибудь к управе. Эта статья в то время обеспечивала такие лица, как Тимофей Цыцура или Василий Золотаренко, которые по поводу недавних событий нажили себе много врагов, и последние могли настроить против них молодого гетмана; на будущее время эта статья, наряду с другими, усиливала влияние московского правительства и ослабляла местную верховную власть, а это выгодно было для дальнейших государственных видов Москвы. Хотя казаки по-прежнему не лишались права избирать гетмана, но гетман обязан был по избрании явиться в Москву видеть царские очи и не прежде мог именоваться гетманом Войска Запорожского, как получивши знамя, булаву и бунчук от правительства. При гетмане должны находиться с обеих сторон Днепра по судье, писарю и есаулу. Казаки должны были обязаться отдать московскому правительству жену и детей изменника Выговского, брата его Даниила и всех Выговских, какие только есть в Запорожском Войске, и впредь не допускать отнюдь на раду лиц, оказавших недоброжелательство к московскому правительству. Кроме Выговских, к этому разряду относились: Григорий Гуляницкий, Самуил Богданович, Григорий Лесницкий и Антон Жданович. Кто допустит их в раду, тот за это подвергнется смертной казни; равным образом, тому же наказанию подвергался всякий из старшин или из простых в Войске Запорожском, кто не учинит веры хранить эти статьи или, учинивши, нарушит после.

В это время Малая Русь сделалась притоном беглых людей и крестьян из Великой Руси. Из уездов Брянского, Карачевского, Рыльского и Путивльского, от вотчинников и помещиков бегали боярские люди и крестьяне в Малую Русь, составляли шайки около Новгорода-Северского, Почепа и Стародуба, нападали на имения и усадьбы своих прежних владельцев и делали им всякие «злости и неисправимые разорения». По настоящему договору следовало таких беглецов отыскивать и возвращать на место прежнего жительства.

Казацкая рада, окруженная со всех сторон московскими войсками, должна была беспрекословно соглашаться. Статьи, постановленные на Жердевском поле, привезенные боярину Трубецкому полковником Дорошенком с товарищами для утверждения – не признаны, а действительными положено признать те, которые составлены в Москве и поданы на Переяславской раде Трубецким.

18 октября, по приказанию Трубецкого, Юрий со старшиною, полковниками и выбранными из всех полков казаками ехали к соборной церкви в город. Из церкви вышел со крестами и образами кобринский архимандрит и каневский игумен Иов Заёнчковский, с ним был переяславский протоиерей Григорий Бутович, со священниками и диаконами. После молебна казаки были приведены к вере по записи, присланной из посольского приказа. В этой записи гетман обязался быть навеки неотступным под царскою рукою, по повелению государеву стоять против всякого недруга, не приставать к польскому, турецкому и крымскому и другим государям, служить со всем Войском Запорожским царю, царице и их наследникам, не подыскивать никаких других государей на Земли, принадлежащие московскому государю, извещать государя о всяком злоумышлении против него, ловить и представлять изменников, стоять против всяких неприятелей царских, не щадя голов своих, вместе с московскими ратными людьми, как укажет государь, держать совет с теми боярами и воеводами, которых пошлет государь при своих письмах и утверждать Войско Запорожское быть в совете и соединении с московскими ратными людьми, не отъезжать из полков к неприятелю, не учинять измены в городе, где ему случится быть с царскими полками, не сдавать неприятелю городов, не отходить самому в иное государство, не ссылаться с недругами его царского величества и не приставать к изменнику Выговскому и его единомышленникам.

После присяги боярин пригласил гетмана, старшину и полковников на пир, где, по обычаю, возносили заздравную чашу государеву. Вероятно, тут же подписаны казацкими начальниками статьи и присяжный лист, ибо в статейном списке об этой подписи говорится после известия о пире. Гетман изъявил согласие на все требования московского правительства за всех полковников, которые были в отсутствии и оставались на правом берегу Днепра. Он уверял, как и прежде, что они остались для оберегания границ, и старательно скрывал настоящую причину их неприбытия, вероятно, надеясь, что можно будет их уговорить.

Таким образом, Трубецкой обделал дело в пользу московской власти искусно. Но это дело заключало в себе на будущие времена дальнейшие причины измен, беспорядков и народной вражды.

III

Когда Хмельницкий воротился в Чигирин, и в собрании всех полковников приказал прочитать статьи, поднялось негодование, ропот на Хмельницкого и на старшин, бывших в Переяславле. Самые старшины, обозный, судьи, есаулы и генеральный писарь Голуховский нарекали на гетмана и друг на друга. Недовольство охватывало не только тех, которые прежде были нерасположены к Москве и боялись ее, но и тех, которые стояли за верность ей; в переяславских статьях видели нарушение казацких прав, упрекали Москву в лукавстве; многие тогда же были готовы нарушить этот насильственно выжатый договор, но прежде решили послать посольство в царскую столицу просить отмены переяславских статей. Послан был черкасский полковник Андрей Одинец с Петром Дорошенком, Павлом Охрименком, Остапом Фецькевичем и Михаилом Булыгою. Дорошенко из хитрости уклонился на этот раз от чести быть первым лицом в этом посольстве, тогда как, по всему вероятию, заправлял им он. Они прибыли в Москву в декабре.

На переговорах с боярами они изустно, по данному им наказу, домогались изменения некоторых статей, постановленных в Переяславле. В двух грамотах (сообщали они) от его царского величества, присланных несколько недель тому назад, государь обещал нам, казакам, своим милостивым государевым словом содержать свое Запорожское Войско по-прежнему; и мы также обещались по присяге, данной покойным гетманом Богданом Хмельницким, служить государю верно и вечно. Просим, чтобы воеводы царские были только в Киеве и Переяславле, а в других украинских городах не находились и не наезжали в них, кроме тех случаев, когда с ними будут посланы ратные люди на оборону края против неприятеля, если откроется надобность. Им прочитали соответствующую этому предмету статью нового переяславского договора и отвечали, что государь приказал быть по статьям переяславским, да еще прибавили такое объяснение: «В прежних статьях, постановленных при покойном Богдане Хмельницком, не написано, в которых городах быть московским воеводам, так, стало быть, новые статьи не нарушают старых».

Далее, посланцы просили, чтобы гетману и судьям возвращено было право судить и казнить смертью по закону. Им прочитали соответствующую статью переяславского договора и объявили, что для этого будет присылаться от царя московский человек к их суду на исправление. Если кто окажется по суду виновным, такого казнить, но не иначе, как по согласию с присланным от царя. Заметили при этом, что так поступить нужно для того, что изменник Ивашка Выговский казнил многих казаков за верную службу государю.

И теперь высказалось, хоть не прямо, то недоверие к боярам и дьякам, находившимся в Москве, которое выразил когда-то Выговский опасением, будто в Москве нерасположенные к малорусам лица читают царю совсем не то, что присылается из Малой Руси. Послы просили, чтобы присылаемые из Войска Запорожского грамоты читались царю при самих послах. Им на это припомнили, что подобного требовал уже изменник Ивашка Выговский, вымышляя, будто его листы не доходят до царя, но этого никогда и не бывало и не будет. Листы их всегда чтутся царю и государю, и всегда ведомо то, что в этих листах написано.

Послы просили, чтоб царь приказал не принимать никаких листов и челобитен из Малой Руси, мимо гетмана, и не давать приема никаким посланцам, если только не привезут с собою гетманского письма, от кого бы они ни приехали: от имени ли Войска Запорожского, от старшины или от черни, от поспольства или от запорожцев, были бы то лица духовного или мирского звания, – потому что такие люди приезжают клеветать и друг на друга и на казацкое правительство, да заводить ссоры. На эту просьбу им отвечали, что если кто приедет в Москву без гетманского листа, то в Москве рассмотрят, по царскому повелению, зачем он приехал: для своих ли дел, или для смуты. Если для своих, то царь даст указ, смотря по этим делам, а если окажется, что он приехал для смуты, то его царское величество не поверит никаким наговорам и велит об этом написать к гетману. Пусть гетман ничего не опасается; а быть по вашему прошению нельзя (сказали бояре), – через то вольностям вашим будет нарушенье, и вы сами свои вольности умаляете.

Отговорки были самые благовидные, но они не успокаивали казацких послов, потому что с правом каждому приезжать в Москву мимо гетмана неудержимо разрушалась дисциплина казацкого правительства; ему нельзя было ничего затеять такого, что бы для Москвы оставалось тайною; оно всегда было под страхом; оно всегда могло опасаться доносчиков, которые, подсмотревши, подслушавши или заметивши в Малой Руси что-нибудь такое, что не нравится в Москве, располагали бы верховное правительство против гетмана и старшин. Казацкие послы просили, чтобы там, где царские послы будут договариваться с польскими королями и с окрестными монархами, были послы Войска Запорожского и имели вольный голос. Для малорусов казалось унизительно и оскорбительно, если соседи станут решать судьбу их отечества, не спрашивая у них самих о их желании. Они представляли в этом случае самое убедительное побуждение. Это требование соединялось у них с вопросом, касавшимся веры. Шло дело об епархиях, архимандритиях, игуменствах, захваченных униатами, и вообще о церковных имуществах. Нужно было домогаться, чтобы униаты отдали православным то, что неправильно захватили: поэтому-то и казалось необходимым, чтоб казацкие послы, знавшие местные обстоятельства и подробности, присутствовали при таких съездах. Московское правительство в этом пункте сделало уступку, дозволив, чтобы при съезде московских послов с польскими находилось два или три человека от Войска Запорожского, но с тем, чтобы в числе этих лиц отнюдь не было сторонников Ивашки Выговского. Вместе с тем посланцы домогались, чтобы гетману дозволено было принимать иностранных послов из окрестных государств, с тем, что эти сношения не обратятся во вред Московскому государству, и гетман будет обязан доставлять царю через своих посланцев подлинные грамоты с печатями, присланные от иноземных властей. В довод того, что такие сношения не будут опасны и предосудительны и что гетман со старшиною не употребит во зло этого права, посланцы представили письма, присланные недавно из Крыма. Из них можете уразуметь (говорили они), как иноверцы недовольны согласием между христианами, и как, напротив, радуются смутам и вражде нашей. Бояре отвечали, что царь похваляет гетмана за верность, но, тем не менее, отказали в просьбе о дозволении принимать послов, и сообщили, что царь повелевает оставить все по силе переяславских статей, а дозволяет сноситься с валахским и мультанским владетелями только о малых порубежных делах. Таким образом, и этого важного признака самостоятельности не добились казаки.

Гетман явился тогда ходатаем в пользу осужденных за измену: просил о Даниле Выговском, Иване Нечае, Григории Гуляницком, Григории Лесницком, Самуиле Богдановиче, Германе «Ганонове» и Федоре Лободе, а также и о взятых в плен казаках Иване Сербине и других, просил отпустить их, чтобы не быть им «баннитами», налагал на себя условие, однако ж, не принимать их в уряд. На это гетманским посланцам отвечали, что государь жалует гетмана: этим людям не быть баннитами, но указ об этом дан будет тогда, когда гетман сам прибудет в Москву. Насчет приезда его в Москву посланцы извинялись, что он не может этого сделать скоро, по причине внутренних нестроений, но исполнит царскую волю тотчас, как скоро успокоится все в Украине. На это посланцам сказали, что когда гетман увидит государевы пресветлые очи, а великий государь увидит его верное подданство, то пожалует его по достоинству, – лучше было бы, чтобы он приехал нынешнею зимою.

Послы еще просили, чтобы на войсковую армату (артиллерию) было отдано староство житомирское; на это отвечали и заметили, что на армату отдан уже Корсун со всем уездом, и следует этому оставаться по силе переяславского договора.

Гетманские посланцы, не добившись совершенно ничего, возвратились с досадою: неудачная просьба еще более раздражила казаков против Москвы. Все это подготовило их показать при случае явное нерасположение.