Мы находим ту же [что и в «Александре Герцевиче»] тему неисправимого музыканта, обуянного демоном нравственной правоты, в стихотворении [Мандельштама] «Рояль» [см. полный его текст на нашем сайте]. Без центральной, наименее иносказательной четвертой строфы, не пропущенной цензурой, оно было напечатано в июльской книжке «Нового мира» за 1932 год. Тем не менее [советские] комментаторы не ошиблись: они поспешили заклеймить это стихотворение уничижительным для того времени, если не криминальным, термином «мистический».

Первые два четверостишья изображают пассивный, инертный концертный зал перед молчащим роялем, но не описательно, а метафорически, при помощи образов, взятых из историчёского прошлого Франции, когда две враждующих партии еще не смеют перейти к открытой борьбе:

Как Парламент, жующий Фронду,
Вяло дышит огромный зал –
Не идет Гора на Жиронду
И не крепнет сословий вал.

Эти необычные образы – характерны для поэтической системы Мандельштама, отдающего предпочтение метафорам, отдаленным как во времени (от Фронды до 1931 года – дистанция огромного размера), так и по идейному регистру (казалось бы, что общего между французскими политическими распрями и концертом Генриха Нейгауза в Москве?). Революционная окраска образов многозначна: она прикрывает смысл от пытливых глаз цензоров (стихотворение с ходу может сойти за вполне благонамеренное) и одновременно раскрывает его: рояль служит символом столкновения музыки с историей.

Написанные через месяц после песенок, эти стихи отличаются мажорным тоном. Создается впечатление, что по мере того, как идет время, Мандельштам овладевает собою. Решимость сменяет резиньяцию. Перед нами предстает образ не жалкого и социально приниженного скрипача, а рояль, чья мощь равна Голиафу и Мирабо. Четвертая, опущенная при публикации, строфа раскрывала главную мысль стихотворения: дело не в музыке, а в том, что стоит за ней, — в нравственно-духовной точке опоры:

Не прелюды он и не вальсы
И не Листа листал листы,
В нем росли и переливались
Волны внутренней правоты.

Паронимическая серия второго и третьего стиха «ли» повторяется шесть раз, причем пять раз в сочетании с согласной «с», что придает центральной идее поразительную звуковую выпуклость.

Последние две строфы, осложненные таинственными образами, связанными с роялем (клавиши, соната), приводят к двойному заключению, положительному и отрицательному:

Чтобы в мире стало просторней
Ради сложности мировой,
Не втирайте в клавиши корень
Сладковатой груши земной.

Чтоб смолою соната джина
Проступила из позвонков,
Нюренбергская есть пружина,
Выпрямляющая мертвецов.

Тут как будто и предупреждение тем, кто хочет ради будущего лишить мир его сладости, и напоминание, что смерть есть залог истинной музыки. Только та соната действенна, что проступает из позвонков: Мандельштам возвращается к своему ключевому, в 20-х годах найденному, образу спинного хребта. О «позвоночном теле» Мандельштам будет еще говорить в 1937 году. Разбитый, выпрямленный, сочащий смолу, обугленный позвоночник выдерживает напор разрушающего времени.

По книге Н. Струве «Осип Мандельштам».