Нравственная мощь, вызов, подъем сил, граничащий с бурной радостью жизни, получили, пожалуй, самое яркое выражение в стихах «Довольно кукситься!»: в них определена программа действий, которой Мандельштам будет придерживаться до своего ареста:
Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!
Я нынче славным бесом обуян,
Как будто в корень голову шампунем
Мне вымыл парикмахер Франсуа.
С предыдущим заздравным тостом его связывают как частности (французское имя парикмахера, употребление слова «шампунь»), так и общая бодрая тональность. Но впервые открыто появляется мысль, что поэт всего лишь смертник, получивший отсрочку:
Держу пари, что я еще не умер,
И, как жокей, ручаюсь головой,
Что я еще могу набедокурить
На рысистой дорожке беговой.
Отныне наречье «еще», прозвучавшее в грозных ленинградских двустишиях, станет одним из самых частых: Мандельштам выбирает время, когда «еще» превратится в «уже». Динамические метафоры следуют одна за другой: Мандельштам сравнивает свой путь, свою тактику с бегами, где следует, чтобы победить, развивать скорость постепенно.
Тем временем, овладев собой и судьбой, он прославляет красоту мира, наступившую сороковую весну своей жизни:
Держу в уме, что нынче тридцать первый
Прекрасный год в черемухах цветет,
Что возмужали дождевые черви,
И вся Москва на яликах плывет.
Образ червей здесь труднее других поддается истолкованию: вписывается ли он в общую картину весны (черви, после зимования, просыпаются при первом тепле и начинают перерабатывать отбросы в землю) или возвещает о смерти (возмужание ведет к исходу), или прикрыто напоминает о московских властителях (вскоре Мандельштам сравнит пальцы Сталина с червями)? Нужно ли выбирать между этими тремя возможными значениями? Как почти всегда у Мандельштама, мы имеем дело с многозначной метафорой, дающей некую полноту смысла: набухание времени одновременно веселое, роковое и страшное...
Последнее четверостишье возвращает нас к отсроченной, но неизбежной развязке:
Не волноваться. Нетерпенье – роскошь,
Я постепенно скорость разовью –
Холодным шагом выйдем на дорожку –
Я сохранил дистанцию мою.
Снова, как в первой строфе, поэт увещевает себя, как бы задерживает свой порыв «предупредить» смерть, ускорить развязку. В единоличном поединке с историей волнение, нетерпение будут уступкой врагу. Мандельштам хочет быть невозмутимым, уверенным в себе жокеем, сдерживающим свою лошадь для победы на финише. Чтобы победа была полной, Мандельштам должен ее подготовить: подойти к ней в полноте своих сил. Прошла судорога страха, навеянного возвратом в Москву и бегством из Ленинграда, проходит навязчивая мысль о смерти, и на пороге лета 31-го года поэзия Мандельштама окрыляется, открывается всему разнообразию и богатству мира.
По книге Никиты Струве «Осип Мандельштам».
